и семья и все т.п. Есть глубокая бездна между моралью и бытием, и бездна эта
ныне разверзлась. Это частный, но очень яркий случай разрыва между культурой
и бытием. Путем морали недостижима высшая ступень бытия, иная жизнь.
Аморализм есть лишь болезненный, нередко поверхностный симптом глубокого
кризиса морали как закона, морали ветхозаветно-канонической. Подобно этому
аномалии пола являются болезненным симптомом кризиса рода, надлома в старом
поле. В мировом кризисе морали прорывается жажда морального творчества,
морали как творчества, а не послушания169. Кризис морализма, бунт против
закона морального послушания есть также предварение новой мировой эпохи,
эпохи творческой. В жизни моральной, как и в жизни познавательной,
художественной, половой, новый человек жаждет творить новую жизнь, а не
только нести послушание последствиям греха, не только приспособляться к
условиям этого мира. В канонической морали всех эпох не рождалось еще нового
общения людей. Мораль, подобно всякому закону, скорее изобличала зло, чем
творила высшую правду жизни. Ныне мораль перерастает уже закон послушания,
изобличающий зло и приспособляющиеся к его условиям. Мораль хочет быть
творчеством высшей правды жизни и высшего бытия. Мораль как
дифференцированная сфера культурной жизни перестает вдохновлять, мертвеет и
вырождается. Она сознается как препятствие на пути к творчеству бытия.
Мораль серединная, мораль безопасности, мораль, задерживающая наступление
конца, закрывающая пределы бытия, должна раньше или позже сама прийти к
концу и быть преодолена творческим напряжением человеческого духа. В этом
кризисе серединно-задерживающей, безопасной морали огромно значение Нитцше.
Творческий дух его возжелал стать по ту сторону безопасной середины
канонической морали. Каноническая мораль всегда была выразительницей духа
среднеобщего, а не духа индивидуальных высот. Нитцше был великим
изобличителем серединно-общего духа гуманизма. Мораль гуманизма не есть
мораль конца и вершины, это - мораль середины и плоскости. Мораль гуманизма
- все еще мораль послушания, а не творчества, мораль рода, а не
богочеловечества. Гуманистическая мораль - распределительная, а не
производительная. Нитцше - жертвенный предтеча новой моральной эпохи. Но сам
он весь переходный, он не кузнец новых ценностей. Новая творческая эпоха
будет сверхморальной, как и сверхкультурной, а не доморальной и не
докультурной. Доморальность, аморальность есть нигилизм, как и всякая
докультурность, как и всякий отрицательный анархический бунт, не созидающий
космос, а расковывающий хаос. Мировой кризис морали должен идти к концу, а
не возвращаться к началу. В кризисе морали велико также значение Ибсена. В
ибсеновском творчестве та же атмосфера горного воздуха, героического
восхождения, что и у Заратустры. То же восстание качественно восходящей
индивидуальности против духа серединно-общего. Нитцше и Ибсен - величайшие
моралисты нового времени, но все еще религиозно слепые. Знаменательна также
пламенная ненависть безумного католика Леона Блуа против буржуазного мира и
буржуазных моральных ценностей. В его книге "Exйgиse des lieux Communs" есть
проблески настоящей гениальности и буржуазность глубоко вскрывается как
религиозно-метафизическая категория170. В Л.Блуа трепещет и гневается все,
что было подлинно благородного в католичестве, буржуазному миру не
послушного. Но в пламенной ненависти Л.Блуа есть неверие в победу
благородства над буржуазностью. В Блуа есть творческое бессилие, как и у
всех великих французских католиков XIX века. Неисповедимая судьба сделала
Нитцше творчески дерзновенным и религиозно слепым, а Л.Блуа религиозно
зрячим и творчески бессильным.
революционном переходе от сознания, для которого мораль есть послушание
серединно-общему закону, к сознанию, для которого мораль есть творческая
задача индивидуальности. Это - освобождение от остатков гетерономной морали.
Общеобязательная мораль закона была лишь изобличением зла и греха и
уравнением всех в зле и грехе. Закон должен быть исполнен, т.е. должно не
делать зла, освободиться от греха. В этом преодолении нет ничего
индивидуального и творческого. Но высшая задача человека - творчество новой
жизни. Творчество новой жизни проходит через тайну индивидуальности.
Творческая мораль не есть исполнение закона, она есть откровение человека. И
это откровение человека в моральном творчестве - всегда
индивидуально-качественное, а не серединно-общее, где-то воссоединяется с
моралью евангельской, с моралью св. Франциска, с индивидуальной поэзией
новозаветной жизни, не знающей закона. То, что сказано здесь, не есть
аномизм. Закон должен быть внутренно изжит, а не бунтарски отвергнут.
Греховная сторона человеческой природы остается обращенной к закону, но
творческая ее сторона из закона выходит.
