Чтение 45–й страницы книги ~Остров накануне~

виден ни на борту, ни на земле, ни на небе, ни на море!

Во-вторых, причиной чумы несомненно является прогнивший воздух, он
выходит из болота, или производится разложением многих умерших тел после
войны или битвы, или же, когда при странствиях саранчи целые полчища ее
тонут в море, и потом этой трупной массой засоряются берега. Причиной
болезни выступают поветрия, влетающие в рот, а затем из легких через полую
вену восходящие до сердца. А на "Дафне" в течение всего плавания, не считая
тухлой еды и воды, отчего в любом случае люди болеют цингой, а не чумою,
путники не испытывали никаких дурновонных воздействий, напротив, дышали
чистым целебным воздухом морей.

Капитан отвечал, что следы заразы удерживаются и на одежде, и на
предметах, и что на борту "Дафны" должно содержаться что-то, долго хранившее
и наконец передавшее хворобу. Тут вспомнили о иезуитовых книжках.

Фатер Каспар, заселяясь на корабль, принес с собою несколько хороших
руководств по навигации, таких как "Искусство судовождения" Медины, "Тифоны
Батавии" Снеллиуса и "Об океанах и Новом Свете, в трех декадах" Петра
Ангиерского, и как-то рассказывал капитану, что приобрел их за бесценок
именно в Милане. По окончании чумы на парапете одного миланского канала была
выложена для продажи целая библиотека кого-то безвременно усопшего, там
иезуит пополнил свое небольшое личное собрание, которое захватил с собою в
поход за океан.

Капитан не сомневался, что книги чумного мертвеца доставили на судно
заразу. Всякому известно, что чума передается через гнойные мазки, и что
некоторые умирали, дотронувшись пальцами до листов, ослюненных ядом.

Фатер Каспар надрывался: это неверно, в Милане он сам смотрел на кровь
заболевших через новый оптический технизм, называемый увеличителем, или
микроскопом, и сам видел, как в чумной крови путешествовали мелкие
глисточки, они-то и есть переносчики живой заразы - contagium animatum,
которые родятся натуральною силой из всякой цвели, а потом передаются
propagatores exigui, посредством мелковидных переносцев, через
потоотделяющие поры или через рот или даже, в редких случаях, через ушные
трубы. Однако подобные кишащие нутряки должны быть в живом виде, и
необходима живая кровь, чтоб они питались, и они не способны просуществовать
двенадцать и более лет среди мертвых волокон на листе бумаги.

Капитан не хотел слышать доводов рассудка, и маленькая прекрасная
библиотека фатера Каспара была отдана волнам. Но и этого было мало: как ни
усердствовал иезуит, убедить окружающих, что чуму могут распространять
собаки и мухи, но, насколько свидетельствует наука, крысы чуму не переносят,
- весь экипаж занялся стрельбой по грызунам, рискуя сделать серьезные
пробоины в скулах судна. И наконец, еще через день, поскольку лихорадка
фатера Каспара не ослабевала, а прыщ не падал, капитан предпринял новый шаг:
всем составом переместиться на остров и подождать, покуда иезуит или помрет,
или излечится, а хиль и злокачественные силы выветрятся с корабля.

Сказано - сделано, все насельники судна погрузились на шлюпку, набив туда
оружие и инструмент. Так как предполагалось, что со смерти отца Каспара до
момента, когда корабль оздоровится, должно пройти от двух до трех месяцев,
они решили построить себе на берегу хижины, поэтому все пригодные и
сохранившиеся в трюме материалы были приторочены к шлюпке и переплавлены с
корабля.

И, разумеется, на берег была отвезена львиная доля бочонков с ромом и
араком.

"Но они не хорошую вещь для себя сделали", - подытожил фатер Каспар с
печалью и перешел к рассказу о том возмездии, которое небеса уготовали
покинувшим его, будто пропащую душу.

Действительно, только прибыв, они отправились пострелять в лесу
кой-какого зверя, зажгли огромные костры вечером на берегу моря и
гуляли-пировали несколько дней и ночей.

Вероятно, эти костры привлекли внимание туземцев. Хотя Остров и был
необитаем, на архипелаге обретались люди, черные, как африканцы, умевшие
ловко грести и плавать. Настало утро, когда фатер Каспар увидел с десяток
"пирагв", возникших непонятно откуда, из-за того большого острова, который
открывался на западе; они правили к месту пира. "Пирагвы" были выдолблены из
стволов, как и лодки у индейцев Нового Света, но только скреплялись попарно:
в одной сидели они сами, другая скользила по воде, как полоз санок.

Фатер Каспар сначала опасался, что "пирагвы" приблизятся к "Дафне", но
те, по всему судя, желали избежать встречи и держали курс на то место, где
причалила шлюпка с экипажем. Священник пытался кричать, оповещать команду,
но все спали, пьяные. Короче, матросы оказались с ними нос к носу, когда
пришельцы повыскакивали из-за деревьев.

Туземцы выглядели воинственно, пьяная команда не могла припомнить, где
побросала оружие. Только шкипер двинулся им навстречу и уложил первого
выстрелом из пистоли. Услышав грохот и увидев товарища на земле без жизни,
хотя никто к нему не прикасался, дикари выразили, что готовы подчиниться, и
один стащил ожерелье и поднес капитану. Тот наклонился посмотреть, потом,
явно ища что-то дать взамен, обернулся к своим людям.

Тем самым он показал черным дикарям спину.

