факела обнаруживается кожаный передник, который буквально рассыпается в
прах, когда я его пытаюсь взять, сломанное кайло на трухлявой рукоятке, и
совсем еще крепкий, хотя и немного драный полуплащ-полухалат с шестью
разрезами от низу и до чуть пониже пояса. Здесь холодно и сыро, и я,
немного поколебавшись, натягиваю на себя эту одежду. На рукаве оказывается
рисунок, больше всего похожий на молодой месяц с трещиной на вогнутой
стороне, а на спине, как я раньше посмотрел - круг, в нем склон горы с
пещерой в нем - так я пиктограмму понял - и надпись всеобщими буквами
"УСМУН КОНРИ". Забавно будет, если это значит что-нибудь вроде "стрелять
без предупреждения". Но хватит заниматься маскарадом - пора на волю, я не
сомневаюсь, что широкий ход выведет меня под небо. В одной руке у меня
кайло, на случай, если выход заколочен, в другой факел, он чадит и имеет
явное намерение погаснуть, но пока держится. Магистральная дорога идет
прямо, пересекает еще одну разработку, с двумя столбами, и ведет дальше, в
гору. На стенах в дырках торчат огарки, но они такая гниль, что их поджечь
никак не удается - они здесь, видимо, со времен работ торчат, а вот мой
факел валялся сравнительно недолго.
добраться до очередного забоя, из которого два хода ведет, и выяснить по
форме борозд на полу, откуда и куда таскали продукцию. Факел тухнет,
огонек только краснеет в темноте, и оказывается, что мне повезло двукратно
- в выбранном ходе виднеется свет. Закинув кирку на плечо, я почти бегу
туда и наконец выхожу из тоннеля через арку из могучих бревен,
поддерживающую отколовшиеся куски свода. От арки открывается вид на
красивую горную долину, она то в пятнах травы, а то просто голый камень. И
там, и сям виднеются постройки, кучки домишке, длинные черные сараи - все
это уходит влево-вниз и вправо-вверх. Вечереющее небо, первые звездочки на
нем - ох, хорошо! Я ведь даже не знаю, сколько времени под землей провел -
дней пять или больше? И воздух-то здесь какой хороший - хотя нет. Гарью
какой-то потягивает неприятной, и этот запах несколько охлаждает мои
восторги, вновь вспоминаю, что надо соображать, ориентироваться, прятаться
и вообще продолжать путь домой.
насыпана из крупных кусков в основании, хорошо утрамбованного гравия и в
самом верхнем слое - длинные плиты, как рельсы. В конце насыпи - большая
крыша на столбах без стен, рядом груды желто-серой крошки - наверное, там
работали каменотесы. Ничего не придумав, я иду наудачу к этой крыше, и
когда прохожу мимо, сзади раздается голос:
низкорослый, волосы курчавые и белые, а общее выражение лица неприятное.
Я, сам не ожидая от себя такой прыти, отвечаю:
ноги. То ли я и вправду на этого Усмуна похож как на брата родного, то ли
что еще, но мужичонка особого удивления не высказывает, хотя нет, глядит
хитро. Головой покачал и говорит:
стал. Ядин, помнишь, как раз и говорил про это: "Кто увидит сияющий зал,
тот вернется иным или не вернется вовсе". Теперь тебе трудновато будет,
трудновато...
спрашивает:
сделаю! Ты еще не знаешь, что я могу!
поверил!
Мужичонка испуганно охает и озирается по сторонам.
предпринял, чтоб уши моих стен были глухи, можно не бояться.
знающим, но в то же время зорко слежу за спутником, чтобы не пропустить,
когда он направление изменит. Идем мы теперь по обочине мощеной теми же
плитами дороги, а ведет нас она к скоплению одинаковых маленьких домиков
рядом с большим черным строением под односкатной крышей. В один из домишек
мы и заходим, хозяин сажает меня за стол и выставляет угощение - хлеб,
зеленая лепешка и пиво, от которого тянет явной горчизной. Все в глазах
моих плывет, так и кинулся бы, но нет уж. Не надо мне разубеждать
приятеля, что я действительно тот мародер Усмун Конри, за которого он меня
принимает.
сытого, а просто не очень голодного человека. Два дня, наверное, ничего в
брюхе не было, да и до того отнюдь по пирам не ходил, а приходится теперь
нехотя лепешку вкушать, травяным вкусом наслаждаться, хлеб аккуратно
отламывать, пиво прихлебывать маленькими глотками. Мужичонка, благодетель
мой, терпеливо ждет, и когда я, по его разумению, наедаюсь, резко
смахивает все со стола и достает кусок желтоватой бумаги, у коего вид
такой, словно бумагу выстирали, высушили, но гладить не стали. Обгорелой
щепочкой рисую схему ходов и попутно объясняю, почему ничего не принес -
мол, там от воды пар злой, я вот немного подышал и обликом сменился.