и заботе о спасении души. Мораль творческая должна быть построена на
мужественности и на заботе о творческом восхождении. Панический страх гибели
унижает человека и в конце концов становится безнравственным и нерелигиозным
по своим мотивам. Страх этот неблагороден и некрасив. Вечное трусливое
дрожание за свою душу уничтожает образ Божий в человеке. От ужаса готов
человек отказаться от всех творческих ценностей, лишь бы не погибнуть. Это -
особая, очень непривлекательная форма религиозного эгоизма. Эгоизм и
трусость внутренно связаны. Так же связаны между собой жертвенность и
мужественность. Бесстрашие и храбрость - религиозные добродетели. Бесстрашие
духа, дерзновение перед Господом - высшие, жертвенные добродетели
религиозного пути. Эгоистический страх собственной гибели, доводящий
человека до отказа от чести, должен уступить место страху собственной
низости, уродства и неблагородства. Великая клевета на христианство - будто
ему чуждо чувство чести. Подлинное чувство чести только и возможно на почве
христианской, ибо христианство - откровение о личности. Честь не есть
духовная гордость и самоутверждение. Честь - блюдение в человеке образа и
подобия Божьего, который не должен быть унижен. Честь блюдет ценность
божественную и потому является одной из вечных основ морали. Самоотречение
истребляет безбожную природу в человеке. Честь утверждает божественную
природу человека. Отречение от безбожного самоутверждения и блюдение чести
сходятся в одной добродетели - в раскрытии божественного Человека. В
рыцарстве было подлинное моральное творчество. Идея рыцарства предваряла
откровение о человеке. Но рыцарство никогда не было осуществлено.
Фактическое рыцарство средних веков было так же далеко от идеи рыцарства,
как фактическая иерархия католической церкви от мистической Церкви
Христовой. Рыцарство - вечно по своему заданию. Оно внесло в мир героические
ценности - ценность жертвенной чести и жертвенной верности. В рыцарстве
ковалась личность. Буржуазный мир новых времен хотел подменить рыцарство
мещанством, рыцарские добродетели мещанскими добродетелями. И думал
буржуазный мир, что рыцарство похоронено навеки как порождение темного
средневековья, что возродиться оно не может. Но гибель рыцарства была бы
гибелью высокого духовного закала личности. Дух рыцарства продолжает жить
как вечная противоположность духу буржуазному. Рыцарская мораль и мораль
буржуазная останутся на веки веков, до скончания веков глубочайшими,
враждующими противоположностями. Категории рыцарства и буржуазности -
категории религиозно-метафизические, а не социально-исторические, они
пребывают в меняющихся одеяниях разных времен. Рыцарство остается вечным
заданием человеческого духа, переживающим ветхие одежды рыцарства
средневекового. И в нашу буржуазную эпоху с новой силой стоит перед
вершинами человечества задача создания духовного рыцарства, рыцарства в
Духе. В нашу эпоху возможно возрождение рыцарских орденов в новом духе. Дух
рыцарства призван хранить подлинный, небесный аристократизм моральных
ценностей, подлинный, небесный иерархизм, не запятнанный буржуазным
иерархизмом мира сего. Что всякая ценность аристократична - это откровение
рыцарского духа. Рыцарство составляет подлинную, таинственную иерархию,
иерархию жертвенную и потому невидимую миру буржуазному, подчиненному своей
видимой, но ложной иерархии. Рыцарская мораль - мораль ценности, и потому
она глубоко противоположна всей буржуазно-демократической морали
благополучия и устроения, морали "последних людей". Демократизм (в
метафизическом, а не социальном смысле слова) глубоко буржуазен, ибо ставит
благополучие и устроение людей выше ценности, количество выше качества,
средне-общее выше индивидуального, распределение выше творчества.
Аристократическая (в метафизическом, а не социальном смысле слова) мораль
есть мораль ценности, качества, индивидуальности, творчества. Всякое
понижение ценности, качества, индивидуальности, творчества во имя
средне-общего, количественного, во имя благополучия, устроения и
распределения есть грех перед Богом и перед божественным в человеке.
Христианская всенародность, христианский универсализм ничего общего не может
иметь с демократическим понижением ценностей и качеств, с буржуазным
пожертвованием творчеством во имя благоустроения. Христианство -
аристократично, иерархично, оно обращено к ценности, к качеству, к
индивидуальности. И вместе с тем христианство всенародно-универсально, оно
есть спасение всего мира, всех и вся до последней былинки, оно всех
призывает на мессианский пир. Христианство признает абсолютную ценность
всякого человеческого лица, но это признание ничего общего не имеет с
демократической механикой количеств. И поистине, грядущая в мире творческая
мораль, знаменующая великую моральную революцию, - не демократическая, а
аристократическая мораль, ибо творчество все в качестве, а не в количестве,
в ценности, а не благополучии, в индивидуальном, а не в средне-общем, в
восхождении, а не в распределении, в организме, а не в механизме.
Аристократизм - морально-революционен, демократизм - морально-консервативен.
Рыцарская мораль аристократизма не может никого угнетать и порабощать - она
есть мировое служение, всегда жертвенное. Рыцарь жертвует собой и своим
благом, но никогда не жертвует ценностью, абсолютно верен ценности.
буржуазно-демократической морали, серединно-общей морали благополучия,
морали количеств. Альтруизм выдумал буржуазно-демократический XIX век и
хотел подменить им христианскую любовь. Об альтруизме говорят, когда
охладела и омертвела любовь. Любовь есть творчество нового общения, общения
в Духе. Любовь органически соединяет, качественно насыщает. Любовь есть
выход из "мира сего", из тяжести, скованности и разорванности мира в мир
Земляной Андрей
Конан-Дойль Артур
Быков Василий
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Курылев Олег