что там меня ждет жуткая неприятность.
мне отпереть дверь и влететь в квартиру, как я сразу поняла,
что случилось что-то ужасное. Мама была дома. С работы она
обычно приходила на час-полтора позже меня. И лицо у мамы было
зареванное, опухшее от слез.
было дома. Но и не было его желтого чемодана, обычно стоявшего
у книжного шкафа. Письменный стол стоял без единой бумажки на
нем, а ящики были выдвинуты и зияли пустотой. Стена над
диваном, где висел портрет его сына, была непривычно голой.
маму. Она заплакала в голос, как плачут простые,
неинтеллигентные бабы в России, и рухнула ничком на диван. Я,
как была, в облезлой кроличьей шубке и с сумкой с книгами на
плече, обхватила ее руками, и, содрогаясь от сдерживаемых
слез, стала гладить ее взлохмаченную голову.
заметила никаких приготовлений к отъезду? То ли он умело
скрывал от нас, то ли принял решение сегодня утром, когда,
выслушав по радио сообщение, что на границах с Израилем снова
создалась угрожающая обстановка и есть опасения, что может
начаться война, сказал маме, что уезжает, и по телефону
заказал билет до Тель-Авива. Мама, оглушенная такой новостью,
не пошла на работу, проревела весь день, умоляя его остаться,
но он был тверд и решения своего не изменил. За полчаса до
моего прихода из школы такси увезло его в аэропорт.
плакать. Мне хотелось выть, как волку на луну. Как маленькому
голодному волчонку, которого бросили одного в холодном
морозном лесу. Ночью.
сопоставлять разные случаи его поведения в последнее время,
чтоб разобраться в причинах, побудивших его к отъезду. Куда? В
страну, которую он поносил всяческими словами? Где у него
растоптали семью и отняли сына? Где его обидели и плюнули
вслед?
назад Б.С., затратив нечеловеческие усилия, сдал, наконец,
экзамен на право быть врачом в Америке. И тут же получил
приглашение работать в очень хорошем госпитале в Нью-Йорке.
Все трудности остались позади. Его, как талантливого хирурга,
ожидала блестящая карьера и столько денег, что это не
укладывалось в моем маленьком мозгу.
тысяч долларов в год.
полноправным человеком в Америке, как он выразился, кандидатом
в граждане. Свой израильский паспорт он мог выбросить на
помойку. У нас с мамой еще нет "Грин-карты". Мы не имеем
никакого гражданства.
растоптал. Зачем же ему было сдавать ценой своего здоровья
такой мучительный экзамен в Америке, когда в Израиле он
работал и мог дальше работать без всяких экзаменов - там
признают советские дипломы? Зачем он добивался и с таким
трудом получил "Грин-карту", если он не собирался оставаться в
Америке? Из принципа? Чтоб доказать, что может добиться любой
цели? Не похоже на него. Он достаточно взрослый и битый жизнью
человек, чтоб зря израсходовать такую уйму энергии. Он умный.
Он мудрый. Правда, он очень горячий. И очень честный человек.
его ограниченных средствах заказал пир по случаю сдачи
экзаменов и меня с мамой потащил в Манхэттен, в дорогой
ресторан, и велел заказывать все, что душа просит, не
заглядывая в цены. Он был весел, захмелел. Громко смеялся.
Обнимал то маму, то меня, а потом обеих вместе. Своими
сильными ручищами с морской татуировкой. Мы с мамой разомлели
от вкусной еды, вина и его объятий, от которых у нас чуть не
трещали кисточки. Потом он танцевал. Боже, как красиво он
танцевал! Большой, тяжелый, он двигался в танце вкрадчиво и
грациозно, как сильный упругий зверь. И смеялся во весь рот,
обнажая крепкие, желтые от курения зубы, с острыми клыками
внизу. Танцевал он с мамой и со мной по очереди. Я от волнения
сбивалась с такта, путалась у него в ногах и головой утыкалась
ему в грудь.
и толчком руки заставляя меня выделывать сложные фигуры.
"Сиртаки", он показал такой класс в танце, что все отступили к
столикам и ему одному отдали все пространство, а носатые греки
бешено хлопали в ладоши и с уважением кивали друг другу, кидая
на пляшущего Б.С. восхищенные взгляды.
мы с мамой вдруг останемся одни...
могла выплакать свое? Ведь я осиротела. Отныне и навсегда я
останусь с пустой, разбитой душой. Одна на всем белом свете.
Мама не в счет. Я уже не ребенок. Я - одинокая, брошенная
женщина.
увидеть. Хоть на минутку. И сказать все, что собиралась
сказать и не сказала. Когда улетает его самолет? Каким рейсом
он летит?
провожать его. Билет он заказал в израильской авиакомпании.
Все ясно. Значит, авиакомпания "Эл-Ал". У Израиля только одна
авиакомпания, и ее название я запомнила потому, что часто
слышала его по радио, когда сообщали о захвате самолетов
палестинскими террористами.
ребеночка, много раз поцеловала в мокрое лицо и, когда
выходила из спальни, плотно притворив за собой дверь, успела
заметить на низком столике портрет Б.С. в морской фуражке чуть
набекрень и с трубкой в улыбающихся зубах. Его улыбка
подхлестнула меня. Еду в аэропорт! Одна. Без провожатых. Не
зная дороги туда. И каким транспортом можно туда добраться.
комнате на книжной полке стоит керамический поросенок-копилка,
со щелью на спине. Туда я бросала мелочь и, помню, несколько
бумажных купюр, доставшихся мне в подарок ко дню рождения.
Б.С. дал мне десять долларов. И папа столько же.
угол стола, и она раскололась, как орех, почти беззвучно на
несколько кусков. Даже мелочь не зазвенела. Не считая, я
сгребла деньги в карман шубки, проверила рукой на шее, висит
ли на цепочке ключ от дома, и выскочила на улицу.
стороне аэропорт? Вдали за городом прошел, косо поднимаясь
вверх, самолет. Отсюда не различить знаков. Какой самолет?
Израильский? Может быть, на нем-то и улетает Б.С.,
привязавшись ремнями к сиденью, но забыв обо мне, даже не
догадываясь, что я стою в раскисшем снегу на тротуаре, задрав
голову к небу, и, чуть не воя, пытаюсь угадать, какой компании
принадлежит этот самолет.
прошли два желтых такси, но оба с пассажирами. Наконец, когда
я уж готова была зареветь от обиды, показался еще желтенький,
на сей раз, свободный. Я отчаянно замахала руками, выбежав на
дорогу, готовая лечь под колеса, если он не остановится.
Остановился. На меня недоверчиво прищурилась усатая рожа.
головы, но, видимо, у меня было такое отчаянное выражение
лица, что он, хоть и нехотя, но все же кивнул: садись, мол.
водителя от пассажира, он спросил, глядя на меня в зеркальце: