Чтение 45–й страницы книги ~Суть дела~

- Он - да. Он на это способен. И очень немногие из нас.

- Вы любите мужа. Вы же сами мне говорили. Из-за этого вы и вернулись.

Луиза грустно призналась:

- Наверно, люблю. Как умею. Но это совсем не та любовь, которую вы себе
выдумали. Никакой чаши с ядом, роковой судьбы, черных парусов. Мы не
умираем от любви, Уилсон, разве что в книгах. Да еще какой-нибудь
мальчишка сдуру, - и то у него это только поза. Давайте не становиться в
позу, Уилсон: в нашем возрасте это уже не забавляет.

- Я не становлюсь в позу, - сказал он с той яростью, в которой сам
отчетливо чувствовал фальшь. Он встал перед книжным шкафом, словно
призывая свидетеля, о котором она забыла: - Что ж, и у них всех - только
поза?

- Не совсем. Вот почему я люблю их больше, чем _ваших_ любимых поэтов.

- И все же вы вернулись. - Лицо его озарилось недобрым вдохновением. -
А может, это была просто ревность?

- Ревность? Господи, к кому же я могу ревновать?

- Они ведут себя осторожно, - сказал Уилсон, - но не так осторожно,
чтобы люди ничего не знали.

- Я не понимаю, о ком вы говорите?

- О вашем Тикки и Элен Ролт.

Луиза ударила его по щеке, но задела нос; из носу обильно пошла кровь.

- Это за то, что вы назвали его Тикки, - сказала она. - Никто не смеет
его так называть, кроме меня. Вы же знаете; как он это ненавидит. Нате,
возьмите мой платок, если у вас нет своего.

- У меня сразу начинает идти кровь. Вы не возражаете, если я прилягу?

Он растянулся на полу, между столом и шкафом для продуктов; вокруг
ползали муравьи. Сперва в Пенде Скоби видел, как он плачет, а теперь - вот
это.

- Хотите, я положу ключ вам за шиворот? - спросила Луиза.

- Не надо. Спасибо.

Кровь запачкала листок из "Даунхемца".

- Вы уж меня, пожалуйста, простите. У меня ужасный характер. Но это вас
излечит, Уилсон.

Если живешь только романтикой, от нее нельзя излечиться. В мире слишком
много бывших служителей той или иной веры; право же, лучше делать вид,
будто еще во что-то веришь, чем блуждать во враждебной пустоте, полной
жестокости и отчаяния. Он упрямо настаивал:

- Меня ничто не излечит, Луиза. Я вас люблю. Ничто, - повторял он,
орошая кровью ее носовой платок.

- Вот странно, если бы это было правдой! - сказала она. Он
вопросительно хмыкнул, лежа на полу. - То есть если бы оказалось, что вы
один из тех, кто в самом деле умеет любить. Раньше я думала, что Генри
умеет. Было бы странно, если бы оказалось, что умеете вы.

Уилсона вдруг охватил нелепый страх, что теперь его примут за того, за
кого он себя выдает, - чувство, которое испытывает штабной писарь: он
врал, что умеет водить танк, а теперь началась атака и он видит, что
хвастовству его поверили. Признаться, что он ничего не умеет, кроме того,
что вычитал в технических журналах, уже поздно... "Печальная любовь моя!
Ты ангел, ты и птица!" [строка из поэмы Р.Браунинга "Кольцо и книга"]

Уткнувшись носом в платок, он благородно признал:

- Думаю, что и он любит... конечно, по-своему.

- Кого? - спросила Луиза. - Меня? Эту Элен Ролт, на которую вы
намекаете? Или только себя?

- Я не должен был вам ничего рассказывать.

- Значит, это неправда. Давайте говорить начистоту, Уилсон. Вы себе не
представляете, как я устала от утешительной лжи. Она красивая?

- О нет, нет! Ничего подобного!

- Конечно, она молодая, а я женщина средних лет. Но вид у нее после
всего, что она пережила, наверно, довольно потрепанный.

- Да, вид у нее очень потрепанный.

- Но зато она не католичка. Счастливица. Она свободна!

Уилсон сел, прислонившись к ножке стула, и сказал с искренним жаром:

- Я вас очень прошу, не зовите меня Уилсоном!

- Эдуард. Эдди. Тед. Тедди.

- У меня опять пошла кровь, - сказал он жалобно и снова лег на пол.

- А что вы об этом знаете, Тедди?

- Пожалуй, лучше зовите меня Эдуардом. Я видел, как он выходил из ее
дома в два часа ночи. И он опять был у нее вчера после обеда.

- Он был на исповеди.

- Гаррис его видел.

- Да вы за ним, видно, следите.

- Я подозреваю, что он играет на руку Юсефу.