Хозяин все выслушивает, но продолжает молчать, что мне сейчас совсем не в
корысть. Надо разузнавать поскорее, кто я такой, что за местность и
прочее, прочее, прочее. Поэтому, покопавшись в складках халата и остатках
старой одежды, я достаю и с лихим видом ставлю на стол баклажку с пойлом,
что свалило не шибко светлой памяти Пахана.
такого не знал? Или сухой закон тут, свято соблюдаемый?
вытаскивает новую зеленую лепешку в закуску, и через полчаса мы уже не
просто подельщики, а не-разлей-вода-друзья. Муторное дело - набирать
полный рот противной смеси пива с этим самогоном, а потом детской струйкой
сливать за пазуху. Иначе нельзя, с голодухи я по швам только так
разлезусь, вон, софляжник уже потихоньку сползает со скамейки на пол,
непрерывно при этом трепля языком, а мне ведь надо в этом мутном потоке,
так сказать, жемчужины смысла отыскивать.
тот самый Токрикан, что в этой долине горный да рудный люд проживает, а в
других местах еще кто-то есть, и в эти места мне предстоит укрыться. Друга
здесь, кажется, не очень уважают, хотя и побаиваются, да и есть ли он
вообще, может, это так, голову дурят всякие. И еще "скоро будет все совсем
не так, и тогда я тебя, Усмун, не забуду. Уж я Твердый Свет взять сумею,
пусть темные его боятся, вон вчера сколько опять вынесли, никто увидеть не
умел, а я умею, и вообще я самый..." - и так далее по принципу "себя не
похвалишь - никто не похвалит". Потом следует попытка рассказать какую-то
историю, начав с конца, и наконец благодетель засыпает мирным сном щекою
на столе. Спи, спи, а я пока пошарю в твоей клетушке - но результаты
невеликие. Лавка, два грубых табурета, стол, подобие комода, из которого я
добываю еще полкруга хлеба и последнюю лепешку. Ничего интересного больше
нет, и принявши средней непотребности позу, я укладываюсь рядом.
расталкивает. У него опухшее лицо и слезящиеся глаза, он молча наливает
себе пива и с охом выпивает, и я тоже не отстаю.
распахивается от мощного удара, и в проеме появляется устрашающая фигура
человека в черном плаще, в чем-то вроде комбинезона, два ножа у пояса и
железный обруч с камнем на голове - знакомый атрибут! Сзади маячат еще
несколько силуэтов, но все внимание сейчас на посетителя. Он оглядывает
нас, потом делает резкий жест рукой. Со двора влетают еще двое, они
отшвыривают моего доброжелателя в сторону, а мне вяжут руки и ноги. Еще
один черноплащный приволок длинную жердь и просовывает мне под вязки. Я
благоразумно молчу, а вот мужичок поднимает шум - бессвязные выкрики, они
выражают ненависть и злость. Он так расстроен крушением своих надежд и
планов, что несмотря на всю бесполезность от слов переходит к делу - с
криком "не надо, оставьте" принимается тискать шефу с обручем колени. Шеф
с выражением скуки на лице отпихивает просителя и неуловимым движением
всаживает ему в спину один из ножей, а двое других, которые заняты
поднятием и выносом меня во двор, даже не заинтересовались расправой.
Около домика целый отряд - несколько плащеносцев на лошадях, еще одна
совсем уж замотанная кляча с навьюченной бочкой, два огромных голенастых
тролля, тупо уставившихся в одну точку, и на телеге штук шесть мелких
орков, вернее полуорков-полухаттлингов.
троллям, и теперь от моей спины до земли метра полтора. Железный обруч
командует:
их как ветром сдувает с телеги. Один привычно подпирает дверь домика
снаружи, а остальные вытаскивают из телеги жестяные ведра. Всадники не
спеша трогаются с места, и тролли шагают следом. Я выворачиваю шею
насколько возможно, и вижу, как один из мелких швыряет в домик кусок
чего-то горящего, и вся хлипкая постройка загорается как керосином
политая, да так оно и есть, наверное. Мои носильщики мерно топают по
немощеной или когда-то мощеной улице, мимо таких же дощатых домиков,
Никитин Юрий
Андреев Николай
Андреев Николай
Березин Федор
Посняков Андрей
Прозоров Александр