Чтение 45–й страницы книги ~Настоящий полковник~

- Обычно. Полковник в отставке Зубанов. И еще какие-то буквы добавил.

- Какие?

- Кажется, 3 и еще какую-то.

- Может, К?

- Да. К.

- ЗК?

- Кажется, да.

- ЗК, лейтенант, это не просто буквы. Это очень важные буквы. Это всем
буквам буквы! Что еще?

- Теперь точно все.

- Он долго разговаривал?

- Нет. Он торопился.

- Почему ты решил, что он торопился?

- Он очень быстро говорил. И в конце сказал, что ему некогда.

- Почему некогда?

- Не знаю. Он не объяснил...

- Тогда давай снова - что он сказал вначале. Что потом. Что в середине.
Только так, чтобы слово в слово! Чтобы ни одной запятой не пропустить!..

Глава 35

Полковник в отставке Зубанов лежал на нарах и думал. Думал о свободе. О
том, что как хорошо сесть утром за стол на кухне, отрезать кусок от булки,
намазать его тонким слоем масла и толстым джема. А потом... Потом снова
отрезать и намазать. И снова отрезать и намазать. И снова...

Потом думал, как хорошо пройтись по бульвару. Просто пройтись, вдыхая запах
улицы, слыша чириканье воробьев, шорох шагов прохожих и лязг проезжающего
мимо трамвая.

Потом...

Никогда за всю свою жизнь полковник не думал просто о жизни. Думал о
службе, карьере, наградах, выговорах, выполнении задания, отдыхе. В общем,
о чем угодно, кроме самой жизни.

Теперь, когда служба, карьера, выговоры, деньги и прочая мишура перестали
что-либо значить, он стал думать о том, о чем следовало думать. Просто о
жизни. И о свободе. Без которой жизнь - не в жизнь.

Камеры милицейских КПЗ и следственных изоляторов, в которых содержался
полковник, располагали к размышлениям.

За дверью лязгнуло. С грохотом открылось окно.

- На помывку! Готовься!

Ну да, верно, сегодня же банный день! Сегодня зеки имеют возможность
вкусить кусочек той, прошлой, свободной, жизни.

Полковник встал возле двери. Через несколько минут она распахнулась.

- Выходи. Руки за спину. Шагом марш. Прошли по коридору. Спустились в
подвал.

- К стене!

Переждали цепочку идущих из бани зеков.

- Пошли,

Вошли в раздевалку.

- Раздевайся.

Полковник стянул с себя одежду. И, голый, шагнул в дохнувшую теплом и паром
"помывочную", где в полумраке и взблескивающих в свете ламп брызгах
копошилось несколько зеков.

Протискиваясь сквозь скользкие, в пене мыла тела, он пробрался к скамье, на
которой лежали шайки. Выбрал наименее помятую, налил в нее воды и стал
намыливать тело.

Его толкали, наступали на ноги, задевали шайками, но он не обращал на это
внимания. Он размышлял о том, почему ему разрешили мыться в общем зале?
Допуск к коллективному омовению мог свидетельствовать о смягчении режима
содержания. И скором переводе в общую камеру. А мог - о переводе в камеру,
которой ему грозили.

Интересно, что его ожидает за порогом раздевалки? Полковник выплеснул на
себя воду и пошел к кранам, чтобы набрать новую. Он постоял с минуту,
прежде чем смог протиснуться к бьющим в пол струям воды. Подставил шайку.
Но ее оттолкнули в сторону.

- Ты чего? - спросил Зубанов.

- Не пыли, полковник, - тихо сказал, наклонившись к его уху, обидчик.

Зубанов вздрогнул, но быстро взял себя в руки.

- Ладно. Забыли.

Проследил, куда пошел толкнувший его зек, налил шайку и пошел в его
сторону.

- Пусти, - сказал он.

- Не видишь - занято.

- Да вон же, место есть.

Зек подвинулся, полковник поставил шайку.

- Ты, что ли, полковник? - с ухмылкой спросил зек.

- Может, и я.

- Не гони. Тебе весточка. С воли.

- От кого?

- Я же говорю - с воли. От твоего кореша.

- От какого? У меня много корешей.

- От Федорова.

Зубанов выронил мыло. Зек наклонился, поднял его.

- Тебе велели передать, что твоя весть дошла до того, кого надо. Только им
нужны подробности.

- Какие?

- Не гони порожняк. Ты знаешь какие. Они сказали, чтобы ты опустил груз в
камеру, которая под тобой. Если сделаешь, они тебя выручат.

- Ладно, понял.

- Смотри, фраер, я в твоем деле свой интерес имею, - предупредил зек,
схватив полковника за руку.

- Я же сказал - понял!

- Если кинешь...

Зек выплеснул на ноги полковника остатки воды и пошел к выходу.

Зубанов домылся, вышел в раздевалку, оделся и прошел, понукаемый окриками
надзирателя, в камеру.

Значит, все-таки сработало! Значит, не зря! И значит, есть шанс...

- Я хочу дать показания! - закричал, застучал он кулаками в дверь.

- Чего тебе? - недовольно спросил надзиратель.

- Я хочу дать показания.

- Ну и что?

- Дай мне бумагу и ручку.

- Тебе не положено.

- Позвони следователю. Скажи, что мне нужна бумага для записи показаний. Он
разрешит.

- Ладно, позвоню.

Скоро надзиратель сунул в камеру листы и ручку.

- На. Пиши.

- Ну вот видишь. А говорил нельзя...

Полковник взял первый лист и стал писать. Про Боровицкого, администрацию,
наркотики, аэродром. Больше всего про аэродром. Потому что он был по
военному ведомству. И мог гарантированно заинтересовать тех, к кому он
обращался.

Письмо получилось очень содержательным. И очень бестолковым. Сознательно
бестолковым. В нем были указаны факты, но не были названы имена. Полковник
говорил многое, но не говорил всего. Не говорил самого главного - кто был
вовлечен в аферу с аэродромом. И кто из командования аэродрома сотрудничал
с теми, чьих имен он не называл.

Полковник страховался. Он хотел быть нужным. Потому что нужные люди нужны
больше, чем ненужные. И гораздо дольше, чем ненужные, живут.

Все! Полковник закончил письмо. Одно из самых важных писем в его жизни.
Может быть, самое важное.

Перечитывать написанное Зубанов не стал. На это требовалось слишком много
времени. Потому что в письме вместо слов, фраз и предложений были буквы.
Одни только буквы. Бесконечный, без пропусков, запятых и точек ряд
прописных букв. Сплошное АБВГДЕЖЗ...

Если письмо попадет в руки зеков, то они никогда не поймут, что там
написано. Если генерала Федорова - он передаст его в отдел дешифровки, где
текст раскроют в пять минут. Не такой уж он сложный. Если письмом завладеют
следователи, то они, конечно, тоже попытаются расшифровать набор букв, но
только вряд ли смогут. Потому что у них специалистов подобного профиля нет.
И даже если они передадут письмо своим теневым боссам и те смогут
распознать текст, то тоже ничего страшного не случится. По той причине,
что-ничего нового они не узнают. Они о себе гораздо больше знают, чем
написано в письме.

Ну и, значит, можно рисковать. Даже если предположить, что встреча в бане -
это ловушка и что тот зек не зек, а подсадка милиции.

Надо рисковать!

Полковник свернул два исписанных мелким почерком с двух сторон листа в
трубочку. Сплющил ее, пробив по всей длине кулаком, затем прогладил,
превратив в ленту. И эту ленту свернул в плотный свиток. Получился
небольшой, наподобие бочонка лото, сверток. Письмо. Которое следовало
опустить в почтовый ящик. Расположенный этажом ниже.

Как же опустить?

На нитке опустить.

Полковник задрал штанину, стянул с ноги носок и распустил верх носка на
нитки. Нитки связал, получив единую, длинную бечеву.

Если исходить из высоты камеры плюс толщины бетонных перекрытий, то
форточка ниже расположенной камеры должна была находиться в трех с
небольшим метрах от этой.

Зубанов отмерил на бечеве три метра и сделал узелок.

Можно было опускать письмо в ящик.

Полковник открыл форточку, просунул письмо сквозь железные полосы