Чтение 45–й страницы книги ~Берег любви~

все подробности отделочных работ, ревниво добиваясь похожести судна, чтобы
все было "как на самом деле" или по крайней мере близким к тому. И сколько
бы ни напоминали ему об условности работы, о том, что это все-таки должно
быть всего-навсего кафе, утилитарная сторона дела для Ягпича, кажется,
была далеко не главной: верный себе, он твердо решил соорудить то, что
хотел. Прорабу, правда, эти Ягничевы "фантазии" нередко выходили боком, не
раз он жаловался руководству, что моряка "заносит", расходует материалы,
не считаясь со сметой, решил вот, скажем, облепить внутренность будущего
кафе моделями парусных судов разных эпох, даже египетских и финикийских.
Относительно материалов Ягнича серьезно предупреждали, он принимал
предупреждения к сведению, однако же оставался верен прежнему замыслу, с
прежним упорством продолжал создавать свою парусную поэму.

Наконец все было завершено, комиссия приняла объект с оценкой
"отлично", Ягнич подписал акт о сдаче, старательно врезал в плотную бумагу
свой заковыристый автограф. В последний момент возник вопрос: как же
назвать судно-кафе? Кто-то предложил:

- Может, "Орион"?

Ягнич воспринял это как неудачную и даже обидную шутку:

- Второй "Орион"? Второго нс будет.

- Да но вечный же он у вас,- заметил прораб.- Спишут когда-то и его.

- Если спишут, новый появится, но опять-таки одинединствепный. В морях
знают один "Орион".

С Ягничем согласились.

Предлагали назвать "Поплавок" или даже "Джума", но и эти предложения по
разным соображениям были отвергнуты, Решили вопрос с названием оставить
пока открытым: может, со временем сами шахтеры подскажут чтонибудь более
удачное.

Ягнич был теперь свободен. Из вагончика, конечно, не выгонят (он теперь
живет в вагончике, куда ему пришлось переселиться с лайбы); но все-таки -
пристанице это на колесах, в любой момент могут подъехать с тросом, подце
пят крючком да и поволокут на буксире твою хату на какое нибудь другое
строительство. Стало быть, пора подумать и о какой-то другой, более
надежной гавани. Не исключено, что Ягнич поселится в приморском
заповеднике, были сваты и оттуда, приглашали чучела делать - это им нужно,
профессия дефицитная... Ну, и птиц, конечно, будет кольцевать. Каждый год
их там кольцуют, с бляшками птичьих паспортов выпускают па волю. Далеко
улетают от родных берегов, издалека и возвращаются: этим летом в Кураевке
обнаружили обыкновенного серого воробья, который, оказывается, был
закольцован где-то аж в Кейптауне.

Впрочем, руководство комплекса, учитывая заслуги Ягнича, не бросило
мастера на произвол судьбы. Вновь назначенный директор здравницы объявил,
что отныне Ягнич ставится на должность старшего дежурного по пляжу. "Проще
говоря, сторожем",- подумал про себя Ягнич, но от назначения отказываться
не стал.

Судно-кафе вошло в строй. Горняцкий - да и не только горняцкий - люд по
вечерам охотно располагается за столиками на палубах. Посетители с
любопытством рассматривают художественные изделия из дерева и соломы,
модели старинных кораблей да еще симпатичные изображения дельфинов,
карпатских медведей и экзотических рыб, которыми Оксен с хлопцами украсил
все пригодные для этого площади.

Ягнич-мастер тоже имеет обыкновение посидеть тут вечерами - порой в
обществе пограничника-азербайджанца, иногда с Оксеном, а иной раз и в
одиночестве. Сядет в углу и, насупившись, как сыч, поглядывает исподлобья
на ребят-официантов, которые, неуклюже балансируя с подносами, подают
посетителям кафе жареных бычков, морскую живность и специальные коктейли
под страшным названием "пиратская кровь". Целую команду этих парубков
набрали для обслуживания, выступают они тут в образе пиратов: каждый с
сережкой в ухе, декоративные кинжалы на боку, расхаживают в каких-то
камзолах, подпоясанные красными кушаками... Быстро вошли в свою роль,
освоились, что-то и в самом деле вроде бы пиратское, разбойничье появилось
в их движениях, в выражении лиц.

Не нравится Ягничу эта пиратская комедия, эти дурацкие серьги в ушах.
То и дело возникают у него стычки с официантами:

- Чем тут комедии разыгрывать, вы бы сперва научились порасторопнее
заказы выполнять да меньше посуды били, "пираты" несчастные... Ишь,
вырядились попугаями, а толку с вас...

- Учимся, дед! На ошибках учимся,- ответствовали "пираты".

В их поведении Ягнича раздражало решительно все. То с одним схватится,
то законфликтует с другим: не умеют бегать, медлительные, неповоротливые,
разве он взял бы такого на судно? Разве такой способен под шквалистым
ветром белкой взметнуться на фок или бизань, как его курсанты? Все время
сравнивает, ставит в пример тех, которые без серег в ушах, зато как молнии
выскакивают из кубриков на аврал.

- Это мы уже слыхали,- беззлобно огрызаются "пираты".- Одно дело там,
другое здесь. Какое судно, такие и авралы. Вместо паруса пристроили флюгер
какой-то над нами... И рулевое сколько ни крути, ковчег ваш ни с места, на
вечном бетоне сидит, а вы все думаете, что куда-нибудь поплывет...

Знали, поганцы, куда прицелиться - удар этот для Ягнича под самое
сердце. И возразить нечем. Ведь не без оснований эти комедианты потешаются
над его творением, скалят зубы... Впрочем, комедиантами эти маскарадные
ребята кажутся, видно, только ему, Ягничу; другим же посетителям кафе они
даже нравятся, пиратский их вид вызывает улыбку, веселит, развлекает
публику. Театр, оперетта бесплатная, чего там!..

Вечером появляется джаз, состоящий из таких же патлатых, вроде этих
"пиратов". Вот когда соберутся волосатые эти добры молодцы да ударят в
электрогитары, завизжат, с лязганьем загрохочут в усилители так, что
барабанные перепонки чуть не лопаются, Ягнич тогда, в знак протеста, и
вовсе покидает палубу,

- Ной отбыл,- с облегчением констатирует этот факт самый неуклюжий из
"пиратов".

Ягнич между тем идет к морю послушать в наступающих сумерках иную
музыку - ту извечную, которая никогда ему не надоедает. Не спеша идет и
идет вдоль полоски прибоя, до самого конца уже опустевших, замусоренных
пляжей, иногда, бывает, повстречает двух Коршаковых гусей, которые тоже
любят прогуливаться тут по вечерам.

Когда-то, в бесконечно далекие годы детства, пас Ягнич и гусей,
забредут, бывало, в хлеба и давай лопотать между собой, сыпят
скороговоркой "по-два-на-ко-ло-сок... по-двана-ко-ло-сок". Тогда он
понимал их речь, теперь не понимает. Вот они семенят вдоль берега
вразвалочку, странно белеют в темноте. Древняя птица, испокон веков
домашняя,- потомки, знать, тех, которые, если верить легенде, будто бы Рим
спасли, гоготом разбудив задремавшую у ворот Вечного города стражу...

Рано поутру, как только начнет развидняться, Ягнич уже за работой:
впрягшись в допотопную, что была когдато конной, гребку, добытую у
Чередниченко (там ее списали в утиль), он этим нехитрым приспособлением,
которым раньше, еще до комбайнов, подбирали оставшиеся колосья с полей,
неторопливо скребет-выскребает берег, причесывает песок, ведя затяжную
войну за чистоту кураевских пляжей. Добровольно возложил такую миссию на
себя. Мог бы и не браться. И гребка эта - его собственная придумка.
Обещают, правда, механизировать его труд. Но это когда еще будет, а пока
вот так: впрягайся, старик, и пошел, волоки, разравнивая пляжи, чтоб
никакого мусора на твоем берегу, чтобы новый день начинался для людей
вроде бы праздником.

- Больше не буду пускать "диких" на пляж,- проворчит, когда с ним
поздоровается кто-нибудь из ранних купальщиков-шахтеров.- Такие берлоги
пооставлять... Разве же это люди были? Питекантропы, а не люди.

- Мезозойцы! - поддерживает с улыбкой шахтер.- Тысячи лет им до
культуры!

Пройдется с. железной гребкой Ягнич, подчистит, подметет все, что за
день намусорят, не оставит и следа от пляжных кочевий. И только если
натолкнется на сооружение из мокрого песка, накануне возведенное детьми,-
на миниатюрный средневековый замок со старательно сооруженным комплексом
башен, стен и защитных рвов или увидит песчаный, слепленный детскими
руками кораблик (игрушечный "Орион" с воткнутым сверху крохотным парусом
из ракушки), на минуту задержится, внимательно осмотрит работу неизвестных
мастеров дошкольного возраста, потом осторожно обойдет, чтобы не зацепить,
не разрушить творение детских рук, и, поднатужившись, как рикша, потащит
свою нелегкую скребницу дальше.

К судну-кафе интерес его теперь заметно упал, в ту сторону мастер редко
и поглядывает. Лучше других понимает он несовершенство своего творения. И
пусть но думают, что у него, Ягнича, духу нe хватило,- хватило бы с
лихвой, но какой же это парусник, ежели он на месте сидит? Парусник
строится для движения, для полота, для жизни соколиной - вот в чем суть...
Руль Ягнич поставил, рынду нацепил, а крылья? Где паруса поющие? Опи-то
ведь и делают судно крылатым... Пластик - он пластик и есть, ?киво;1
натуральной парусины он нс заменит, а настоящие паруса тут ни к чему, не
развернешь их вполнеба, то, что по ниточке сотканы, что несравненный звук
под ветром издают, гудят в вышине, нет, не гудят - поют!.. Парусина
нашлась бы, раскроил и пошил бы, вооружил бы на диво, но поставь тут
настоящие паруса - и первый же порыв ветра сорвет их вместе с мачтой,
выдернет с корнями... Для посудины, сидящей на месте, парус опасен.
Всамделишные паруса, тугие да певучие, существуют лишь для живых кораблей,
для тех, что движутся, что соколом средь просторов летят, как твой
"Орион"!..

Пошел и пошел, ссутулившись, мастер, потянул по берегу свое новое
трудовое орудие; за ним разве лишь волна неожиданно с моря подкрадется,
набежит и одним махом слижет оставленные им плоды детской фантазии -
вылепленные из песка рыцарские замки и чьи-то маленькие фрегаты. К восходу
солнца весь берег уже будет чист, все здесь уже будет прибрано, вымыто и
выглажено, будто так и было всегда.