спальне на полу вместо ковров был устроен настоящий английский газон, на
котором располагалось огромное водяное ложе. Витача с этого дуги без
возврата пишет своей сестре Виде, что дни ее несутся стремительно, по три в
одном. В Лос-Анджелесе, говорит Витача, перелистывая газеты, -- верим разве
только поминальным книгам! -- ей снится, что они вернулись в тесную
белградскую квартиру и там никак не устанавливается ее кровать. Для
будущего, обретенного ею, нет места в прошлом. Только прошлое может стать
будущим, но не наоборот. Время от времени ей снились ее дочери, однако
почему-то она всегда их била...
в коленях. В ее глазах сверкает созвездие Водолея, она опирается на подушку,
в руках -- зеркало. Он всецело погружен в нее, без движения, с закрытыми
глазами. Его аура проникла глубоко в ауру ее тела. Может, даже пронзила ее.
Она не чувствует боли, напротив. Неторопливыми легкими движениями, которые
передаются ему, она снимает косметику с лица. Потом тушит свет и, не меняя
положения, все так же с ним внутри себя, бормочет молитву:
власть хоть над чем-то в этом доме и в этом поле и над рабом Божиим дома
сего. Да не будет у тебя власти ни в хлебе, ни в винограде, ни в скоте, ни в
овцах, ни в козах, ни в лошадях, ни в свиньях -- ни в чем в доме этом не
быть у тебя власти во веки веков. А ты, Христос, полю этому помоги. Аминь.
ледяная дрожь, при словах "во веки веков" или чуть раньше заканчивает она и
конец молитвы шепчет уже чуть слышно. Они не способны ни поцеловаться, ни
изменить положение. Однако ребенок не приходит. Для них нет ребенка. Хотя
лежат они крестом.
случился этот ужас.
ТРИ СЕСТРЫ
время уже богатый и удачливый человек, рассказывал после одной из деловых
поездок следующее:
Оглядывая строчки домов, я старался отыскать, где проявится первый большой
праздник в этом живом календаре. И я обнаружил его. "Здесь!" -- подумал я и
вскоре очутился у дома Азры. На вид он казался больше дома Ольги. В
углублении -- надежные двери, отражавшие уличные шумы, высокая стена, за
стеной -- куча детей.
поскольку от этого устранился нынешний любовник Азры, человек с короткой
памятью и широким размахом. Он живет отдельно, дарит ей только свечи и
заботится исключительно о ее духовной жизни. Еще Азра получает от него
книги, он обратил ее в свою веру, возвел для нее на ее же с Ольгой
совместные средства храм, и ничего больше. Он оплачивает молитвы за нее и уж
тут не скупится, но хлеб Азра должна зарабатывать себе сама, или ей его дает
Ольга, сестра. За свой счет он отправляет Азру в церковную школу, короче,
заботится о ее Судном дне, когда уйдут все люди и все ангелы.
говорилось, что Азра не может принять меня дома и я найду ее в библиотеке,
через несколько домов отсюда. В записке было: "Счастлив тот, кто всегда
следует в шаге за идущим. Ибо на небе и на земле мы не будем любить тех же и
не будем ненавидеть тех же".
земле тяжело. Как сельдей в бочке. Друг другу шепчут в левое ухо приглашение
к молитве, а в правое -- саму молитву. И стараются случайно не коснуться
друг друга бородой. Один говорит. Я вошел посреди его речи, но свободно смог
понять, о чем он говорит. Зато не понимаю, чем занимаются двое стоящих перед
ним, с хлыстами. Тот, что на кафедре, вещает:
и не из лености. Во времена царства все подданные за год зарабатывали каждый
день по три хлеба. Но не благодаря своему старанию. Во времена бегов за год
ни один человек в стране не заплакал. Однако это не значит, что все были
счастливы. Во времена царства ни один человек не засмеялся. Однако это не
значит, что в царстве все были несчастливы. Такие были времена...
угощались облатками, замешенными на слезах. Откуда-то неожиданно появился
худощавый молодой человек, красиво одетый, лицо его излучало свет, волнами
поднимающийся из глубин его. На устах холодная и тяжелая, как амбарный
замок, усмешка. Словно медузы в южных морях, плавают светильники в лиловатом
пространстве над головами людей, и звучат барабаны, подогретые на огне.
