пропорция? Ну в самом деле, что? Что с чем мы сравниваем, сопоставляем,
соотносим? Мы соотносим лишь одну протяженность с другой, и ничего другого
не делаем. Это декартовское упорство в вопросе о пропорциях и есть -
держание сделанного интуицией. И одновременно это проблема выражения. Та,
что я имел в виду, когда говорил о том, что беспокоило античных философов.
Для Декарта же это существенная черта или часть ноогенной машины.
"Держание", "сделанное" и т.п. - все это реальная действующая причина того,
почему в моей голове могут быть идеи. Это потом я сотворил или придумал
"хитрую" машину. Но она возникла не из ничего и не из какого-то содержания
предмета, потому что усиление, например, уже было задано, когда я говорил:
неэмпирическое сознание. Источником идей являются ненатуральные воздействия
воспринимаемых в данный момент вещей. Эти вещи уже помещены в длительность
совсем иного рода, в длительность "врожденных идей".
назад, когда я перечитывал "Философские исследования" Витгенштейна, то
обратил внимание на одну интересную вещь, которую не замечал раньше. Обычно
считается, что Витгенштейн плохо знал историю философии, не занимался ею. По
всей видимости, это действительно так. Как и Декарт, он не был знатоком
истории философии, но, очевидно, от случая к случаю он все же читал какие-то
вещи, которые вроде бы полагалось прочитать раньше, а он их обнаружил, когда
уже все было фактически им написано и изложено. То есть изложено в той мере,
на какую он был способен. Так вот, в самом начале "Философских исследований"
(на 30-й или 40-й странице) у него идет вдруг цитата из Платона, кажется, из
"Теэтета", где обсуждается проблема, которая может показаться вам сейчас не
связанной с тем, о чем я говорю. Это проблема элементов, но элементов на
уровне языка. Античные философы считали, что есть какие-то реальные начала
(не в смысле исходного абстрактного принципа), которые они называли
семенами. Подобно семенам растений. А здесь семена языка. И в этой длинной
цитате мысль Платона как раз и крутится вокруг того, что существуют какие-то
элементы, из которых состоит язык, но которые мы не можем ни определить, ни
выразить. И вдруг Витгенштейн делает такой вывод. Он говорит: так это же и
есть "предметы" Рассела и "мои факты", о которых я писал в
"Логико-философском трактате". Очень странное утверждение, но где-то на
уровне интуиции оно мне глубоко понятно. Однако сейчас я не буду это
развивать. Попробую выделить суть рассматриваемого вопроса.
смысле, это не язык). Но если мы захотим их определить и выразить, то
сделать этого не сможем. И тогда они окажутся также началами - в
общефилософском смысле слова. Например, в аристотелевском смысле -
Аристотель началами познания всех наук считал, как известно, такие вещи,
которые сами не являются предметом доказательства и анализа, а получаются
иным путем и даны иной нашей способности - они даны уму и совпадают с умом.
полагаем, что у нас есть мысли и есть язык, и, имея в себе мысли, мы
посредством языка выражаем их. Поэтому и я говорю о проблеме
выразительности. Выразительности - в смысле выразишь мысль. Но, опять же,
без предположения, что есть как бы заранее некое, аналитически ясное для
нас, содержание нашего сознания или нашей мысли, и мы даем ему языковую
форму, пользуясь языком как инструментом для выражения предданного
содержания мысли. Факты показывают, что это не так. Что на самом деле
процедура выражения мысли - это декартовская процедура усилия, процедура
держания. И в этой связи я хотел бы обратить ваше внимание на следующее
обстоятельство: "В начале было Слово". Собственно, поэтому я и говорил, что
эта проблема существует не только в философии (и в XX веке, и у Декарта, и в
античной философии), но и в религиозных умозрениях. "В начале было Слово", -
имеется в виду очень простая вещь, которую мы ясно увидим, если вглядимся в
нашу собственную реальную психологическую жизнь, которую мы знаем на уровне
интуиции. Я задам простой вопрос: знаем ли мы то, что думаем, в
действительности? Основной принцип декартовской философии можно выразить
так: я знаю себя знающим A. Какой-то предмет A. Это и есть
трансцендентальное сознание, в котором связаны две вещи: я знаю себя знающим
A - и отсюда вытекает, что я знаю A. Поэтому Декарт и говорил, что в
каком-то смысле он знает себя прежде, чем знает мир. "Я знаю себя знающим A
и знаю A". Но знаем ли мы то, что думаем? Действительно ли мы имеем идеи,
которые выражаем и передаем другим? И этот вопрос я дополнил бы другими.
подпольная культура? Вдумайтесь в это, возможна ли? Представьте себе и
задайте такой вопрос: существует ли на самом деле то, с чем вы сами не
соотнеслись, как с чем-то доступным обозрению других и циркулирующим
публично? Дело в том, что, пока вы этого не сделали, вы не знаете, что вы
думаете или что вы чувствуете. Ибо это можно узнать, только начав писать или
говорить и соотносясь с этим, как в зеркале, в предположении, что возникает
пространство резонанса, в котором как бы некий шарик будет кататься от меня
к зеркалу и обратно. И он накачает силу, и эта сила станет наконец понятой
мною, моей мыслью.
