на опасность, замирали как вкопанные, выдавая себя за камень или кустик.
Промышляли и хищники: блестящими коричневыми струйками мелькали куницы;
крепкотелые дикие кошки припадали к земле, превращаясь в невидимок, разве
что изредка сверкнут на свету желтые глаза; поводили острым вздернутым носом
лисы, вынюхивая теплокровный ужин; еноты, охотясь за лягушками, неслышно
подбирались к застывшей воде. По склонам холмов рыскали койоты и в приступе
то ли печали, то ли радости изливали своей богине-луне обуревавшие их
чувства в громком вое, похожем и на плач и на смех. А над всем этим парили
черными пятками совы, бросая на землю расплывчатые, вселяющие страх тени.
Гудевший днем ветер стих, и воздух лишь тихонько вздыхал, колыхаемый теплом,
что волнами подымалось от сухих нагретых холмов.
примолкал, дожидаясь, пока лошадь пройдет мимо. В темноте борода Самюэла
отсвечивала бельм, его седые волосы вздымались над головой, как венец. Свою
черную шляпу он повесил на штырь седла. В груди у него ныло от дурного
предчувствия, от чего-то неясного, наводящего жуть. Он испытывал то, что
немцы называют Weltschmerz, то есть "мировая скорбь" - чувство, которое
расползается по душе, как газ, и несет с собой такую тоску, что ты
принимаешься искать породившую ее причину, но ответа найти не можешь.
там воду - нет, ничто не давало повода для скорби, если только он не затаил
в сердце подспудной зависти. Он покопался в себе, но никакой зависти не
обнаружил. Тогда он задумался о мечте Адама создать сад, подобный Эдему,
припомнил, с каким обожанием Адам глядел на Кэти. Нет, все не то - разве что
он втайне горюет о собственной утрате. Но ведь это было так давно, рана
затянулась много лет назад, он уже забыл ту боль. Теперь, когда все было
далеко позади, воспоминания лишь уютно согревали его мягким теплом. Его
тело, его чресла забыли прежний голод.
какую минуту, тревога впервые царапнула его душу? И вдруг он понял - Кэти...
хорошенькая, хрупкая, нежная Кэти. Но почему? Она все время молчала - ну и
что, многие женщины молчаливы. Тогда в чем причина? Откуда возникло это
странное чувство? Он вспомнил ощущение тяжелой неизбежности, сродни тому,
что накатило на него, когда он держал лозу. Вспомнил, как по спине побежали
мурашки. И вот тут все встало на свои места. Да, жуть впервые подкралась к
нему за ужином, и вселила ее Кэти.
ноздри, рот, слишком маленький, не в его вкусе, но все равно прелестный;
твердый, бугорок подбородка - и снова мысленно перевел взгляд на ее глаза.
Холодные? Может, все дело в глазах? Постепенно он подбирался к правильному
ответу. Глаза у Кэти ничего не выражали, ни о чем не говорили. В них не
таилось ничего узнаваемого, привычного. У людей не бывает таких глаз. Ее
глаза что-то ему напомнили - но что? - нечто забытое, какую-то картинку из
прошлого. Он рылся в памяти, и вдруг все вспомнилось само собой.
красок, звуков и ощущений. Он увидел себя: мальчик вставал на цыпочки, чтобы
ухватить отца за руку, до того он был еще мал. Его ноги ступали по
булыжникам Лондондерри, а вокруг кипела веселая сутолока большого города,
первого большого города в его жизни. Была ярмарка: балаганы кукольников,
лотки с овощами и фруктами, выгороженные прямо посреди улиц загоны, где
продавали, обменивали и выставляли на аукцион лошадей и овец, и еще
множество ларьков с яркими разноцветными манящими игрушками, которые он
считал уже своими, потому что отец у него был человек веселый.
улице, как подхваченную приливом щепку: сзади и спереди на него давили, он
еле поспевал перебирать ногами. За узкой улицей открылась большая площадь,
где возле серой стены высилось сооружение из бревен и с перекладины свисала
веревка с петлей на конце.
неуклонно продвигались к центру площади, все ближе и ближе. Память донесла
до его слуха голос отца: "Ребенку смотреть на такое негоже. Никому негоже, а
уж ребенку тем более". Отец пытался повернуться, пробить дорогу назад сквозь
захлестнувшую площадь толпу. "Пропустите нас. Прошу вас, дайте нам уйти. У
меня тут ребенок".
