находящихся на земле врага! И даже ввести войска в Переяславль он уже не
мог. В полках начинался мор, и, главное, самое страшное: заболел княжич
Александр Данилович.
посетил терем Протасия. Конечно, тысяцкий вчера спас Москву, но кравчий,
которого давеча Протасий развалил наполы, был любимцем князя. Для
маленьких людей малое всегда ближе большого, и Юрий хотел ежели не
наказать, так хоть постращать упрямого боярина.
стол с закусками и вином. Сам лишь притронулся губами к чарке. Лицо у
тысяцкого было совершенно мертвое, в нем словно проявились все кости
черепа, и только глаза в красной кровяной паутине были живые и страшные.
Протасий не спал и эту, вторую ночь, проведя ее всю в церкви, у гроба
сына.
неуступчиво возразил тысяцкий. Помолчал, думая о чем-то своем, безмерно
далеком, пожевал губами, будто говоря что-то про себя, наклонил голову,
покивал, глядя кровавыми глазами в пустоту, мимо Юрия. Вымолвил: - Без
опасу, княже. Уходят тверичи. Али еще не слыхать? Бают, мор у их
открылся... С Волги мор-от, теперь и до нас докатило... - Сказал и поник,
тихо, почти беззвучно добавил: - Сын убит, знашь ли хоть?
старика. Пропала охота корить Протасия за самовластво, да и сам себе Юрий
так мелок показался на миг, что стало соромно (<Ивана нать было послать!>
- подумал про себя). Сидел молча перед накрытым столом, изредка встряхивая
рыжими кудрями, думал, как уйти, не обидев воеводу. Шевельнулся наконец.
Протасий поглядел на него с трудом, словно вспоминая что, поморщил лоб,
увидел, что князь привстает, изронил тихо:
предал? Не мог иначе, Юрий Данилыч, разбежались бы все, и Москвы не
спасти! Ты не горюй... Добрые сами гибнут на ратях, а холуев разводить - в
ину пору и самого съедят! И еще: держись старых бояр отцовых, Данилыч. А
Петро-то твой, Босоволк... он тебя не спасет... - Сказал и поник, и Юрий
вышел, стыдясь, тихонько, как от больного.
подписать мир. Он только что воротился от Александра. Надежды не было.
Страшная моровая болезнь еще никого из захваченных ею не оставляла в
живых. Княжич умирал, и помочь ему были невозможно. А с его смертью
рушилось все задуманное. Некем стало заменять Юрия, и, значит, нелепо уже
было продолжать эту, ихнюю с Юрием, княжескую котору. Никто - ни сами
москвичи, ни ханская власть - не позволит ему попросту захватить
московское княжение, да об этом как-то и не думалось вовсе, настолько это
было невозможно, ненужно и настолько противоречило всему строю мыслей
Михаила, да и всех других. С наследственным правом не шутят на Руси! Он
сдавил лоб сильными руками, зажмурил глаза. Как нелепа жизнь! На какой
тоненькой паутинке висит человеческая судьба, судьба царств и народов!
Стоит и ему самому заболеть (хотя так же точно мог бы заболеть и Юрий!)...
Что ж это?! К чему тогда все высокие замыслы, прехитрые мудрования думных
бояр, талан воеводский и удаль ратная? К чему слезы матери и улыбка
дитяти? Что ведаем мы о путях Господних? Кого постигнет вышняя кара? И
когда? И за что казнит ны, и почто медлит порою сокрушить выю грешничю
Вседержитель? Бог ратей и судия праведный! Дай ответ рабу твоему, да не
возропщет ведомый на путях твоих!
надо домой, убирать хлеб. Все останет по-прежнему и на прежних путях. И не
снимет с него никто, ни люди, ни Бог, ни совесть, бремени вышней власти -
тяжких забот о Великой, о Золотой, о Святой Руси!
и вот... огнем жжет, скорей бы уж...
подносил прохладное питье господину. (Завтра и он свалится в огневице.)
мокрую подушку. Будто полегчало на миг, и разом возникла сумасшедшая
надежда. Так не хотелось, не чаялось умирать!