(я всегда привожу этот пример, потому что он очень яркий и, вследствие своей
яркости, доступен для понимания): поэмы не пишутся идеями, поэмы пишутся
словами. То есть он имел в виду, что идею я имею лишь после того, как
написал поэму, и посредством поэмы разобрался в своей идее, заимел ее, а не
то, чтобы я ее сначала имел, а потом выразил. Поэтому и было сказано: "В
начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". Вот где
порождающее пространство, вот то, что я называю пространством резонанса.
Сама эта конструкция - невыразима. Слово! Конечно, это не язык в обычном
смысле - в филологическом или логическом. Но тем не менее я должен называть
это языком. Здесь явно существует какая-то материальная языковая
конструкция, но такая, которая является в то же время как бы некой
сущностью. И эта сущность возникает в пространстве, в котором мы многократно
отразились. Уверяю вас, что если нет такого (публичного) пространства
отражения, то нет ничего ни в наших головах, ни в культуре. Подпольная,
скрытая культура невозможна по определению, так же как невозможна в этом
смысле и внутренняя свобода. Хотя всякая свобода - внутренняя, если иметь в
виду феномен неуловимой свободы. Скажем, нельзя ухватить или уловить свободу
Декарта, свободу Пушкина. Мы просто видим ее или не видим. Она не зависит, в
силу себя самой, ни от каких условностей. Пушкин мог ходить на прием к царю
и оставаться Пушкиным, но не потому, что он внутренне был свободен, в
отличие от внешней несвободы. Он был свободен вообще. Ни внутренне, ни
внешне, а просто свободен. Внутренней свободы, вопреки предубеждению
российских людей, не существует. Существует просто свобода. Так же, как не
существует лососины первой свежести. Свежесть бывает только одна, она же и
последняя, как говорил ваш любимый автор.
который потом сам породит - действительно! - сам породит, потому что,
конечно же, не мы породили то, что породится в пространстве резонанса. "В
начале было Слово" - оно породило, и тогда мы узнали, что думаем или что
знаем, что переживаем и что чувствуем.
придали ему значения. Я же отметил это про себя, но не мог остановиться,
поскольку, удерживая нить рассуждения, спешил идти дальше. Проводя в прошлый
раз аналогию между декартовской мыслью и античной философией, с одной
стороны, а с другой стороны - философией XX в., я упоминал имена
Витгенштейна и Рассела в связи с проблемой, которая мне казалась
конгениальной у обоих философов, а именно - проблемой "вещей", "атомарных
индивидов". И, держа в глубине сознания, но еще не сказав об этом, мысль о
конгениальности проблематики Витгенштейна и Рассела, а также Гуссерля, я
допустил "ляпсус лингве", настоящий, классический. Как будто взятый из
учебного пособия по фрейдовской интерпретации психопатологии обыденной жизни
и сновидений. Такие ляпсусы бывают редко: я хотел сказать - Рассел, а
произнес - Рассерль. То есть соединил в одном "слове-чемодане" (такие слова
называются словами-чемоданами) Гуссерля и Рассела. В данном случае для
интерпретации случившегося едва ли нужно применять сложную
психоаналитическую процедуру. Ясно, что я имел в виду - что и перед
Расселом-Витгенштейном, и перед Гуссерлем стояла одна и та же проблема:
проблема феномена.
какой-то акт мысли, который мы признаем в качестве акта, посредством
которого была установлена истина. Я объяснял, что в каком-то смысле всякая
философия, и в особенности философия Платона и Декарта, строится на одном
внутреннем допущении: достаточно по-настоящему выполнить акт мысли, чтобы
эта мысль была истинна. Мыслить мысль - значит тем самым мыслить то, что
истинно. Если мы де-факто знаем, что совершилась мысль, и говорим об этом,
то в рассказе о ней (в том числе и о собственном акте мысли) могут
появляться любые теории, любые ее интерпретации, потому что в ореоле акта
мысли, в его условиях, предпосылках, способе осуществления, держании его во
времени - содержится все, что вообще можно сказать о нем. Я, например,
пользовался словами "элемент", "феномен", проводил аналогии с античностью, с
философией XX в., т.е. пользовался совершенно различными, казалось бы, и
непохожими друг на друга интерпретативными терминами, хотя речь шла об одном
и том же. А если бы мы спросили Декарта, каков его метод и как им
совершается акт мысли, то он, конечно, сослался бы на свою теорию пропорций,
как она изложена в "Началах философии", в "Рассуждении о методе" (с
добавлением знаменитых четырех правил метода), и особенно в "Правилах для
руководства ума". Повторяю, Декарт изложил бы одну теорию метода, мы же
пользуемся другими методами и излагаем иначе, но в том, как мы излагаем, и в
том, что говорим, - все равно содержится работа декартовской машины
мышления.
Фактически я хотел сказать, что есть что-то, что существует в мышлении - в
том числе в мышлении Декарта, - и мы это что-то не придумываем, но и для
Пехов Алексей
Ильин Андрей
Орловский Гай Юлий
Круз Андрей
Лукин Евгений
Пехов Алексей