— Боже мой, а я в военной форме.
В машине наступила та напряженная тишина, какая возникает среди людей, думающие об одном, но не решающихся вслух высказать свои мысли.
— Вы должны были все это объяснить мне в Шамбери, а не здесь, посреди дороги! — вдруг пискливым голосом выкрикнул Пфайфер и угрожающе взглянул на Заугеля.
— Я вам говорил, но вы высмеяли меня перед всеми присутствующими! — огрызнулся Заугель.
— Черт знает что, поручают охранять тебя каким-то мальчишкам и даже не предупреждают об обстановке!
Машина на полном ходу пролетела маленький населенный пункт Монт-Бреоль, и дорога начала круто подниматься вверх.
— Может быть, заночуем в этом селении? — спросил Пфайфер, обращаясь к Генриху.
— Здесь нас наверняка перестреляют, как цыплят, — ответил тот. Ему хотелось нагнать страх, на этого толстого труса, который в Шамбери призывал других к храбрости.
Поворотов становилось все больше, машины сбросили скорость до минимума и ехали почти впритык друг к другу.
— Дайте сигнал автоматчикам, пусть едут быстрее! В случае чего мы даже не сможем повернуть назад! — раздраженно воскликнул Пфайфер.
— На этой дороге машину повернуть нельзя, — спокойно пояснил Генрих.
Моторы ревели. Шоферы, не имея возможности разогнать машины, нажимали на газ, и рокот разносился среди гор.
— Теперь нас слышно километров за пять, — словно ненароком бросил Генрих.
— А не лучше ли остановить машину, приглушить мотор и переждать здесь ночь? — голос прославленного оратора утратил басовые нотки.
— Нет, мы сейчас в самом опасном месте.
Все молчали. Бертина дрожала, ее била лихорадка. В полном молчании проехали километров десять. Поворотов стало меньше, и автоматчики, отъехали на указанную дистанцию, метров за сорок от легковой машины. Вот они уже приблизились к скале, которую огибала дорога.
Как неприятно ехать и ехать под нависшими каменными глыбами. Поскорее бы свернуть, увидеть, что впереди нет засады! Идущая впереди грузовая машина уже полускрылась за поворотом… вот исчезла совсем. У всех вырывается вздох облегчения.
И вдруг точно, гром прокатился над горами. Скала словно раскололась надвое, загородив дорогу машинам, а откуда-то сверху на дорогу с грохотом посыпались каменные глыбы, заглушив слабые звуки пулеметных очередей,
Шофер легковой машины на полном ходу затормозил, Генрих почувствовал, как его швырнуло вперед, и он больно ударился подбородком о переднее сидение.
Рванув дверцу машины, Генрих выскочил на дорогу.
Прячась за машину, Генрих прополз до склона шоссе и скатился в кювет. Длинная пулеметная очередь веером трассирующих пуль прошла над ним. Не поднимая головы, Генрих повернулся лицом к скале и вытащил свой крупнокалиберный пистолет, потом осторожно выглянул. Впереди, поперек дороги, припав на задний спущенный скат, стояла грузовая машина. Через ее борт, лицом вниз, перегнулся убитый солдат. Три неподвижных тела лежали у грузовика. И только впереди, возле небольшой глыбы, загородившей дорогу, из кювета зло огрызался немецкий автомат. Прижавшись лицом к земле, Генрих посмотрел налево. В нескольких метрах от него лежал Заугель. Выставив автомат и спрятав голову, он наугад бил по скале. Дальше Генрих заметил тушу Пфайфера, прижавшуюся к камню, за ним, очевидно, лежала Бертина. Генриху показалось, что там промелькнула ее нога в светлом чулке.
Пулеметная очередь снова прошла над головой Гольдринга, но никого не задела.
«Маки хотят прижать нас к земле, чтобы взять живьем», — промелькнуло в голове.
Генрих снова взглянул на Заугеля. Тот немного изменил позу, он лежал теперь так, что было видно его перекошенное животным страхом лицо. Отвратительное лицо палача, который замучил сотни, а может, тысячи людей и будет мучить дальше, получая наслаждение. «Поэт допросов», как назвал его Миллер.
«Лучшего случая не представится». Генрих повернул кисть правой руки с зажатым в ней пистолетом и выстрелил. Заугель качнул головой и ткнулся лбом в приклад автомата.
Прижавшись головой к земле, неподвижно лежал и Генрих. Он поднял ее лишь тогда, когда пулемет внезапно смолк. Но теперь к голове вплотную были прижаты три автоматных дула.
— Встать! Руки вверх!
Генрих встал и увидел, как под дулами автоматов медленно поднимаются из кювета три фигуры — Пфайфер, Бертина, шофер. В сумерках, которые быстро заволокли все вокруг, их лица казались белыми масками.
Один из автоматчиков подошел к Заугелю.
— Готов! — бросил он кому-то из партизан. — В голову!
— Всех связать!
К Генриху подошли двое, один быстро его обыскал.
— Ишь, падаль! Два пистолета имел! — злобно проговорил он, протягивая найденный в кармане маузер и указывая глазами на крупнокалиберный пистолет, лежавший на земле.
— И, вероятно, оба не заряжены.
— Они перед мирными жителями храбрые.
— У, гадина! — один из маки со всей силы ударил Генриха по лицу. Тот упал.