Фатер Вандердроссель предполагал, что туземцы, скорее всего, еще до
выстрела были смущены повадкой и фигурой капитана, великана батава с русой
бородой и светло-голубым взглядом; надо думать, у туземных обитателей
подобная внешность считалась приметой богов. Но сразу же после зрелища его
тыла (а несомненно, эти лесные троглодиты не допускали мысли, чтобы у богов
мог иметься тыл) их начальник, державший в руке дубину, занес ее и с размаху
опустил тому на череп, и капитан рухнул лицом в песок и остался недвижен.
Черные люди налетели на матросов "Дафны" и еще до того, как те начали
обороняться, всех поубивали.

Затем начался устрашающий душу пир, продлившийся трое суток. Фатер
Каспар, охваченный своей хворью, следил за происходившим в телескоп. Членов
экипажа разделали, как на бойне. Каспар видел, как сначала с них стащили
одежду (и под радостные возгласы дикари поделили вещи), после этого рассекли
их туши, испекли на костре, обглодали и обсосали размеренно и спокойно,
прихлебывая дымящееся пойло и распевая хоровые гимны, мелодия которых
всякому показалась бы миролюбивой.

Наевшись, язычники стали показывать пальцами на "Дафну". Навряд ли они
сопрягли ее присутствие с появлением матросов. Величественная постройка, вся
в мачтах и парусах, несказанно отличающаяся от их каноэ, не могла им
представляться рукотворным произведением человека. По мнению фатера Каспара
(считавшего себя достаточно глубоким специалистом по мировоззрению
идолопоклонников всего мира, наслушавшись рассказов
путешественников-иезуитов после их возвращения в Рим), дикари сочли "Дафну"
животным, и ее безучастное поведение в то время, когда они вершили свой
каннибальский шабаш, убедило их в правоте. С другой стороны, уже и Магеллан,
добавлял фа-тер Каспар, рассказывал, что некоторые племена думали, как будто
корабли слетают на крыльях с неб, и что их детищами являются шлюпки, они
льнут к их бокам, млекопитаясь сосцами, а корабли отлучают их от груди,
спуская на воду.

Однако какого-то дикаря, похоже, посетила мысль, и он делился ею с
сотоварищами, что если животное не свирепо и если плоть его так же сочна,
как и мясо съеденных матросов, не попробовать ли его заарканить. И "пирагвы"
повернули носы к "Дафне". Тут наш благостный священнослужитель, не желая
близкого знакомства (ибо правило ордена предписывало ему жить, ad majorem
Dei gloriam (Во славу Господню (лат.).), a не расставаться с жизнью ради
ублаготворения бессмысленных кумирников, cujus Deus venter est (Чей Бог
живот (лат.))), подпалил фитиль одной из пушек, заранее заряженной и
нацеленной на берег, и выпустил одно ядро. Ядро с великим шумом, притом что
бока "Дафны" окрасились ореолом дыма, как будто левиафан пыхнул злостью,
хлопнулось посередине эскадры черных, перевернув две их ладьи.

Этого хватило. Туземцы повернули суда к берегу и удалились в рощу, а
вышли с венками из листьев и цветов и уложили венки на воду, почтительно
наклоняясь и приплясывая. Затем направились курсом на юго-запад и исчезли за
западным отрогом Острова. Они выплатили большому злому существу сколько
нашли справедливым и, безусловно, не помышляли соваться снова на эти берега,
в бухту, ибо она стала неспокойной по вине заселившейся в нее мнительной и
гневливой твари.

Такова история фатера Каспара Вандердросселя. После того не менее недели
он промаялся, до самого появления Роберта, и чувствовал себя погано, но
благодаря препаратам собственного изготовления ("Олей, Флора и прочие
полезные Вегетальные, Анимальные и Минеральные Медикации") вошел уже в
период выздоровления, как тут однажды ночью послышалось топанье вверху.

С этого мига, от непомерной боязни, он снова занедужил, покинул свою
каюту и забился, как мышь, в закут, унеся с собой медикаменты и пистолет, не
ведая, что тот не заряжен. Выходил только на поиск съестного и воды. Однажды
он украл яйца, чувствуя потребность восстановить силы, с тех пор
удовлетворялся незаметным потаскиванием плодов. Удостоверившись, что
Посторонний (а в глазах отца Каспара Посторонним, естественно, являлся
Роберт) был ученый человек, любознательный до корабля и до его начинки,
Каспар заподозрил, что это вовсе не жертва невзгоды, а лазутчик еретической
державы, запущенный выведывать секреты Мальтийской Установки. Вот почему
достославный иезуит стал ребячиться и изводить Роберта, пытаясь выгнать его
с этого судна, захваченного бесами.

Роберт поведал собственную повесть и, не имея представления, насколько
далеко Каспар зашел в прочтении его тетрадей, подробно остановился и на
своей миссии, и как он выполнял ее на "Амариллиде". День клонился к вечеру,
собеседники отварили петушка и раскупорили последнюю бутылку капитана. Фатер
Каспар поправлялся от малокровия, и к тому же оба отмечали событие,
символизировавшее их возврат в объятия человечества.

"Пресмехотворно! - реагировал Каспар на описание системы действий доктора
Берда. - Подобную идиотичность не рассказывали мне никогда. Почему они ему
причиняли такое страдание? Много раз мне рассказывали о секрете длиннот, но
никогда мне не рассказывали, чтоб применять для этого секрета unguentum