личное оскорбление, насмерть переругалась с несколькими женщинами,
пытавшимися на табачной плантации подымать эту тему.
и такие, что не на шутку обиделись за честь чегемского скота, а через свой
скот и за собственную честь.
изгнать Харлампо из села, но старцы заупрямились. Старцы потребовали
показания очевидца, но такового не оказалось в доступной близости. Многие
чегемцы оглядывали друг друга, как бы удивляясь, что оглядываемый до сих пор
принимался за очевидца, а теперь почему-то не сознается.
Чегем говорит об этом, такого и быть не может, чтобы хоть один не видел
своими глазами баловство Харлампо. Было решено, что теперь, когда дело дошло
до старейшин, этот неуловимый очевидец застеснялся, чтобы не омрачать
отношений со старым Хабугом.
что чегемцы даже в этом состоянии оказались настолько деликатными, чтобы
самому Харлампо впрямую не предъявлять своих обвинении.
чегемцев. Ни честь козы старого Хабуга, ни честь чегемского скота сами по
себе его не интересовали. Но в его дурную башку засела уверенность, что
Харлампо на козе и даже вообще на козах не остановится, а непременно
доберется до его кобылы, которая обычно паслась в котловине Сабида и о
привлекательности которой он был самого высокого мнения.
германскую войну!
стал таким в Дикой дивизии, где якобы возле него на фронте разорвался
снаряд. Но старые чегемцы, хорошо помнившие его, говорили, что до германской
войны он был еще хуже, что, наоборот, в Дикой дивизии он даже слегка
пообтесался.
зарывался там в папоротниках и часами следил оттуда за поведением Харлампо.
нас на тропе появился Омар и стал быстро подыматься, цепляясь шашкой,
висевшей у него на боку, за плети сассапариля, нависавшие над тропой. Он
явно возвращался после многочасовой слежки за Харлампо.
конечно, этого не понимал.
несколько раз, раскидывая руки и медленно приближая их друг к другу,
показал, что вопрос этот остается на стадии головоломной запутанности.
уверенный в преступности его намерений, но в то же время, как человек,
облеченный властью закона, понимая, что все-таки этого недостаточно, чтобы
разрубить его надвое.
поточней, -- второй раз метров семь.
неровностям кремнистой тропы. -- Слыхано ль дело, меня две власти приставили
следить за лесом, а этот безродный грек заставляет меня следить за скотом!
Поймаю -- разрублю!
чаще сотрясала падучая неистовства. Он его не только не мог застать со своей
кобылой, но и с козой не мог застать. Однако сама невозможность поймать его
с четвероногой подругой не только не рассеивала его подозрений, а, наоборот,
углубляла их, превращала Харлампо в его глазах в коварно замаскированного
извращенца-вредителя.
некоторые чегемцы, тоже возвращавшиеся домой после работы, иногда
останавливались, чтобы пропустить мимо себя стадо Харлампо, поглазеть на
него самого, на заподозренную козу и посудачить.
сарае, несколько отделившись от мужчин, тоже останавливались и с
любопытством следили за Харлампо и его козой. Те, что не знали, какая именно
коза приглянулась Харлампо, подталкивая других, вполголоса просили показать
ее.
недоброжелательством оглядывали стадо и самого Харлампо и, пропустив его
мимо себя, начинали обсуждать случившееся. Но в отличие от женщин, они не
останавливались на интимных психологических подробностях, а напирали на
общественное значение постигшей Чегем беды.
дочь!
яловеет!
карточку поймал его с козой?
с сумрачной независимостью бросая на них взгляды и показывая своими
взглядами, что он и такие унижения предвидел, что все это давно было
написано в книге его судьбы, но ради своей великой любви он и это
перетерпит.
предлагали ему овладеть Деспиной и тем самым вынудить ее отца выдать дочь за
Харлампо. И сейчас они напоминали ему своими взглядами, что напрасно он
тогда не воспользовался их советом, что, воспользуйся он в свое время их
советом, не было бы этих глупых разговоров. Но Харлампо и эти взгляды
угадывал и на эти взгляды с прежней твердостью отрицательным движением
головы успевал отвечать, что даже и сейчас, окруженный клеветой, он не
жалеет о своем непреклонном решении дождаться свадьбы с Деспиной.
папоротников выскочил Омар и, весь искореженный яростью бесплодной слежки,
со струйкой высохшей пены в углах губ (видно, ярость давно копилась),
дергаясь сам и дергая за рукоятку шашки, побежал за нами, то отставая (никак
не мог выдернуть шашку), то догоняя, и, наконец догнав, с выдернутой шашкой
бежал рядом с нами, тесня Харлампо и осыпая его проклятиями.
Секим-башка!
тело физиологический ужас близости отвратительного, нечеловеческого зрелища
убийства человека. Единственный раз вблизи я видел лицо погромщика, хотя,
разумеется, тогда не знал, что это так называется. И самое страшное в этом
лице были не глаза, налитые кровью, не струйки засохшей пены в углах губ, а
выражение своей абсолютной, естественной правоты. Как будто бы человек на
наших глазах перестал быть человеком и выполняет предназначение переставшего
быть человеком.
за себя, боязнь, что он на Харлампо не остановится, ощущение того, что он и
меня может рубануть после Харлампо. Как-то трудно было поверить, что он
после убийства Харлампо снова сразу станет человеком и перестанет выполнять
предназначение переставшего быть человеком, и было подлое желание
отделиться, отделиться, отделиться от Харлампо.
всеми этими подлыми страхами я чувствовал с каждым мгновением вдохновляющую,
вырывающую из этих страхов красоту доблести Харлампо!
поистине сократовское презрение к смерти, и ничего более красивого я в своей
жизни не видел!
Омар, изрыгая проклятия, теснил Харлампо, взмахивая шашкой перед его лицом,
иногда стараясь забежать вперед, то ли для того, чтобы было удобней рубить,
то ли для того, чтобы остановить Харлампо перед казнью.
подгоняя отставшую козу, иногда рукой отстраняя трясущуюся перед его лицом
шашку, отстраняя не с большим выражением заинтересованности, чем если бы это
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Жюль Верн
Семенова Мария
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна