связи, он теперь нежданно оказался слишком большим.
владимирское осталось за Москвой. Радонежане, старые и новые, вздохнули
облегченно. Не знали еще, каков новый князь и как проявит себя, но так
хотелось прочного, незамутненного княжескими ссорами и наездами ханских
послов мира! По хотенью своему и князя Семена за глаза наделяли многими
добродетелями: нищелюбив, справедлив, богомолен, трезвенен... Вскоре
радонежская дружина, вкупе с переяславской, ушла в поход к Новгороду
Великому. Туда же выступили владимирская, суздальская, ростовская и
ярославская рати. Князь Семен, видимо, не шутя намерил продолжать дело отца.
Общего ополчения, впрочем, не собирали, так что сыновья Кирилловы остались
дома. Видно стало, что до серьезной войны дело все-таки не дойдет.
так что серьезный разговор с матерью отложился опять.
повзрослевший, смутный от переполнявших его новых впечатлений и дорожных
картин, в коих ему теперь предстояло разбираться на досуге.
разбойниках, вырезывавших, по дороге к Мурому, будто бы целые караваны
гостей торговых; дымные, вросшие в землю, крытые соломою избы; скирды хлеба;
воронье на падали; бабы, что, сложив руку лодочкой, долго смотрят вослед
обозу, словно провожая родных; короткие ночлеги, дорожная усталость и тоска;
и вдруг, на круче Клязьмы, вознесенный громадою валов и царственною роскошью
белокаменных соборов, потрясший его Владимир, про который он только лишь
слышал до сих пор.
Дмитровском храме, засунув нос и на митрополичий двор, откуда его, впрочем,
довольно нелюбезно выгнали, потолкался в торгу, наслушавшись разных
разговоров и толков, наглядевшись на торговое многолюдство, уличную тесноту
и - всегда резкое в огромном городе - сочетание выставленного напоказ
богатства и нищеты. Уже здесь он увидел многочисленных татарских гостей,
развалисто, словно хозяева, ходивших по городу, приметил и косые взгляды
горожан, бросаемые на непрошеных гостей, и татарская "дань неминучая", о
которой каждую осень починали толковать в Радонеже, наполнилась для него
новым глубоким смыслом. Страна с великим прошлым, некогда могучая и славная,
была зажата и стеснена горстью сыроядцев чужой, бехметовой веры! Все, о чем
с прискорбием говорили еще в детстве, во граде Ростове, все, о чем толковал
ему брат и спорили взрослые в Радонеже, нет-нет да и возвращавшиеся к
прошлому, недоумевая, почему с такой легкостью поганые завоевали страну? Все
обрастало теперь плотью, зримо являлось взгляду и требовало действенных
решений ума. Бродя по владимирскому торгу, Варфоломей живо вспоминал
рассказы Стефана о давнем ростовском вече, так и не похотевшем помочь
восставшей Твери. Он остро вглядывался в лица, гадая, как бы поступил на том
ростовском вече этот мужик, и тот ремесленник, или этот вон рыжий купчина с
толстенными ручищами и весело-румяным незаботным лицом? Пошел бы со всеми
громить поганых или бежал бы впереди всех, спасая свою жизнь?
оглядывает толпу и кидает не глядя сунувшейся к ней нищенке медную монету
ордынской чеканки, за которой та, падая в грязь, долго елозит, разыскивая
деньгу под ногами прохожих, и, наконец найдя, удовлетворенно прячет куда-то
за пазуху... А вот минуту спустя около той же нищенки останавливается баба,
бредущая с рынка, и, улыбаясь, что-то выспрашивает ее, а та отвечает,
пригорюнясь, покачивая головой, только и слышно:
значительно более бодрый, чем в начале разговора, совсем без плаксивости,
словно делится с кумою деревенскими сплетнями. И наконец баба достает из
торбы ножик и каравай хлеба, отрезает краюху и подает нищенке, и обе
кланяются одна другой, и снова только и слышно: "Милая!" - "Да што ты,
милая!". Женщины наконец расходятся, и нищенка украдкою мелко крестит
поданную краюху. "Вот этот лепт - от Господа!" - думает, провожая ее
глазами, Варфоломей.
они братья, единый народ, и никоторый никоторого не богаче и не беднее, как
поняли это сердцем те две женщины, одна из которых поделилась с другою
краюхою хлеба не выхвалы ради и не ради платной заслуги перед престолом
Всевышнего, а только затем, что та нынче во временной трудноте, в беде,
которая ее саму пристигнет когда-то или, поди, уж и пристигала не раз!
пути. Только молитва, дух Господень, только святая православная церковь
возможет вновь собрать и съединить во взаимной любви многострадальный
русский народ!
великого волжского пути. Ихний хлебный обоз, где был собран двухлетний запас
не одного только Кирилла, но многих радонежан (хлеб посылали столь далеко, в
Нижний, нарочито: чтобы выручить толику серебра на ордынский выход),
показался лишь малою каплей, крохотной ниточкой среди тьмочисленных обозов,
притекающих ежедневно и еженощно на великий нижегородский торг. Шум, рев,
разноголосое мычанье и блеянье пригоняемых стад скотинных; конское ржание;
нелепые, горбатые туши верблюдов и их покачивающиеся над толпою безобразные
морды; разноязычный гомон тьмочисленной толпы, смешенье лиц и одежд; рабы и
рабыни, выставленные на продажу... Величавый ход великой реки; скопление
судов у пристаней - бокастых паузков, учанов и насадов, лодей и лодок,
волжских "веток" и новогородских "ушкуев"; персидские, татарские, бухарские,
фряжские и иные заморские гости, армяне и греки, аланы и черкасы, хазары,
имеретины и готы, тверичи и новгородцы, торгующие в своих походных лавках
рыбьим зубом, воском и многоразличной узорной кованью; груды товаров в
рогожных кулях, бочонках, бочках, корчагах и ящиках, то под легкими
навесами, то просто так наваленные на берегу...
очередь, на серебро) только на четвертый день к вечеру. Насколько удалась
сделка, Варфоломей (торговались и считали старшие) не мог судить. От него
требовалось теперь только одно: зашить в пояс причитающиеся ему рубли и
серебряные диргемы и довезти их сохранно до дому (что он и исполнил
невредимым воротясь в Радонеж).
русские продавали русских же рабов иноземцам. Как это могло быть, никто ему
толком изъяснить не умел даже и сами рабы-полонянники. Кого-то выкупали из
татарского полона, кого-то тут же и продавали вновь. Кто-то, быв холопом у
своего боярина, попал сюда после разорения господина... В том, что свои
продают своих, было опять нечто такое, против чего должен он будет
когда-нибудь направить все силы своей души. Не должно христианину роботити
братью свою! Вообще не должно! К чести русской церкви, что она запрещала
держать холопов на землях своих. Но те рабы, те домашние холопы, свои,
ближние, почти члены семьи, как у них в дому, - тот же Тюха Кривой, его
старший друг и учитель в многоразличных ремеслах, - что ж, после смерти
родителя и он мог бы попасть сюда, на это всесветное торжище, и быть продану
в дали дальние, в чужие земли, к языкам незнаемым: в песчаную Бухару, в
степи ли, на Кавказ, за Железные ворота или еще дальше, за море Хвалынское,
в сказочную Персию, в Египет, или пустыню аравитскую?!
замыслили перебраться сюда, в эти недостроенные еще, раскидисто рубленные на
горе бревенчатые твердыни, в гордый Кремник, вознесенный над торгом и
великою, уходящей в далекие дали рекой. И пожалуй, не так уж и легкомыслен
был деинка Онисим, кричавший, что суздальский князь сможет восхотеть
схватиться с князем московским за великий владимирский стол! И этому, тут же
подумал он, - не надо дать свершиться. Да будет единою исстрадавшаяся в
которах княжеских Русская земля. Впрочем, в суете нижегородского торга,
подобная мысль и самому ему показалась предерзкою.
движением? Чей голос не утонет и сможет быть услышан в реве, гуле и грохоте
этой толпы? Труду духовному потребна тишина великая. Из многошумной
Александрии или Антиохии сирийской праведники уходили в безлюдье пустынь,
дабы там наедине с природой и создателем события воспитывать и устремлять
дух свой к подвигу отречения. И уже воспитавши себя, умудренные опытом
пустынножительства, приходили проповедовать на стогны многошумных городов...
Вознесения Господня, основанном не так давно постриженником Киево-Печерской
обители Дионисием, который сперва ископал себе пещеру, подобную киевским, и
спасался в ней, пребывая в полном безмолвии.
придумав толком, о чем он станет беседовать с Дионисием, ежели тот восхощет
принять незнакомого отрока.
едва обветренного леса. С замиранием сердца вошел Варфоломей в ворота
монастыря. Все было так знакомо, так сходствовало его тайным помыслам!
Привратник, вглядевшись повнимательнее в лик юноши и улыбнувшись, сам
спросил, словно бы догадав о намерениях гостя:
молиться. То ли место, где стоял монастырь, то ли душевное расположение
Варфоломея были таковы, что он на молитве забыл обо всем на свете и был как
во сне, так что, когда привратник тронул его за плечо, он не сразу сумел
обернуться, понять, что его зовут, и прийти в сознание.
богослужения. Во всяком случае, быстро оглядев гостя с головы до ног и,
видимо, поняв, что перед ним далеко не простой паломник, что ходят по святым
Шилова Юлия
Шломо Вульф
Буркатовский Сергей
Круз Андрей
Шилова Юлия
Земляной Андрей