- Микешин Анатолий Семенович, сорок один год, сын пораженца, внук надкулачника,
правнук сапожника, прибыл четыре... нет, вру, пять. Пять лет назад. Сестры -
Антонина Семеновна и Наталья Семеновна содержатся в Усть-Каменогорском
нархозе...
- Они-то небось действительно содержатся. Не то что у тебя, - зло пробурчал
Мокин, разглядывая изуродованный труп, - ишь крыс развел. Обожрали все еще
живого, небось...
Кедрин вздохнул, вышел из клети, кивнул Мокину:
- Петь, открой четвертую.
Мокин отодвинул задвижку, распахнул неистово заскрипевшую дверь:
- Во, бля, как недорезанная...
Четвертый затворник сидел в правом углу, возле окошка, раскинув ноги, оперевшись
кудлатой головой о доски. Его узкое лицо с открытыми глазами казалось живым и
полным смысла, но зеленые пятна тления на груди и чудовищно вздувшийся, не
вяжущийся с его худобой живот свидетельствовали о смерти.
Секретарь осторожно вошел, присел на корточки и всмотрелся в него. Судя по
длинным ногам, мускулистым рукам и широкой груди он был, вероятно, высоким и
сильным человеком. В его лице было что-то заячье, - то ли от жидкой, кишащей
мухами бороды, то ли от приплюснутого носа. Высокий с залысинами лоб был бел.
Глаза, глубоко сидящие в сине-зеленых глазницах смотрели неподвижно и
внимательно. Кисть левой руки мертвеца была перебинтована тряпкой.
Тищенко просунул голову в дверь и забормотал:
- А это, товарищ Кедрин, Калашников Геннадий... Петрович. Петрович. Сын
вырожденца, внук врага народа, правнук адвоката.
Стоящий за ним Мокин хмыкнул:
- Во, падла какая!
Кедрин вздохнул и, запрокинув голову, стал разглядывать низкий щербатый потолок:
- Родственники есть?
- Нет.
- Небось за троих работал?
- Этот? - Тищенко оживился, - Тк, что вы, товарищ Кедрин. Болявый был. Чуть што
сожрал не то - запоносит и неделю пластом. Да руку еще прищемил. Это он на вид
здоровый. Атак - кисель. Я б давно его на удобрение списал, да сами знаете, - он
сильнее просунулся в дверь, доверительно прижал к груди тонущие в рукавах руки,
- списать-то - спишешь, а замену выбить - вопрос! В район ехать надо. Просить.
Кедрин поморщился, тяжело приподнялся:
- Для тебя, конечно, лишний раз в район съездить - вопрос. Привык тараканом
запечным жить.
- Привык, - протянул из темноты Мокин. - Хата с краю, ничего не знаю.
- И знать не хочу, - секретарь подошел к стене и стукнул по доскам сапогом. -
Гнилье какое. Как они у тебя не сбежали. Ведь все на соплях.
Он отступил и сильно ударил в стену ногой. Две нижние доски сломались.
- Вот это даааа! - Кедрин засмеялся, сокрушительно покачал головой, - Смотри,
Петь!
Мокин оттолкнул Тищенко, вошел в клеть:
- Мать моя вся в саже! Да ее ж пальцем пропереть можно! Ты что ж, гнида, и на
досках экономил, а?
Он повернулся к Тищенко. Тот отпрянул в тьму.
- Чо пятишься, лысый черт! А ну иди сюда!
Черная куртка Мокина угрожающе заскрипела. Он схватил Тищенко, втащил в клеть:
- Полюбуйся на свою работу!
Председатель засопел, забился в угол.
Кедрин еще раз пнул стенку. Кусок нижней доски с хрустом отлетел в сторону. В
темном проеме среди земли и червячков крысиного помета что-то белело. Кедрин
нагнулся и вытащил аккуратно сложенный вчетверо кусочек бумаги. Мокин подошел к
нему. Секретарь расправил листок. Он был влажный и остро пах крысами.
В середине теснились частые строчки:
Сумерки отмечены прохладой,
По мере того, как входили в Кедрина расплывшиеся слова, лицо его вытягивалось и
серело. Мокин напряженно следил за ним, непонимающе шаря глазами по строчкам.
Кедрин перечитал еще раз и посмотрел на Тищенко. Лицо секретаря стало непомерно
узким. На побелевшем лбу выступила испарина. Не сводя широко раскрытых глаз с
председателя, он дрожащими руками скомкал листок. Тищенко - белый, как полотно,
с открытым ртом и пляшущим подбородком двинулся к нему из угла, умоляюще прижав
руки к груди. Кедрин размахнулся и со всего маха ударил его кулаком в лицо.
