Чтение 45–й страницы книги ~Село Степанчиково и его обитатели~

нишь, Сергей, я видел у тебя, в Петербурге, одного литератора. Еще ка-
кой-то у него нос особенный... право!.. Что ты сказал, Фома?

Фома Фомич, которого разбирало все более и более, громко захихикал.

- Нет, я так... ничего-с... - проговорил он, как бы с трудом удержи-
ваясь от смеха. - Продолжайте, Егор Ильич, продолжайте! Я после мое сло-
во скажу... Вот и Степан Алексеич с удовольствием слушает про знакомства
ваши с петербургскими литераторами...

Степан Алексеевич, все время сидевший поодаль, в задумчивости, вдруг
поднял голову, покраснел и ожесточенно повернулся в кресле.

- Ты, Фома, меня не задирай, а в покое оставь! - сказал он, гневно
смотря на Фому своими маленькими, налитыми кровью глазами. - Мне что
твоя литература? Дай только бог мне здоровья, - пробормотал он себе под
нос, - а там хоть бы всех... и с сочинителями-то... волтерьянцы, только
и есть!

- Сочинители волтерьянцы-с? - проговорил Ежевикин, немедленно очутив-
шись подле господина Бахчеева. - Совершенную правду изволили изложить,
Степан Алексеич. Так и Валентин Игнатьич отзываться намедни изволили.
Меня самого волтерьянцем обозвали - ей богу-с; а ведь я, всем известно,
так еще мало написал-с... то есть крынка молока у бабы скиснет - все
господин Вольтер виноват! Все у нас так-с.

- Ну, нет! - заметил дядя с важностью, - это ведь заблуждение!
Вольтер был только острый писатель; смеялся над предубежденииями; а
вольтерьянцем никогда не бывал! Это все про него враги распустили. За
что ж, в самом деле, все на него, бедняка?..

Снова раздалось ядовитое хихиканье Фомы Фомича. Дядя с беспокойством
посмотрел на него и приметно сконфузился.

- Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, - проговорил он с смущением,
желая как-нибудь поправиться. - Ты, брат Фома, совершенно был прав, ког-
да, намедни, внушал, что надо подписываться. Я и сам думаю, что на-
до!Гм... что ж, в самом деле, просвещение распространяют! Не то, какой
же будешь сын отечества, если уж на это не подписаться? не правда ль,
Сергей? Гм!..да!.. вот хоть "Современник".. Но знаешь, Сережа, самые
сильные науки, по-моему, это в том толстом журнале, как бишь его? еще в
желтой обертке...

- "Отечественные записки", папочка.

- Ну да, "Отечественные записки", и превосходное название, Сергей, -
не правда ли? так сказать, все отечество сидит да записывает... Благо-
роднейшая цель! преполезный журнал! и какой толстый! Поди-ка, издай та-
кой дилижанс! А науки такие, что глаза изо лба чуть не выскочат... На-
медни прихожу - лежит книга; взял, из любопытства, развернул да три
страницы разом и отмахал. Просто, брат, рот разинул! И знаешь, обо всем
толкование: что, например, значит метла, лопата, чумичка, ухват? По-мое-
му, метла так метла и есть; ухват так и есть ухват! Нет, брат, подожди!
Ухват-то выходит, по-ученому, не ухват, а эмблема или мифология, что ли,
какая-то, уж не помню что, а только что-то такое вышло... Вот оно как!
До всего дошли!

Не знаю, что именно приготовлялся сделать Фома после этой новой вы-
ходки дяди, но в эту минуту появился Гаврила и, понурив голову, стал у
порога.

Фома Фомич значительно взглянул на него.

- Готово, Гаврила? - спросил он слабым, но решительным голосом.

- Готово-с, - грустно отвечал Гаврила и вздохнул.

- И узелок мой положил на телегу?

- Положил-с.

- Ну, так и я готов! - сказал Фома и медленно приподнялся с кресла.
Дядя в изумлении смотрел на него. Генеральша вскочила с места и с беспо-
койством озиралась кругом.

