его собственной жизнью, той жизнью, что безжалостно раздавила столько
жизней.
обелить себя по всей форме.
только лекарь, цирюльник и старый слуга. Королевские гонцы, закутавшись в
плащи, мирно спали, прикорнув на полу прихожей. Родня удалилась не без
сожаления. Какой-то родич незаметно сунул слуге тяжелый кошель.
расспрашивал сидевшего у постели лекаря.
почти утихла, но бред не прекращается. Нам остается лишь ждать, когда его
призовет к себе Господь Бог. Разве что чудо...
во мраке, его ждут тамплиеры.
волоча перебитые на допросах ноги; они шли и шли по пустынной дороге,
окруженной бездонными пропастями и освещенной пламенем костров.
Бочелли... Понсар де Жизи...
который уже не понимал собственных слов?
Франции в конце XII и начале XIII в. Родители Ногарэ принадлежали к этой
секте, отрицавшей плотскую жизнь и практиковавшей самоубийство.>! - раздался
голос, покрывший все остальные. И из самой густой тьмы возникла крупная
фигура папы Бонифация VIII, заполнив то необъятное пространство, которым
стал сам Ногарэ, вмещавший в себя горы и долы, где шествовали на Страшный
суд несметные толпы.
жизни. Он увидел себя ослепительно ярким сентябрьским днем, какими так
богата Италия, во главе шестисот всадников и тысячи ратников поднимающимся к
скале Ананьи. Чиарра Колонна, заклятый враг Бонифация, тот, что предпочел
участь раба и три долгих года, закованный в цепи, на галере неверных
скитался по чужеземным морям, лишь бы его не опознали, лишь бы не попасть в
руки папы, - этот Чиарра Колонна скакал с ним бок о бок. Тьерри д'Ирсон тоже
участвовал в походе. Маленький город открыл перед пришельцами ворота; дворец
Гаэтани был захвачен в мгновение ока, и, пройдя через собор, нападающие
ворвались в священные папские палаты. В просторной зале не было ни души,
только сам папа, восьмидесятишестилетний старец с тиарой на голове, подняв
крест, смотрел, как приближается к нему вооруженная орда. И на требования
отречься от папского престола отвечал: "Вот вам выя моя, вот голова, пусть я
умру, но умру папой". Чиарра Колонна ударил его по лицу рукой в железной
перчатке.
агонией.
переметнулись во вражеский лагерь, напали на французские войска и ранили
Ногарэ; он вынужден был бежать. Но все же он достиг цели. Разум старика не
устоял перед страхом, гневом и тяжкими оскорблениями. Когда Бонифация
освободили, он плакал, как дитя. Его перевезли в Рим, где он впал в буйное
помешательство, поносил всех, кто к нему приближался, отказывался принимать
пишу и на четвереньках, как зверь, передвигался по комнате, охраняемой
надежной стражей. А еще через месяц французский король мог торжествовать -
папа скончался, прокляв и отвергнув в припадке бешенства Святые Дары,
которые принесли умирающему.
неуловимыми для глаз движениями боролось против отлучения от церкви, давно
уже отмененного.
еле шевелились, они покорно повторяли вслед за Великим магистром слова,
внезапно всплывшие в мозгу.
печати. Церемония была короткой и простой. Над бесчувственным телом
прочитали молитву, присутствующие, дрожа от усталости и смутного страха,
опустились на колени.
лежал неподвижно, и тело среди разбросанных простынь казалось таким
невесомо-плоским, словно уже давила на него тяжесть надгробного камня.
Архиепископ вышел из комнаты, и все решили, что настал конец; лекарь
приблизился к смертному одру, но Ногарэ был еще жив.
- на другом конце света - осторожно зазвонил колокол. Старый слуга приоткрыл
ставень и стал жадно глотать свежий воздух. Благоухание весны и цветов
окутывало Париж. Город вставал ото сна, и пробуждение его сопровождал
неясный гул.
последняя струйка крови.
старик слуга достал из пачки, присланной недавно мэтром Анжельбером, две
длинные белые свечи, вставил их в подсвечники и поместил у кровати, дабы
освещали они последний сон хранителя печати Французского королевства.
Глава 3
АРХИВЫ ОДНОГО ЦАРСТВОВАНИЯ
Парейль от имени короля проник в дом Ногарэ, чтобы наложить руку на
имеющиеся там документы, дела и бумаги. Он приказал вскрыть все сундуки и
ящики. Те столы, ключи от которых Ногарэ прятал в тайниках, были взломаны.
собой целую груду бумаг, пергаментных свитков и табличек, которые по
указанию камергера Юга де Бувилля были сложены посреди большого дубового
стола, занимавшего чуть ли не половину королевского кабинета.
оставался он у гроба. Молча сотворил про себя молитву. Глаза его не
отрывались от лица усопшего, будто хотел он еще о чем-то спросить того, кто
вместе с ним хранил государственные тайны и так верно служил ему.
слегка сгорбившись, а за ним на почтительном расстоянии следовали три
стража. В прозрачном утреннем воздухе раздавались пронзительные крики
зазывал, которые приглашали горожан помыться в мыльне. Жизнь в Париже шла
своей чередой, и по улицам уже носилась беспечная детвора.
вместе со своим личным писцом Майаром засел за разборку бумаг, доставленных
от покойного Ногарэ: из-за скоропостижной кончины хранителя печати множество
дел осталось нерешенным.
министр молча обменялись понимающим взглядом, и писец незаметно удалился из
комнаты.
Ногарэ...
Мариньи обошел вокруг стола и сел на указанное ему королем место. Помолчав
немного, он заговорил:
Подобные вещи происходят каждый день, но, коль скоро мы о них не знаем,
естественно, что они нас не поражают.
люди доживали в ту пору до пятидесятилетнего возраста.
они откладывали то, что подлежало сожжению, в другую то, чему полагалось
храниться у Мариньи или перейти к другим исполнителям королевской воли.
трудовой шум, заполнивший улицы Парижа, не могли ее нарушить. Бледное чело
короля склонилось над связками бумаг, важнейшие из которых хранились в
кожаной папке с вензелем Ногарэ.
течение которых он держал в своих руках судьбы миллионов людей, простерши
свое влияние на целую Европу.
имеет никакого отношения к его собственной жизни, к его собственной судьбе.
Все осветилось иным светом, и по-иному распределились тени.
стороны. Ногарэ сохранял донесения своих соглядатаев, записи допросов,
письма - все плоды работы сыска. И с каждой строки вставал образ короля,
которого не узнавал король, - образ человека жестокого, равнодушного к
людскому горю, не ведавшего сострадания. С неподдельным изумлением прочел он
слова Бернара де Сэссэ, того самого архиепископа, по чьему наущению началась
распря с папой Бонифацием VIII... Две страшные фразы, от которых леденело