Молодой человек подошел к тем, с хлыстами, и за ним протянулась черная,
резко очерченная тень. Они пропустили его между собой, и вдруг один из них
ударил юношу хлыстом. Испуганно и словно бы выбирая место для удара. Тотчас
же ударил второй. Они чередовали удары, вроде бы специально, чтобы не сбить
дыхание. Один при этом после каждого удара весьма усердно шлифовал ногти о
стену. А то вдруг оба прикрывали глаза, как бы сообща обдумывая следующий
удар и что-то замеряя пядями на полу и на своих хлыстах. А каждый новый удар
заставлял избиваемого совершать все новые и новые телодвижения, которые люди
с хлыстами вызывали у него, подобно музыкантам, выманивающим шаги у
танцующего.
хотя вскоре и мне, непосвященному, стало понятно, в чем дело. Тень молодого
человека чуть-чуть отделилась от него. После каждого удара благодаря
искусству хлеставших и его собственным телодвижениям тень все заметнее
отделялась от него, и наконец, после движения, показавшего, сколь велика его
скорость, тень оторвалась и скатилась по ступенькам, а молодой человек,
словно у него выросли крылья, выпрямился и гордо вышел из зала под крики
одобрения...
где-нибудь в подсобных помещениях библиотеки. Я прошел коридорами, длинными,
как морозные утра, дважды заплутался и оба раза возвращался на правильный
путь благодаря тому, что заставлял себя идти в направлении, прямо
противоположном тому, каким, полагал, надо идти. Наконец я вошел в какую-то
дверь и оказался в полумраке просторного помещения. На лестнице я наступил
на что-то скользкое и догадался, что это кровь, а в ней тень молодого
человека. Я узнал тот зал, где совсем недавно находился, теперь он был
погружен во мрак Я пуст, как оглохшее ухо, лишь в глубине светилась дверь
комнаты, где я оставил свое пальто. Я подошел к двери и увидел юношу, того,
которого бичевали, -- он был в комнате с какими-то незнакомыми мне людьми.
Все изумленно посмотрели на меня, когда я вошел и снял пальто с крюка.
Прервав свои занятия, они молча смотрели на меня.
-- повернулся к девушке, и та без слов поднялась и пошла за мной.
образом оставшиеся хотели убедиться, что я ушел.
свидетелями которой мы с нею были там, в библиотеке.
достигнет земли с Востока, мысль, посланная с Востока, достигнет земли с
западной стороны. И они не встретятся. Пасущий овец разве может ввести
кого-то в царский дворец? Пасущий мысли разве может ввести кого-нибудь на
небо? Зачем думать? -- И она оставила меня одного за дверью библиотеки.
направлялся туда впервые. Если я, обманутый и разозленный, а Азра, склонная,
видимо, к издевке, выложим карты на стол, из моего предприятия ничего не
получится... Так я думал и потому решил усложнить дело, чтобы не сразу можно
было добраться до его сути. Меня тут же провели в красивую комнату с
кушетками и полочкой, на которой стояли два Корана в роскошных переплетах.
Один был в зеленом сукне, оправленный серебром, другой -- в красном,
оправленный золотом. Один был подлинным, а второй -- я с абсолютной
достоверностью утверждаю -- был заполнен венецианским мылом. Азра, по
старому обычаю, клялась на мыле, если не хотела сдержать обещание.
если не знаешь разницы между любовью и ненавистью -- спроси у реки", --
успел подумать я, и вошла Азра.
моргнет первый, а затем оба расхохотались.
На руке у нее был перстень с часами, который она уже не могла снять, и, как
у рыбы, все ее движения возвращались к ней же. Она что-то пробормотала, и я
подумал, что она извиняется за недоразумение с библиотекой, но она
извинялась за свою полноту.
любовь занимает ровно столько места, сколько оставляет ненависть, совсем как
в бокале с вином, где места для воды ровно столько, сколько выпито вина. И
если глубоко лежит ненависть -- мелко лежать любви...