- Позвольте мне теперь, полковник, - с достоинством начал Фома, -
просить вас оставить на время интересную тему о литературных ухватах; вы
можете продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы
вам сказать несколько последних слов...

Испуг и изумление оковали всех слушателей.

- Фома! Фома! да что это с тобою? Куда ты сбираешься? - вскричал на-
конец дядя.

- Я сбираюсь покинуть ваш дом, полковник, - проговорил Фома самым
спокойным голосом. - Я решился идти куда глаза глядят и потому нанял на
свои деньги простую, мужичью телегу. На ней теперь лежит мой узелок; он
не велик: несколько любимых книг, две перемены белья - и только! Я бе-
ден, Егор Ильич, но ни за что на свете не возьму теперь вашего золота,
от которого я еще и вчера отказался!..

- Но, ради бога, Фома? что ж это значит? - вскричал дядя, побледнев
как платок.

Генеральша взвизгнула и в отчаянии смотрела на Фому Фомича, протянув
к нему руки. Девица Перепелицына бросилась ее поддерживать. Приживалки
окаменели на своих местах. Господин Бахчеев тяжело поднялся со стула.

- Ну, началась история! - прошептал подле меня Мизинчиков.

В эту минуту послышались отдаленные раскаты грома: начиналась гроза.

ИЗГНАНИЕ

- Вы, кажется, спрашиваете, полковник: "что это значит?" - торжест-
венно проговорил Фома, как бы наслаждаясь всеобщим смущением. - Удивля-
юсь вопросу! Разъясните же мне, с своей стороны, каким образом вы в сос-
тоянии смотреть теперь мне прямо в глаза? разъясните мне эту последнюю
психологическую задачу из человеческого бесстыдства, и тогда я уйду, по
крайней мере обогащенный новым познанием об испорченности человеческого
рода.

Но дядя не в состоянии был отвечать: он смотрел на Фому испуганный и
уничтоженный, раскрыв рот, с выкатившимися глазами.

- Господи! какие страсти-с! - простонала девица Перепелицына.

- Понимаете ли, полковник, - продолжал Фома, - что вы должны отпус-
тить меня теперь, просто и без расспросов? В вашем доме даже я, человек
пожилой и мыслящий, начинаю уже серьезно опасаться за чистоту моей
нравственности. Поверьте, что ни к чему не поведут расспросы, кроме ва-
шего же посрамления.

- Фома! Фома!.. - вскричал дядя, и холодный пот показался на лбу его.

- И потому позвольте без объяснений сказать вам только несколько про-
щальных и напутственных слов, последних слов моих в вашем, Егор Ильич,
доме. Дело сделано, и его не воротишь! Я надеюсь, что вы понимаете, про
какое дело я говорю. Но умоляю вас на коленях: если в сердце вашем оста-
лось хотя искра нравственности, обуздайте стремление страстей своих! И
если тлетворный яд еще не охватил всего здания, то, по возможности, по-
тушите пожар!

- Фома! уверяю тебя, что ты в заблуждении! - вскричал дядя, мало-по-
малу приходя в себя и с ужасом предчувствуя развязку.

- Умерьте страсти, - продолжал Фома тем же торжественным тоном, как
будто и не слыхав восклицания дяди, - побеждайте себя. "Если хочешь по-
бедить весь мир - победи себя!" Вот мое всегдашнее правило. Вы помещик;
вы должны бы сиять, как бриллиант, в своих поместьях, и какой же гнусный
пример необузданности подаете вы здесь своим низшим! Я молился за вас
целые ночи и трепетал, стараясь отыскать ваше счастье. Я не нашел его,
ибо счастье заключается в добродетели...

- Но это невозможно же, Фома! - снова прервал его дядя, - ты не так
понял и не то совсем говоришь...

- Итак, вспомните, что вы помещик, - продолжал Фома, опять не слыхав