удав.
шарики крутятся...
курс об отрочестве надломил его. Он затратил на него столько нервов, что на
какое-то время стал вялым.
выруливаем на набережную Сен-Клср. За городом Рона расширяется, становится
более игривой, порожистой, более дикой. Река похожа на руку Амазонки --
нежную, но мускулистую. Рона не шутит. Она ударом кулака пробивает себе путь
к нежному Средиземному морю. Это ее дружок. Рона думает об этой
знаменательной встрече от самых ледников швейцарских Альп. Рона спешит на
свидание. По пути она успевает порезвиться с ласковой Сотой, но совсем
чуть-чуть -- только чтобы показать, что не презирает ее. Но это не
успокаивает Рону, совсем нет! Наоборот, кажется, что это ее возбуждает еще
больше. Прелюдия ласки! Она с упрямством разгоряченной лани продирается по
извилистой местности. Она ругается: "Где же это чертово Средиземное море,
которому я хочу устроить праздник? Вы говорите, надо повернуть налево, а
потом все время прямо? Благодарю, господин полицейский!" И красавица-лань
продолжает мчаться тройным галопом в предвкушении прекрасного праздника в
долине Камарги.
на другом берету, громадный и уродливый. Функциональный. Настоящий дворец,
такой же несуразный, как все дворцы. Я знаю только один красивый дворец в
мире -- Лувр. За исключением дома Франсуа I, остальные дворцы -- это груда
камня, дикий бетон. Без души. Отесанные глыбы камня, окна, двери, наружные
застекленные двери, лестницы, лепной орнамент. Напрасно Мальро чистил их
стиральным порошком "Омо", все равно они похожи на казарму, имеют вычурный
вид и производят гнетущее впечатление. А Лувр нет. Его могла сотворить и
природа, как сотворила водопады па Замбези (и меня тоже), как Большой каньон
в Колорадо или побережье Бора-Бора. Это подлинное величие. Я помню как-то
вечером я был в гостях у моего друга Франсиса Лопеза на его старой квартире
рядом с Лувром. Лувр был виден, как на ладони: весь он был освещен лучами
прожекторов, установленных на земле. Мне хотелось заплакать, так он
напоминал громадный и могучий корабль, горделивый, как победитель,
рассказывающий об истории: о Филиппе Огюсте, Франсуа I, Марии Медичи,
Генрихе IV, Людовике XII... И всех остальных, которые строили его: о семье
Наполеонов. Он строился шестьсот пятьдесят лет. И каждый закладывал
кирпичик. Несмотря на различия в политике, войны, революции, господа монархи
причащались к этой сказочной архитектурной гармонии. Слава -- это всегда
камни. Остальное -- мелкое тщеславие. Да, в тот вечер у Франсиса мне
хотелось заплакать. Я думал о том, что разрабатывалось в колдовских
лабораториях в Москве, Вашингтоне, Пекине или, может быть, в других местах.
О симпатичных атомах с нейтронной начинкой. Они взорвутся с адским треском и
сметут все живое, как это случилось в Хиросиме, на которую психи сбросили
бомбу, воспользовавшись идиотским предлогом, что это была война. Людей можно
сделать заново, но Лувр? Ни за что! Вы слышите? Ни за что! Вдумайтесь в эти
три коротких слова и бойтесь, братья мои! Когда больше не будет нашего
Генерала и его адъютантов, которые могут предотвратить беду, и когда убьют
Лувр, придется перепахивать Париж, парни. И засаживать его соснами,
льежскими дубами, березами и плакучими ивами, то есть превратить его в лес,
как это было до прихода галлов, а затем, забыть о нем...
невозмутимым видом я проезжаю мимо. В зеркало заднего вида я вижу, как из
машины вышла жена и вошла в колбасную лавку. Я проезжаю еще немного вперед и
сворачиваю в тупик. Я разворачиваюсь и ставлю машину носом к дороге. Меня
загораживает какой-то грузовик. Я высовываю наружу свое загримированное лицо
и жду. Толстый посапывает, как паровая турбина. В этот раз я полон
уверенности, что иду по верному следу. Пахнет дичью. Но ждать слишком долго
не следует, иначе от нее потянет дущком. Ситуация, кажется, проясняется.
трогаюсь. Слежка всеща действует опьяняюще. На этот раз, соблюдая меры
предосторожности, я даю "Мерседесу" возможность оторваться от меня подальше.
Доехав до перекрестка, машина поворачивает налево и идет на подъем. Я
подъезжаю к перекрестку как раз в тот момент, когда загорается красный свет.
Я еду на красный и буквально под носом встречных машин тоже поворачиваю
налево. Вслед мне несется ругань! Постовой, стоящий у столба с пультом
переключения светофора, принимается исступленно свистеть, как дрозд в белой
горячке. У него чуть не лопаются вены от напряжения. Похоже на праздничные
трели. Только не мелодичные, а пронзительные. От этого все собаки в округе
стали срываться со своих цепей. Нет нужды объяснять, что я не остановился. Я
мчусь очертя голову, как человек, ее потерявший.
себе думаю, что Долоросы не должны были так быстро проскочить этот подъем.
Значит они поехали по той дороге, которую Берю называет прилегающей. Я давлю
по тормозам. Его Высочество летит вперед и ударяется физиономией о ветровое
стекло. Он сидит на полу между сиденьем и приборной доской. Шляпа в лепешку,
из носа сочится кровь.
бормочет он спросонья.
петляющую между владениями местных рантье. Все кругом застроено домиками,
возле них огороды с луком-пореем и небольшие сборные гаражи, покрашенные
белой краской.
свободному падению в абсолютной весовой категории.
стоящий на обочине возле небольшой виллы с закрытыми ставнями. Парочка уже
поднялась на крыльцо виллы и стоит у двери. Я опять резко торможу. И Берю,
который к тому времени успел подняться с пола, снова кубарем летит и
ударяется носом о стекло. На этот раз он мечет громы и молнии. Глядя на
него, можно подумать, что он побывал в чемодане факира Бен Хефика, набитом
битым стеклом.
экзамен по вождению, я бы тебе сделал пометку в правах "пошел бы ты..."!
открывается и парочка входит в дом.
носа.
хитрой ищейки.
рефлекса полицейского у него не отнять.
живущим в гостинице...
свои проблемы. Он готовится к завтрашней лекции о браке <то ли еще будет!).
А я думаю о слушателе из школы, которого я видел в гостинице "Стандинг". Вот
с ним-то я и хотел бы немножко потолковать с глазу на глаз.
подчеркивает габариты дамы. У этой милочки безукоризненный силуэт. Я обожаю
баб, которые пишут своим задом две "восьмерки", когда идут. Жизнь -- это
движение линий.
передумают.
зарос сорняком. В саду находится зеленоватый бассейн, заполненный тухлой
водой, металлическая ржавая беседка, в которой пылится поломанная садовая
мебель. Фасад дома покрыт трещинами, от краски на ставнях остались давние и
расплывчатые воспоминания. Я поднимаюсь на крыльцо и стучусь в дверь стуком,
напоминающим условный сигнал. В таких случаях всегда так делают. Чтобы
морские пехотинцы, окопавшиеся внутри, подумали, что это свои, потому что
только свои могут стучать "тагадага-да-дзыньдзынь". Я неприятно удивлен, что
на мою хитрость никто не клюнул: в доме никакого движения. Все тихо и мирно.
В какомто доме кричит пацан, и откуда-то издалека, из-за мирных стен
доносится лай шелудивого пса.
никого.
предусмотрительный, на этот раз я оставил свой сезам в левом выдвижном
ящичке для подтяжек, которые я ношу только по выходньм дням. Я говорю об
этом Берю, но это его совершенно не трогает.
карманах.