Чтение 45–й страницы книги ~Лунная долина~

Возьми их себе, спрячь. Все-таки лучше, чем ничего.

Он не мог заснуть от боли, и Саксон сидела над ним долгие ночные ча-
сы, сменяя компрессы на ушибах и бережно смазывая ссадины настоем квас-
цов и кольдкремом. Его бормотанье прерывалось тяжелыми стонами, - он пе-
реживал снова все перипетии боя, искал облегчения в рассказе о своих
невзгодах, сетовал на потерю денег, вскрикивал от оскорбленной гордости.
От нее он страдал больше, чем от физической боли.

- И все-таки он не мог меня прикончить! Временами я так слабел, что
уже рук поднять не мог, и он бил меня почем зря. Публика с ума сходила:
она видела, какой я живучий. Иногда я только пошатывался под его удара-
ми, - ведь и он порядком выдохся, ему здорово досталось от меня в первых
раундах. Несколько раз он меня швырял. Все было как сон... К концу он
уже стал у меня в глазах троиться, и я не знал, которого бить, от кото-
рого увертываться...

А все-таки я провел и его и публику. Когда я уже ничего не видел и не
слышал, и мои колени дрожали, и в голове все вертелось, как карусель, -
я не выпускал его из клинча... Судьи, наверное, устали нас растаски-
вать...

Но как он меня лупил! Как лупил! Саксон, ты... где ты?! А... здесь...
Да, я думал, что все это мне снится. Пусть это будет тебе уроком. Я на-
рушил свое обещание не выступать - и вот что вышло. Не вздумай и ты сде-
лать тоже самое - не начни продавать свое шитье...

А все-таки я их провел всех! Вначале на нас ставили одинаково. С шес-
того раунда ставки на него удвоились. Собственно, все было ясно уже с
первой минуты, только слепой мог этого не заметить... Но ему очень долго
не удавалось меня прикончить. На десятом раунде стали спорить: продер-
жусь ли я этот раунд; на одиннадцатом - продержусь ли до пятнадцатого...
А я выдержал все двадцать...

В течение четырех раундов я был как во сне... а на ногах все-таки
держусь и отражаю его удары, а уж если упаду - стараюсь досчитать до
восьми и потом встаю; опять наступаю, отступаю, наступаю...

Я не помню, что я делал, но, должно быть, именно так и было. С три-
надцатого, когда он швырнул меня на ковер вверх тормашками, по восемнад-
цатый я вообще ничего не сознавал...

...Так о чем же я рассказывал?.. Я открыл глаза, вернее - один глаз:
один глаз у меня только и открывался, - и вижу, лежу я в моем углу, меня
обмахивают полотенцами, дают нюхать нашатырь. Билли Мэрфи держит у меня
лед на затылке. А на другом конце ринга стоит "Гроза Чикаго". И я даже
не мог сразу вспомнить, что дрался именно с ним, - точно я где-то был и
только что вернулся. "Который сейчас раунд?" - спрашиваю Билла. "Восем-
надцатый", - говорит. "Вот черт, - говорю я, - а куда же девались ос-
тальные? Последний был, по-моему, тринадцатый". - "Ты прямо какое-то чу-
до, - говорит Мэрфи. - Четыре раунда ты был без сознания, только никто
этого, кроме меня, не заметил. Я все время уговаривал тебя кончать". В
это время звонит гонг, и я видку, что "Гроза Чикаго) ко мне приближает-
ся. "Кончай!" - говорит мне Билл; и я вижу, что он уже собирается бро-
сить полотенце. "Ни за что!" - говорю я. "Оставь, Билл!" Он продолжал
меня убеждать. В это время "Гроза Чикаго" подошел к моему углу. Вижу -
стоит, опустив руки, и смотрит на меня. Судьи тоже смотрят. А публика
замерла; слышно, как муха пролетит. Голова моя прояснилась, но не очень.
"Ты все равно не выиграешь", - говорит мне Билл. "А вот посмотрим", -
говорю я и неожиданно бросаюсь на противника, пользуясь тем, что он это-
го не ждал. Я так шатаюсь, что не могу стоять, а все-таки гоню его через
арену в его угол; но вдруг он поскользнулся и падает, и я падаю на него.
Публика прямо взбесилась...

...Что я хотел сказать? У меня все еще голова идет кругом, и в ней
точно пчелиный рой гудит.

- Ты рассказывал, как упал на него в его углу... - напомнила Саксон.

- Да... Ну вот, как только мы встали на ноги, - я-то уж не стою, - я
опять загнал его в мой угол и опять на него упал. Это было счастье, мы
встали, я непременно упал бы, но я вошел в клинч и держусь за противни-
ка. "Ну, конец тебе, говорю, я сейчас тебя прикончу!"

Однако я не мог его прикончить... но я, конечно, не сдаюсь. Как раз
когда судьи разнимали нас, мне удалось нанести ему такой удар в живот,
что он одурел... и тут он стал осторожнее, даже слишком. Он воображал,
что у меня сил осталось больше, чем их было на самом деле, и боялся вой-
ти со мною в клинч. Так что, как видишь, я все-таки его обманул!.. И он
не мог меня прикончить, никак не мог...

