Тимура; он брал его на охоты, несколько раз подолгу беседовал с ним и был
добр. Только провожая, глядел странно, как бы издалека, отчуждаясь: так
смотрят вослед редкостной птице, пролетевшей над головой. И взгляд этот,
скорее задумчивый, чем грозный, чем-то был страшен Федору. Что решал
повелитель? Что решали вельможи его? Федор не знал. Бояре приходили то
радостные, то озабоченные. Серебро уже брали по заемным грамотам у купцов.
Федор невзначай услышал брошенное по-татарски одним из важных нойонов
Узбековых:
за большую мзду, не токмо простят, но и воротят ему великое княжение
владимирское?! Он передал подслушанные слова старшему боярину. Старик
покачал головой, повздыхал:
Никакими посулами не своротить! Добро бы отдали Тверь, и за то надобно
благодарить Господа!
ветрах, на южном солнце; весь пропах запахами коня и полыни. Без него Иван
подступал под Псков, без него отступил, не доведя дело до брани. И
наконец, когда уже всякая надежда даже на возвращение домой покинула
Федора, Узбек вновь вызвал его с боярами и, в своем роскошном шелковом и
парчовом шатре, сидя на золотом троне в окружении двора, жен и вельмож,
изрек, глядя куда-то поверх Фединой головы:
своей волости! Обещаем ему жизнь. Ступай.
почти устроено. Конечно, ежели московской князь сам не прискачет в Орду!
так быстро плыть из Твери до Сарая и так медленно и трудно возвращаться
назад.
переговорах с ордынцами, но главное постиг. И то постиг, какова цена ему,
княжичу, наследнику своего отца, возможному будущему тверскому князю. Едва
не схоронив бабу Анну, Федор остался в Твери. Сам, без отцова подсказа и
без совета бояр, понял, что так надо. Дядья, Константин с Василием,
пересидевшие в Ладоге тверское взятье и воротившие в отчий дом вместе с
великой княгиней Анной, стали за эти десять лет чужими семье Александра. И
для того чтобы не разошлись старые слуги, не разбрелась дружина, чтобы
волость, ведомая властной рукою бабы Анны, теперь, при ее немощи, не
пошатилась и не отпала от их семьи, он, Федор, должен был остаться в
Твери. И Федор остался. Отослал бояр к отцу, вызвал к себе воевод
княгинина полка и имел с ними долгую молвь, после чего дружина великой
княгини Анны присягнула на верность юному княжичу.
родовом тереме. Обедали за одним столом. Тетка Софья, <московка>, сразу
невзлюбила племянника. И, глядя на ее тупой подбородок, чуть выставленный
вперед, и весь упорно-самолюбивый очерк лица, Федор и сам чуял к ней
глухую тяжелую злобу. Все поминалось, что именно ее отец, Юрий Данилыч,
погубил дедушку, Михаила Святого, в Орде. Прошлое сидело перед ним за
широким пиршественным столом. И подчас - глядя на тетку - кусок не шел в
рот Федору. Добро еще, что Софья прихварывала и, верно, не могла, не имела
сил выказать всю крутую властность своего нрава. Дядя Константин казался
усталым, явно робел перед женой, на племянника поглядывал неуверенно,
словно гадал: как себя вести с юношей? О делах говорили мало и всегда в
отсутствие тетки и бабы Анны. Дядя горбился. Он был сух, поджар. Почасту
страдал нутряною болестью и тогда вовсе ничего не ел. Когда-то красивое
лицо Константина портили ранние мелкие морщины и общее выражение
брезгливой усталости и недоверия ко всем и всему. Юному Федору дядя, коему
было всего лишь за тридцать, казался и вовсе стариком. На жадные вопросы
племянника о той далекой ордынской трагедии Константин отмалчивался или
отвечал кратко и сухо, словно и не был сам в Орде, когда убивали его отца.
Раз, подняв глаза на племянника, спросил:
И, не сожидая ответа, померк, оскучнел, отворачивая взор, пробормотав
невнятно: - Навряд... Тяжело...
боярами и купцами, Константин не спрашивал...
обратясь от трусости к подлости, начнет ссориться с вдовой брата,
Настасьей, вымогать серебро у ее бояр, утеснять племянника Всеволода,
клянчить у ордынского хана ярлык на тверской стол и свершит и закончит
весь свой невеселый путь от большеглазого мальчика, рыдающего в юрте
царевны Бялынь, до едкого неприятного сухощавого старика с дурным запахом
изо рта и общим старческим резким запахом, козловатого и жадного, не
ведающего, что смерть сразит его нежданно и не в срок, посреди ненужных
просьб и ненужных трудов суетных.
орали птицы. Ржали кони, чуя весну, и томительной ледяною сырью несло
вдоль потемневшей и посеревшей Волги - откуда-то оттоле, издалека, из-за
синих лесов, от тревожных татарских степей.
осыпали смоленскую дорогу, по которой ехал в город князь Александр. И
Федор, поддерживающий под локоть слабую еще бабу Анну, глядя со стрельницы
на приближающийся издалека поезд, весь исходил ликованьем и гордостью. Это
была его встреча, его затея! Его думою тысячи горожан ныне встречают
батюшку, и дядя Константин, на тонконогом, арабских кровей, жеребце,
встречает брата за воротами города. Они победят! Должны победить! И Тверь,
и великий стол владимирский - все будет снова у них, в их роду! И пусть
сейчас Александр едет только затем, чтобы с ним, Федором, воротить во
Псков, но теперь уже, после этой встречи, батюшка не отступит, не посмеет
отступить от задуманного!
опор, кидая позадь себя комья снега, выносит его на улицу. И Федор скачет,
во главе своих кметей, радостный, под праздничный колокольный звон,
встречу отца.
шестнадцать лет и родив восьмерых детей, продолжала любить мужа столь же
трепетно-безоглядно, как и в первые месяцы супружества.
годами еще расцвела, раздалась и чуть-чуть огрузнела в груди и бедрах,
пополнела-округлела лицом, отчего ямочки на щеках стали еще
соблазнительнее. Дома, вечером, сняв повойник и расплетя тяжелою короной
уложенные на голове две толстенные косы, она, тряхнув головой, могла
тотчас окутать всю себя ниже колен густым дождем волос цвета густого
гречишного меда.
своей спутнице супруга. Дома, в семье, отдыхал, радуясь детям, что
возились и кричали, лезли на плечи отцу, дрались за право подержать в
руках его оружие, визжали от восторга, когда Александр подсаживал малышей
на седло своего рослого боевого коня; снисходительно и терпеливо
выслушивал рассказы мальчиков, почерпнутые из греческих книг и Библии. Ни
храбрости, ни прилежанию учить сыновей не приходилось. Оба старшие от роду
были и храбры, и кипуче-любопытны, почему и научение книжное давалось
мальчикам без труда. Поворотись по-иному судьба тверского княжеского дома
- и как бы не позавидовать этой семье!
с Юрием Данилычем, казнь шурина Дмитрия в Орде, короткое, полное тревог и
частых отлучек из дому великое княжение Александра и, наконец, тверской
бунт и последовавшее за ним судорожное безоглядное бегство в Новгород,
Ладогу, Псков - бегство в ничто! Затем вечные страхи татарской мести,
девять лет жизни на чужбине, во Пскове, откуда путь был бы уже один: за
рубеж, в Литву либо в немецкие земли, а там ждали бы их нищета, тщетное
обивание порогов сильных мира сего, унижения и измены, скорбь и потери
близких... От последнего упас Бог! До сих пор Настасья, вздрагивая,
вспоминает тот год, когда Александр ушел в Литву, оставя их всех во
Пскове, быть может, на выдачу и плен Ивану Московскому. Тогдашний год
разлуки показался за десять. Когда воротил наконец, обласканный Гедимином,
празднично, с колокольным звоном, принятый плесковичами, так едва выстояла
торжественную встречу и, лишь закрылась дверь, лишь остались одни, повисла
на шее у мужа, вся вжавшись, судорожно ощупывая его руками, захлебываясь
от слез, - мало не испугав Александра силою страсти. Отстранясь на миг,
слепительным взглядом окидывала родное, как-то чуть изменившееся лицо,
вдыхая чужие, литовские, запахи от иноземного платья...
ненаглядного. Для него и густые косы, и лучащийся взгляд, и домашний уют,
и дети. Даже нечаянную смерть первенца, Льва, перенесла легко, без
отчаянья. При живом отце дитя и еще, и еще родить мочно! Мужа единожды
дает Бог! Впрочем, когда Левушка погиб, уже ходила тяжела вторым, Федей. В
одночасье и опечалил и обрадовал новым сыном Господь.
Сперва Федя уехал во Тверь и оттоле, надолго, в Орду. Затем дошли вести о
болезни свекрови. Сын, воротясь из Орды, задерживал в Твери - на добро ли?
Звал отца, Александра, к себе. А ну как переймут, схватят дорогою? Вдруг
деверь, Константин, переметнул к Ивану? Уехал ненаглядный князь, и у нее
Флинт Эрик
Акунин Борис
Перумов Ник
Круз Андрей
Ибсен Генрик
Андреев Николай