— Хватит вам! — послышался голос. — По машинам и домой! Быстро!
Подталкивая задержанных автоматами, маки подвели Генриха, Пфайфера, Бертину и шофера к машине и приказали сесть на задние сидения. Напротив них уместились два маки с пистолетами наготове. На передних сиденьях еще двое, один из них, очевидно командир, крикнул:
— Возвращаться старой дорогой и не задерживаться.
Машина дала задний ход и так ехала, верно, метров двести, пока маки, сидевший за рулем, не свернул в какую-то узенькую и в темноте почти незаметную расселину. Ехали, не включая фар, переезжали через груды каких-то камней, проваливались передними колесами в глубокие выбоины и снова взбирались в гору. Машину все время бросало из стороны в сторону, и Генрих всякий раз стукался то лбом, то виском о голову Пфайфера.
Наконец машина выскочила из ущелья на ровную дорогу и помчалась с огромной скоростью. Приблизительно через час она остановилась. Маки, который сидел рядом с шофером, открыл дверку и завел с кем-то, не видимым в темноте, приглушенный разговор, потом дверца захлопнулась, машина двинулась дальше.
Лишь поздно ночью они прибыли в горное селение. Пленных вывели по одному и бросили в сарай, где пахло навозом и соломой.
— Никто не ранен? — тихо спросил Генрих, услышав, как щелкнул замок на двери.
— Я — нет, — первым откликнулся шофер.
— А вы, герр Пфайфер?
— О, ради бога, не называйте хоть моей фамилии! — простонал пропагандист.
— У вас отобраны документы, и ваша фамилия все равно известна маки.
Пфайфер не то вскрикнул, не то всхлипнул.
Генрих сел на солому. От удара, каким его угостил маки, страшно болела голова, а левый глаз совсем скрылся за опухолью, все время увеличивающейся.
— Генрих, Генрих, — послышался шепот Бертины. — Как вы думаете, они нас расстреляют?
— Сначала допросят! — зло отрубил Генрих.
Бертина упала на солому, но тотчас снова вскочила.
— Они не имеют права так обращаться с женщиной!
— Во-первых, вы для них не женщина, а начальница лагеря, где пытают их матерей, сестер, любимых, во-вторых…
— Сорвите зубами погоны, — Бертина прижалась плечом к плечу Генриха, но тот отстранился.
— Лишние хлопоты, — насмешливо сказал он. — Ведь и ваши документы они забрали.
— Это из-за вас, из-за вас так случилось! О, зачем, зачем я с вами поехала!
Генрих отошел в угол сарая и сел, прижавшись опухшей щекой к холодной каменной стене. Этот своеобразный компресс успокоил боль, опухоль под глазом чуть опала. Напрягши мускулы связанных за спиной рук, Генрих попробовал крепость веревки, плотно охватившей его кисти. Но петлю расширить не удалось, веревка лишь содрала кожу у запястья. Убедившись, что освободить руки невозможно, Генрих стал покорно ждать рассвета.
О приближении утра говорила серая полоса, которая вначале легла у порога, а потом светлым пятном обозначила и весь прямоугольник двери. Пятно становилось все ярче, его окрашивали уже не серые, а розовые тона, потом вдруг они исчезли, и сквозь щели словно брызнуло золото длинные пряди солнечного света легли на солому, на заднюю стенку сарая.
Дверь открылась.
— Пфайфер, выходи! — послышался суровый окрик. Пропагандист вздрогнул и с ужасом отодвинулся в глубь сарая.
— Приглашать тебя, что ли!
Маки подошел к Пфайферу и, схватив его за шиворот, поднял на ноги.
— Пошли! Быстрей!
Упитанное тело пропагандиста исчезло за дверью. Через десять минут вызвали шофера. Тот молча поднялся и, бросив присутствующим «прощайте», вышел следом за маки.
— Генрих, я не могу, я не хочу, они не имеют права! — закричала Бертина и зашлась плачем. — Скажите им, что они не имеют права! Слышите? Вы богаты, вы можете предложить им деньги! О, почему вы на меня так смотрите? Предложите им деньги, и они нас отпустят! Я отблагодарю вас, Генрих! Я…
— Гольдринг! — послышалось от двери.
Вслед за своим конвоиром Генрих вышел на залитый солнечными лучами двор. Солнце ослепило его, и он прищурил глаза.
— Ишь, какой красавец! — долетел до него женский голос.
С подбитым глазом, с всклокоченными волосами, в которых запуталась солома, Генрих действительно напоминал разбойника с проезжей дороги.
— Попади к такому в руки, одного вида испугаешься! — бросила вторая женщина.
— А ему уже не придется кого-либо пугать! — успокоил женщин маки, сопровождавший пленного, — А ну, ты, трогай вперед к штабу.
В комнате, куда вошел Генрих, сидело трое. Два маки, в типичной одежде французских крестьян, и один в поношенном немецком мундире.
— Вы кто? — оглядывая пленного с ног до головы, спросил седоусый француз. — Генрих назвал себя, назвал и должность, седоусый сверил с документами, которые держал в руках.
— Важная персона! — на плохом французском языке бросил тот, кто был в немецком мундире.
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Белов Вольф
Никитин Юрий
Орловский Гай Юлий
Рыбаков Вячеслав