горящей лампой. Байрон опять сидит на жестком стуле, опустив лицо, не-
подвижно. Голос его сдержан, упрям - голос человека, который рассказыва-
ет что-то не только неприятное, но и не вызывающее доверия.
жет...
рядом?
упрямо; глядя на него, Хайтауэр думает: "Это потому, что так много собы-
тий. Слишком много событий. Вот в чем дело. Человек делает, порождает
несравненно больше того, что может или должен вынести. Вот так он и уз-
нает, что может вынести все. Вот в чем дело Это и ужасно. Что он может
вынести все, все". Он наблюдает за Байроном.
упрямо:
так уж много времени осталось, а в пансионе, можно сказать, одни мужчи-
ны... Комната, где ей будет спокойно, когда подойдет срок, а не такая,
где всякий барышник или присяжный, которого черт занесет в коридор...
те, чтобы я взял ее к себе - Байрон собирается ответить, но тот продол-
жает; голос его тоже холоден, ровен: - Нет, это не годится, Байрон. Если
бы тут была другая женщина, жила в доме. Стыдно, конечно, - столько сво-
бодного места и тишина. Понимаете, я о ней думаю. Не о себе. Мне-то все
равно, что они скажут.
священника. Думает Сам знает, что я не об этом. Знает. Это он так ска-
зал. Я знаю, что он думает. Другого, пожалуй, я и не ожидал. Да и не с
чего ему думать иначе, чем другие люди - даже обо мне - Ведь вы, навер-
но, сами понимаете.
убедиться в этом. Он продолжает говорить скучным, монотонным голосом,
потупя глаза, а Хайтауэр, выпрямившись чуть больше обычного, смотрит че-
рез стол на худое, дубленное непогодами, трудами высветленное лицо чело-
века напротив.
даже не видели и едва ли увидите. И его, наверно, не видели - чтобы это
понять. Я просто додумал, что...
стол и ждет, но помощи не предлагает.
ветчик. Но когда до делать доходит - тут, по-моему, стоит посоветоваться
со всеми, с кем можно. А впутывать я вас не собираюсь. Насчет этого вы
не беспокойтесь.
цом. "Я уже вне жизни - думает он. - Вот почему бесполезно соваться,
вмешиваться. Даже если бы я и попробовал вернуться к жизни, он меня все
равно не услышит - как не услышала бы та женщина и ют мужчина (да что уж
там - как их ребенок)". - Но вы сказали, она знает, что он здесь.
дет случая причинить вред мужчине, или женщине, или ребенку. И не успела
она прийти, - все как есть ей выболтал.
Его и... этого... Как-никак три дня прошло. Она должна была узнать неза-
висимо от вас. Должна была услышать за эти дни.
белый шрамик возле рта, после этого я больше ничего не говорил. Вечером,
когда в город шли, я всю дорогу боялся, что она спросит. И все придумы-
вал, о чем бы еще с ней поговорить, чтобы она спросить меня не успела.
Я-то думал, скрываю от нее - что он не просто сбежал и бросил ее в беде,
а еще и имя переменил, чтобы она его не нашла, и хоть нашла она его,
нашла она бутлегера, - а она, оказывается, сама это знала Знала уже, что
он негодяй. - И он говорит, как бы удивляясь вслух: - Мне и скрывать бы-
ло незачем, врать гладко. Она как будто наперед знала, что я ей скажу и
когда совру. Как будто сама уже об этом думала и не верила в это еще до
того, как я сказал, и ничего тут особенного не было. Но какая-то часть в
ней знала правду, ее бы я все равно не обманул... - Он запинается, мнет-
ся; священник, выпрямившись, смотрит на него через стол, помощи не пред-
лагает. - Как будто она - из двух половин, и одна половина знает, что он
прохвост. А другая половина верит, что если у мужчины и женщины должен
родиться ребенок, то Господь позаботится, чтобы они были вместе, когда
подойдет срок. Вроде если Бог печется о женщинах, то он и от мужчин их
защитит. А если Господь не считает нужным, чтобы две половины эти встре-
тились и вроде как... сличили... тогда и мне нечего хлопотать.
рямое, аскетическое лицо: лицо отшельника, который долго жил в пустыне,
где ветер носит песок. - Ей остается одно, только одно - вернуться в
Алабаму. К родным.
будто только и ждал этих слов. - Обойдется без этого. По-моему, она
обойдется без этого. - Но глаз не поднимает. Он чувствует на себе взгляд
священника.
веселья в гримасе нет, она слаба, как игра тени.
как играть человек не умеет, а дует в трубу что есть мочи - думает, сей-
час у него музыка получится. Каждые двенадцать-пятнадцать часов тащат
его через площадь в наручниках - когда его никакими силами не прогонишь,
хоть ищейками этими трави. Субботнюю ночь просидел в тюрьме, все толко-
вал, что они его обжулить хотят с этой тысячей - изобразить, будто он
помогал Кристмасу; потом уж Бак Коннер пришел к нему в камеру и пообещал
вставить кляп, чтобы он замолчал и не мешал спать другим арестантам. За-
молчал; а в воскресенье ночью, когда пошли с собаками, - такой крик под-
нял, что пришлось им взять его с собой. Но у собак дело не пошло. А он
кричит, собак ругает, отлупить их рвется за то, что следа не могут
взять, и опять всем рассказывает, что он первый донес на Кристмаса и хо-
чет только, чтоб все было честно, по справедливости, больше ничего, -
пока уж сам шериф не отвел его в сторонку поговорить. Что он ему там
сказал, неизвестно. Может, пригрозил, что сейчас воротит его в тюрьму и
в другой раз с собой не возьмет. Одним словом, он поутих немного, и пош-
ли дальше. А в город вернулись только в понедельник, поздно ночью. Он
еще был тихий. Может, притомился. Не спал сколько времени - и притом,
говорят, все норовил вперед собак забежать, покуда шериф не пригрозил,
что Прикует его наручниками к помощнику, чтобы не выскакивал и собаки
что-нибудь, кроме него, могли нюхать. Он еще в субботу, когда его поса-
дили, был небритый, а теперь совсем оброс. На убийцу, наверно, больше
похож, чем сам Кристмас. А уж Кристмаса клял - как будто тот из вреднос-
ти спрятался, назло ему, чтобы он не получил своей тысячи долларов. На
ночь его опять отвели в тюрьму и заперли. А сегодня с утра опять отпра-
вились и его с собой взяли - с собаками, по новому следу. Люди говорят,
пока они из города не выехали, все время слышно было, как он скандалил.
нее. По вашему, пусть лучше считает его мерзавцем, чем дураком, - так?
от вас домой. Я думал, она в постели, спит, а она сидела в гостиной и
говорит мне; "Что такое? Что тут случилось?" Сам я на нее не смотрю, но
чувствую, на меня смотрит. Я ей сказал, что нигер убил белую женщину. На
этот раз я не соврал. И, видно, очень уж обрадовался, что врать не надо.
Потому что и подумать ничего не успел, как брякнул: "И дом поджег". И
только тут спохватился. Ведь сам ей дым показывал, сам говорил, что жи-
вут там двое, Браун и Кристмас. И чувствую, смотрит она на меня... - ну
вот, как вы сейчас, чувствую, смотрите, - и говорит: "А как Нигера зо-
вут?" Можно подумать, сам Господь заботится, чтобы они узнали то, что им
надо знать, - из мужского вранья, и без всяких расспросов. И не узнали
того, чего им знать не надо, и притом даже не догадывались бы, что не
узнали. Так что уверенно не могу сказать, что ей известно, а что неиз-
вестно. Одно только знаю: я ей не объяснял, что тот, кого она ищет, до-
нес на убийцу и сидит в тюрьме - когда не гонится с собаками за челове-
ком, который подобрал его и пригрел. Этого я ей не рассказывал.
шерифу. Так что я не совсем соврал. Она уже спрашивала, где он живет, и
я ей сказал. А она говорит, раз это его дом, она должна жить там, пока
он не вернется. Говорит, что он сам бы так захотел. Не буду же я ей
объяснять, что этого-то как раз ему меньше всего на свете хочется. Она
собиралась переехать сегодня же вечером, как только я с фабрики приду.
Уже и узелок связала, и шляпу надела, только меня ждала. "Я было сама,
говорит, пошла. Да побоялась, что дорогу не найду". Я говорю: "Ну да;
только сегодня уже поздно, лучше завтра", - а она говорит: "Раньше чем
через час не стемнеет. А дотуда всего две мили, так ведь?" Я говорю:
"Давайте подождем, я сперва должен спросить разрешения", - а она: "У ко-
го спросить? Разве это не Лукаса дом?" И, чувствую, смотрит на меня; по-
том говорит: "Вы, по-моему, сказали, что там Лукас живет", - а сама
смотрит; потом спрашивает: "А что это за священник, к которому вы все
ходите советоваться обо мне?"
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Распопов Дмитрий
Шилова Юлия