дыша, с хрипами и присвистом. Сказал сипло, глядя в полог шатра:
первом бою, и то противу своих же! Чаял Протасия встретить на борони, не
сумел... И к лучшему... Зачем теперь... Со зла хотел, а нельзя так, со
зла... Протасий, он, может, честнее меня. Мы с тобою чистенькие захотели
быть... Ото всех ся отделить... Ты слышишь меня, Борь? Умру, как трава...
Не знаю, что делать? Может, прав наш Иван, что не бросил... со своими
надо... Все русские свои... да сейчас этого нет, вот все и хрупко так,
словно рохлый лед... Надо собирать своих, хоть с малого начать: простить
Юрия... Ты теперь к ним воротись. По миру примут... Семья, род... Что-то
сделать можно только вместях!
трясущимися пальцами поправил свечу. Лицо брата временами, когда он
начинал скалиться, становилось страшно. Мышцы вздувались буграми, железные
руки брата свивала судорога. <Неужели он умрет?!> - с ужасом думал Борис,
понимая всем существом, что без Александра он ничто, словно сухой лист на
ветру. И теперь еще это, про Юрия...
раз, продолжал Александр. - Не прав он, во всем не прав, а все же
что-то... Не устает он... Вот и теперь: думашь, окоротил его Михайло?
Не-е-ет! Теперь в Орду поскачет, к хану... Не мытьем, так катаньем! Одни
понимают все... и бессильны, дак то еще горше, а кто делает, у кого задор,
тот и живет. Жизнь - это усилие. Пока есть сила, живешь, а там...
упорны... Михаил выше, да он иного не зрит, с выси-то... Можно галить,
проклинать... а ежели снизу, не сверху... Вот Михайло! А почто Акинфичи?
Боюсь, подведут... вот Бороздин... дак не по старости, не по глупости даже
(то есть и по старости, и по глупости!), но, главное, отвечивать не
привык, нет этого: <сказал - сделай!> А Юрий - нет у него предела, он на
все пойдет. Давеча почто, мыслю, отразили нас? Татарской конницы не
хватило, не то бы нынче сидели в Москве... Дак я сам, сам! Михайлу просил
татар не водить, разорили бы все тут, а Юрко - тот навел бы и татар...
Юрко все может... А с татарской помочью взяли бы беспременно Москву! Дак
зато, как дядя Андрей, ото всех проклят... От кары за грех и Юрко не
уйдет, не сам, дак в роду отзовется, поздно ли, рано - все одно! Вот и
помысли тут... Больно, нутро жжет, огнем, трудно терпеть... Устал уж.
Легче на рати... И вс° в чаду... воздуху, дышать...
подушке. Лицо у него приметно уже покрывалось синеватою тенью. Борис немо
и скорбно смотрел, как угасает брат, и понимал, что с гибелью Александра
он уже навек - никто, что ему придет воротиться к Юрию и послушно ходить
под рукою старшего брата, и уже и мысли не помыслить о том, прав или нет
Юрий, и что все его дела и старания перед вечным искусом добра и зла?
начальный и первый сей середи владычных праздников, главизна нашего
спасения! Радостью радуемся и веселием веселимся!
так Мария-дева, безгрешно роди Господа нашего Иисуса Христа, спасла ны к
новой жизни, свободив от смертныя тли и осуждения. Сия есть праздника сего
вина, сия есть тайны сея сила, сего ради вся тварь ликовствует и играет, и
веселится. Прииде бо Христос!
преже сего глаголал вам - три убо чина спасающихся: рабство, наемничество
и сыновство. Ибо раб страха ради благое творит. Наемник же ради приятия
мзды творит доброе и угодное Богу. Сын же творит добро любви ради, яже к
Богу и Отцу, по заповедям Его!
но боголюбцы, не по плоти ходяще, но по духу. Ибо по плоти ходящий -
плотская мудрствуют, а иже по духу - духовная. Мудрость бо плотская -
смерть, мудрость же духовная - живот и мир. Понеже бо мудрость плотская -
вражда есть на Бога, закону божию не повинуется, даже ежели и может, а
плотски живущи Богу угодити не могут!
приснодевы Марии - спасения нашего обновление и изменение. И сего ради
должны мы духовно праздновати: правдою, любовью и кротостью, миром и
совокуплением, долготерпением, благостынею и духом святым. Да не праздно и
не бездельно Господа нашего Иисуса Христа устроение собою показуем!
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Максимов Альберт
Орловский Гай Юлий
Посняков Андрей
Суворов Виктор