поднял голову, ему хотелось разглядеть странное сооружение. Несколько людей
в темной одежде и в темных шляпах взобрались на высокий помост. Среди них
стоял человек с золотыми волосами, на нем были темные штаны и голубая
рубашка с расстегнутым воротом. Самюэл с отцом стояли так близко, что
мальчику пришлось задрать голову очень высоко, иначе он ничего бы не увидел.
толпы, а потом взглянул вниз, взглянул прямо на Самюэла. Эта картинка
запечатлелась в памяти необыкновенно отчетливо и ясно. Глаза у золотого
человека были какие-то плоские, лишенные глубины - Самюэл ни у кого не видел
таких глаз, в них было что-то нечеловеческое.
Самюэла за голову, ладонями накрыл ему уши и крепко сжал пальцы у него на
затылке. Руки с силой пригнули Самюэла и уткнули его лицом в черное сукно
парадного отцовского сюртука. Как он ни сопротивлялся, ему было даже не
двинуть головой. Он видел только узкую полоску света сбоку, до ушей его
сквозь отцовские руки доносился лишь приглушенный разноголосый рев. А еще он
слышал, как у отца стучит сердце. Потом он почувствовал, что локти и плечи
отца напряглись, что он часто задышал, потом глубоко вдохнул воздух,
задержал дыхание и у него затряслись руки.
последнюю картинку, и она повисла перед ним в темноте над головой Акафиста:
старый, обшарпанный стол в пивной, громкие разговоры, смех. Перед отцом
стояла оловянная кружка, а перед Самюэлом - чашка горячего молока с сахаром,
сладко пахнущего корицей. Губы у отца были почему-то синие, а в глазах
блестели слезы,
никому, а уж маленькому мальчику тем паче.
сотворил много, очень много зла - только изверг мог додуматься до таких
ужасов. И печально мне не оттого, что его повесили, а оттого, что люди
превращают в праздник дело, которое следует свершать тайно и во мраке.
злодея.
козы.
лентами и блестящую свистульку.
прошлого.
преградой отделявший их от лощины, в которой лежало родное ранчо.
видел такие глаза - непохожие на человеческие. А еще он думал: нет, это
виноваты ночь и луна. Ну, скажите на милость, какая может быть связь между
золотым человеком, повешенным столько лет назад, и очаровательной хрупкой
женщиной, ждущей ребенка? Лиза сто раз права - за мои глупые фантазии гореть
мне в аду. Всю эту чепуху я должен выкинуть из головы, а иначе, того и
гляди, заподозрю это беззащитное создание в сговоре с нечистой силой. Как
легко мы попадаемся в сети собственных домыслов! А теперь напоследок подумай
хорошенько и забудь все, что тебе померещилось. Просто что-то необычное в
разрезе или в цвете глаз. И все же нет, дело не в этом. Ее взгляд - вот
причина. Тебя встревожил ее взгляд, а разрез и цвет глаз тут ни при чем.
Хорошо, но что же в этом взгляде зловещего? Разве не может порой такой же
взгляд озарить лицо ангела? Все, хватит фантазировать, и никогда, никогда
больше не смей бередить себя этими глупостями, слышишь? Он поежился. Надо
будет смастерить силки для мурашек, подумал он.
себе слово, что всеми силами поможет создать в Салинас-Валли новый Эдем.
2
загнанный в клетку леопард, и ее щечки-яблочки горели сердитым румянцем.
Вьюшка была выдвинута, над дубовыми дровами гудел огонь, прогревая духовку,
подготовленную для выпечки хлеба, который белой массой подходил на
противнях, стоявших рядом. Лиза поднялась до зари. Она всегда вставала так
рано. По ее понятиям, лежать в постели, когда рассвело, было так же грешно,
как разгуливать вечером, когда солнце уже село. Лишь одному человеку на
свете Лиза позволяла безнаказанно просыпать и зарю и восход - своему
младшенькому, своему последышу Джо, который, не боясь прослыть преступником,
нежился на хрустящих отглаженных простынях до позднего утра. Из молодых
Гамильтонов на ранчо сейчас жили только Том и Джо. Том, большой, рыжий, уже
успевший отрастить красивые пышные усы, сидел за кухонным столом, и рукава
его рубашки, как того требовало хорошее воспитание, были не закатаны, а
спущены. Лиза лила из ковшика тесто на сковородку. Оладьи вздувались
Орловский Гай Юлий
Мережковский Дмитрий
Лукьяненко Сергей
Куликов Роман
Сертаков Виталий
Шилова Юлия