призрачном мелькании фонарей автострады.
лицо. На нее смотрели пронзительные светлые глаза загадочного месье
Фрайбурга.
Того самого, чье присутствие в своей жизни она шестым чувством ощущала
всю последнюю неделю.
легонько провел ладонью по ее щеке и прошептал срывающимся голосом:
***
приключениях. Пара синяков и пустяковые царапины не в счет.
стеклом. На рану на голове пришлось наложить в госпитале швы.
пожелал, тем более что ему не улыбалась перспектива до утра давать
показания полиции.
рядышком, словно в кинотеатре, и смотрели на текущую мимо по Елисейским
Полям шумную многоязычную толпу. Ласковый ветерок, прилетевший откуда-то
с Ла-Манша, смягчал жару последнего майского дня. Трепетали платаны.
Воздух и климат континентального Парижа чем-то тем не менее удивительно
напоминал прибрежный Южнороссийск - город, который Антон навсегда
покинул двадцать лет назад и где его дочь впервые оказалась в начале
своих удивительных приключений всего - подумать только! - неделю назад.
завтрак с чашки крепкого кофе. Вышколенный красивый официант, мягко
улыбнувшись Тане, поставил перед ними напитки и исчез.
семейка туристов-американцев, и потому ничто не могло помешать Антону
рассказывать дочери, вчера столь чудесным образом обретенной, о своей
жизни.
проекте... - начал Антон.
смутился.
женщины довольно часто бывают моменты, когда надо уметь прощать. Твоя
мать оказалась не способной на это...
она. Антон смутился еще больше.
еще тот...
того, кто рядом с тобой, в том, чтобы понять и простить... Ну кому,
скажи на милость, стало лучше, что после того случая - моей ошибки, я не
спорю, я искренне сожалею о ней и даже каюсь, - что после того моего
проступка твоя мать решила полностью порвать со мной? Кто от этого
выиграл? Она сама? Я? А может, ты?.. А ведь я приходил к ней, Таня. Я
писал ей письма. Я тысячи раз просил у нее прощения. Но она даже не
пожелала выслушать меня. Даже увидеть меня не пожелала!
этого надо было очень сильно ее обидеть...
что речь его не раз была проговорена им наедине с самим собой). - Это
была чудовищная ошибка. Все это для меня ровным счетом ничего не
значило. Я ни на секунду не изменил тогда твоей матери духовно, если ты
понимаешь, о чем я говорю.
произнесла Таня.
назвала вещи своими именами. Он даже потерял нить своего рассказа.
привычке посматривал на сидящих за столиками, отмечал эту пару.
Светловолосый, загорелый, жилистый мужчина и хорошенькая девушка. Явно
студенточку клеит бодрящийся парижский "папик", думал народ. Никому и в
голову не приходило, что то были отец и дочь, увидевшиеся впервые в
жизни.
продолжал Антон. - Я тысячи раз пытался вымолить у твоей матери
прощение. Но она не хотела меня даже видеть. Она посылала объясняться
своих толстых подружек. Она вышвыривала в окно мои букеты... Что я мог
сделать? Я даже не знал, что уже есть ты... Наконец - мое терпение тоже
было небезграничным - я оставил попытки договориться с Юлей. Я закончил
институт и попросил распределение поближе к своему родному дому...
отец.
если позволишь, сперва я расскажу тебе именно ее... Месье! - вдруг
поднял палец Антон. К ним подскочил официант. - Пожалуй, самое время
подкрепиться, ты не против, дорогая? Что ты предпочитаешь? Хочешь, я
переведу тебе название блюд?
углубляясь в меню.
основательностью и с живейшим участием официанта, они остановились
наконец на морском коктейле для Татьяны и утке для отца. Антон заказал
себе розовое божоле, а Тане официант порекомендовал белое бордо урожая
1996 года.
(франц.)), месье".
Антон, когда процедура заказа закончилась.
действительно в неоплатном долгу... - Он слегка закручинился и
продолжил:
Южнороссийск. Он был ближе всего от моего родного поселка -
Архипо-Осиповка, может, слышала? Там жили мои родители - твои родные
бабушка и дедушка...
поставил ее перед ним и еще раз улыбнулся Татьяне: "Что-то еще?"
поморщилась от этой участливости. Отец продолжил свой рассказ, уже не
прерываемый ею. - Итак, в семьдесят третьем я после института по
распределению поехал в Южнороссийск. Меня назначили художником на
местную швейную фабрику.
служил на фабрике... Если б ты знала, до чего это было скучное время!..
Большую часть рабочего дня я проводил совсем не за разработкой новых
видов одежды, как наивно рассчитывал. Нет, рисовал доски почета, плакаты
типа "XXV съезду КПСС - 25 сверхплановых трусов!"... В лучшем случае
оформлял фабричный клуб к Новому году... По вечерам пил портвейн в
общаге... Никаких пейзажей или портретов в свободное время, как я
планировал в Москве, не получалось. Слишком много сил выжимала эта
совдепская халтура от звонка до звонка... Потом началась зима, задули
норд-осты - если б ты знала, как паршиво у моря зимой!.. Я был уже
близок к тому, чтобы бросить "художества", устроиться матросом
куда-нибудь на траулер, а потом сбежать в первом же западном порту... Но
все это требовало усилий, и нешуточных, а я был словно парализованный -
от этих ветров, от портвейна, отупляющей работы...