- Невероятно! Это уж вы перехватили.

Она стояла над ним, словно это был покойник; в руке он сжимал
окровавленный платок. Оба не слышали, как подъехала машина и снаружи
раздались шаги. Обоим было странно услышать голос из внешнего мира: в этой
комнате было так уединенно, так душно, как в склепе.

- Что тут случилось? - произнес голос Скоби.

- Да просто... - сказала Луиза и растерянно развела руками, будто
хотела спросить: с чего тут начнешь объяснять? Уилсон кое-как поднялся, и
кровь сразу же закапала у него из носа.

- Ну-ка, - сказал Скоби и, вытащив связку ключей, сунул ее Уилсону за
шиворот. - Вот увидите, старинные средства всегда помогают. - И в самом
деле, через несколько секунд кровь остановилась. - Никогда не ложитесь
навзничь, - продолжал он рассудительно. - Секунданты обтирают боксеров
губкой, смоченной в холодной воде, а у вас такой вид, будто вы дрались,
Уилсон.

- Я всегда ложусь на спину, - сказал Уилсон. - От вида крови мне
становится плохо.

- Хотите выпить?

- Нет. Мне надо идти.

Он с усилием вытащил ключи из-под рубашки, забыв как следует заправить
ее в брюки. Он обнаружил это, только что вернувшись домой, когда ему
сделал замечание Гаррис. Он подумал: вот, значит, как я выглядел, уходя от
них, а они сидели рядышком и смеялись. Он смотрел в окно на окрестный
пейзаж, в ту сторону, где стоял дом Скоби, словно на поле боя после
поражения. Кругом была потрескавшаяся земля и мрачные железные домишки.
Интересно, такими же унылыми выглядели бы эти места, если бы он оказался
победителем? Но в любви не бывает побед; иногда достигаешь незначительного
тактического успеха, конец же всегда один - поражение: наступает либо
смерть, либо безразличие.

- Чего ему было нужно? - спросил Скоби.

- Объяснялся в любви.

- Он в тебя влюблен?

- Воображает, что да. Слава богу и за это. Чего от него еще можно
требовать?

- Ты его, кажется, здорово стукнула по носу.

- Он меня разозлил. Назвал тебя Тикки. Милый, он за тобой шпионит.

- Знаю.

- Это опасно?

- Может быть, при некоторых обстоятельствах. Но тогда виноват буду я.

- Генри, неужели тебя вообще нельзя вывести из терпения? Неужели тебя
не трогает, что он пытается завести со мной интрижку?

- С моей стороны было бы лицемерием на это сердиться. Люди в таких
случаях ничего с собой поделать не могут. Ты же знаешь, что даже самые
милые, нормальные люди и те влюбляются.

- А ты когда-нибудь влюблялся?

- О да, конечно. - Он пристально следил за выражением ее лица, пытаясь
выдавить из себя улыбку. - Будто ты этого не знаешь.

- Генри, тебе действительно утром было плохо?

- Да.

- Это не отговорка?

- Нет.

- Тогда давай, дорогой, сходим вместе к причастию завтра утром.

- Пожалуйста. - Он ведь знал, что эта минута все равно настанет. Лихо
подняв бокал, чтобы доказать, что рука у него не дрожит, он спросил: -
Выпьешь?

- Слишком рано, милый.

Он знал, что она пристально за ним следит - как и все остальные.
Поставив бокал, он сказал:

- Мне надо забежать в полицию за бумагами. Когда я вернусь, будет самое
время выпить.

Он вел машину, как пьяный, дурнота туманила ему глаза. О господи, думал
он, за что ты заставляешь людей решать вот так, вдруг, не девая им времени
поразмыслить. Я слишком устал, не могу думать, все это надо решать не в
уме, а на бумаге, как математическую задачу, и найти безболезненный выход.
Но душевные муки причиняли ему физические страдания: его стошнило прямо за
рулем. Да, но где же выход? - думал он; беда в том, что мы все знаем
наперед, мы, католики, наказаны тем, что все знаем заранее. Нечего искать
ответа - ответ на все один: встать на колени в исповедальне и сказать: "С
тех пор как я последний раз исповедовался, я столько-то раз совершил
прелюбодеяние", - и так далее, и так далее. А отец Ранк скажет, что впредь
я должен избегать таких встреч и никогда не видеться с этой женщиной
наедине. (Какие чудовищно абсурдные понятия: Элен - "эта женщина",
"встреча"... Она больше не растерянный ребенок, судорожно сжимающий альбом
для марок, больше не та, что, притаившись, слушала нытье Багстера за
дверью; а тот миг покоя, темноты, сострадания и нежности покаяния, обещать
"никогда больше не грешить" и на другой день причаститься - вкусить тело