А в двадцатом раунде мы стояли посреди ринга и обменивались ударами с
одинаковыми шансами. При моем состоянии я все же очень хорошо держал се-
бя в руках... но ему присудили приз, и это совершенно справедливо... А
все-таки я провел его... Он меня не прикончил... И я провел этих болва-
нов, которые держали пари, что он со мной мигом справится...

Наконец, уже на рассвете Билл заснул. Он охал и стонал, его лицо по-
дергивалось от боли, он метался и никак не мог лечь удобно.

"Так вот что такое быть боксером", - думала Саксон. Это было гораздо
хуже, чем она себе представляла. Ей и в голову не приходило, что бок-
серскими перчатками можно так изувечить человека. Нет, нет, он больше
никогда не будет выступать. Уж пусть уличные свалки - все-таки лучше!
Она размышляла о том, насколько серьезны полученные им повреждения, ког-
да он что-то забормотал и открыл глаза.

- Чего ты хочешь? - спросила она и только потом заметила, что он
смотрит перед собой отсутствующим взглядом и бредит.

- Саксон!.. Саксон!.. - звал он ее.

- Я здесь. Билли. Что такое?

Его рука потянулась к тому месту на кровати, где обычно лежала она.

Опять он стал звать ее, и она закричала ему на ухо, что она здесь.
Тогда он облегченно вздохнул и пробормотал:

- Я не мог отказаться... Ведь нам нужны были деньги...

Его глаза снова закрылись, сон стал как будто более глубоким, хотя он
все еще продолжал бормотать. Она слышала, что бывает сотрясение мозга, и
очень испугалась. Потом вспомнила, что Мэрфи прикладывал ему лед к за-
тылку.

Саксон накинула платок и побежала в ближайший бар "Приют плотников"
на Седьмой. Хозяин только что открыл свое заведение и подметал пол. Он
дал ей столько льда из холодильника, сколько она могла захватить с со-
бой, расколов его на куски, чтобы ей удобнее было нести. Вернувшись до-
мой, она приложила лед к затылку Билла, к ногам поставила горячие утюги
и стала смачивать голову настоем квасцов, предварительно остудив его на
льду.

В комнате были завешены окна, и Билл проспал почти до вечера; прос-
нувшись, он, к ужасу Саксон, вдруг заявил, что должен встать и выйти.

- Я хочу показаться им, - пояснил он. - Я не желаю, чтобы надо мной
смеялись.

Одолев при помощи Саксон мучительный процесс одевания, он с трудом
встал и вышел из дома: он хотел всем показать, что не так уж сильно из-
бит и не слег в постель.

Это была тоже своего рода гордость, хотя и непохожая на женскую. Но
Саксон не знала, которая из них заслуживает большего уважения.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Опухоль на лице Билла опала, и ссадины зажили удивительно скоро - в
ближайшие же дни. Столь быстрое заживление говорило об исключительной
силе и крепости его организма. Остались только синяки под глазами, - они
держались около двух недель и особенно подозрительно выделялись на его
белом лице. А за эти две недели произошло немало важных событий.

Суд над Отто Фрэнком тянулся недолго. Присяжные, состоявшие преиму-
щественно из купцов и промышленников, признали, конечно, его виновным и
приговорили к смертной казни; для исполнения приговора его перевели в
сен-квентинскую тюрьму.

Разбор дела Честера Джонсона и остальных четырнадцати хоть и продол-
жался несколько дольше, но и он был закончен к концу той же недели.
Джонсона приговорили к повешению, двоих - к пожизненному заключению,
троих - к двадцати годам; оправданы были только двое, остальные семь по-
лучили от двух до десяти лет.

Все это повергло Саксон в глубокое уныние. Билл стал еще мрачнее, но
его воинственный пыл не угас.

- Конечно, в сражении всегда есть убитые, - сказал он, - иначе и быть
не может. Но меня поражает приговор. Или все виновны в убийстве, или
никто. Если все - то и надо было вынести всем одинаковый приговор и всех
повесить, как Джонсона, или не вешать никого. Хотел бы я знать, как
судья додумался до такого решения? Наверно, гадал на лотерейных билетах
или на пальцах, кому сколько лет назначить. Ну почему Джонни Блэк полу-
чил четыре, а Кол Хэтчинс - двадцать? Точно он выбирал наудачу, и Кол
Хэтчинс мог бы с таким же успехом получить четыре, а Джонни двадцать.

Я их обоих знаю еще с детства. Они водились с мальчиками с Десятой и
с Киркхэм-стрит, а также и с моей компанией. После уроков мы ходили ку-
паться на Песчаную отмель и к плавучим докам, где, как говорят, шестьде-
сят футов глубины, - но только это вранье. Как-то в четверг мы нашли ку-
чу ракушек и в пятницу прогуляли уроки, чтобы распродать их. Мы ходили к
Каменной стене и ловили там треску. Однажды, как раз во время затмения,
Кол поймал морского окуня с целую дверь. Я никогда такой рыбины не ви-
дал... А вот теперь он будет гнить в тюрьме двадцать лет! Хорошо еще,
что он не женат. Если не умрет от чахотки, так выйдет совсем стариком...
Его мать ужасно боялась, чтобы он не утонул: как заподозрит, что он ку-
пался, сейчас лизнет его волосы; если окажется, что волосы соленые, тут
же отстегает его ремнем. Но он был малый не промах: возвращаясь домой,
непременно перелезет в чей-нибудь двор и сунет голову под кран...