Председатель раскинул руки и шумно полетел на пол - под грязные сапоги
подскочившего начальника районного ГБ.
Мокин бил быстро, сильно и точно; фуражка слетела с его головы, огненный чуб
рассыпался по лбу:
- Хы бля! Хы бля! Хы бля!
Тищенко стонал, вскрикивал, закрывался руками, пытался ползти в угол, но везде
его доставали эти косолапые, проворные сапоги, с хряском врезающиеся в живот, в
грудь, в лицо.
Кедрин горящими глазами следил за избиением, тряс побелевшим кулаком:
- Так его, Петь, так его, гада...
Вскоре председатель уже не кричал и не стонал, а свернувшись кренделем тяжело
пыхтел, хлюпал разбитым ртом.
Напоследок Мокин отскочил к дверце, разбежался и изо всех сил пнул его в ватный
живот. Тищенко ухнул, отлетел к стене и, стукнувшись головой о гнилые доски,
затих.
Мокин прислонился к косяку, тяжело дыша. Лицо его раскраснелось, янтарный чуб
приклеился к потному лбу:
- Все, Михалыч, уделал падлу...
Кедрин молча хлопнул его по плечу. Мокин зло рассмеялся, провел рукой по лицу:
- Порядок у него! Для порядку! Сссука...
Секретарь достал "Беломор", щелкнул по дну, протянул Мокину. Тот схватил
вылезшую папиросу, громко продул, сунул в зубы. Чиркнув спичкой, Кедрин поджег
скомканный листок, поднес Мокину. Тот прикурил, порывисто склонившись:
- А ты, Михалыч?
- Не хочу. Накурился, - сдержанно улыбнулся секретарь, бросил горящий листок на
сломанные доски и вытянул из кармана смятый вымпел.
- Образцовое хозяйство! - Мокин икнул и отрывисто захохотал.
Секретарь брезгливо тряхнул шелковый треугольник, что-то пробормо-тал и
осторожно положил его на горящий листок. Шелк скорчился, стал проростать жадными
язычками.
Кедрин осторожно придвинул доски к проломленной стене. Пламя скользнуло по
грязному дереву, заколебалось, неторопливо потянулось вверх. Доски затрещали.
Мокин улыбнулся, шумно выпустил дым:
- Ишь. Горит...
- Что ж ты хочешь, имеет право, - отозвался Кедрин.
- Имеет, а как же, - Мокин нагнулся ища свалившуюся фуражку. Она - грязная,
истоптанная - валялась возле ноги мертвеца.
- Фу ты, еб твою... - Мокин брезгливо приподнял ее двумя пальцами, - вишь, сам
же и затоптал. Ну не мудило я?
Кедрин посмотрел на фуражку, покачал головой:
- Даааа. Разошелся ты. Чуть голову не потерял.
- Голову - ладно! Новая отрастет! - Мокин засмеялся. - А эту больше не оденешь.
Вишь! Вся в говне. Не стирать же...
- Это точно.
Мокин взял фуражку за козырек, помахал ей:
- Придется, Михалыч, тут оставить. Жмурикам на память.
Он шагнул к мертвецу, с размаха нахлобучил фуражку ему на голову:
- Носи на здоровье!
Две доски над проломом уже занялись - неяркое, голубоватое пламя торопливо
ползло по ним. Клеть наполнялась дымом. Он повисал под грубым потолком мутными,
вяло шевелящимися волокнами.
Секретарь сунул руки в карманы:
- Ну что, пошли?
- Идем, - ответил Мокин, отмахиваясь от дыма, - А то уж глаза щипит. Как в бане.
Доски-то сырые. - Он вышел в коридор, поднял лежащий возле двери макет. Кедрин
шагнул вслед за ним, но на пороге оглянулся, посмотрел на мертвеца. Он сидел в
той же позе - раскинув ноги, выпятив распухший зеленый живот. Из-под косо
нахлобученной фуражки торчали грязные волосы. Дым плавал возле лица, оживляя его
заячьи черты. Кедрину показа-лось, что мертвец скупо плачет и, тужась, давясь
мужскими слезами, мелко трясет лохматой бородой.
Тищенко по-прежнему неподвижно лежал возле стены.
- Пошли, Михалыч, - раздался по коридору голос удаляющегося Мокина, - чо там
смотреть? Все ясно...
Кедрин повернулся и зашагал вслед за ним.
Выйдя из ворот, они долго щурились на непривычно яркое солнце, терли глаза,
привыкшие к темноте.
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий