Чтение 45–й страницы книги ~Бриллианты для диктатуры пролетариата~

отдувался вполсилы: сокамерник еще спал. Вообще-то Исаев ненавидел
гимнастику. Он считал, что пешие и лыжные прогулки, поездки на воды и
верховая езда никак не могут гарантировать человека от падения на голову
куска штукатурки или отравления угарным газом, но здесь, в тюрьме,
гимнастика необходима как "инструмент дисциплины".

- Потом воняет, - услыхал он хрипловатый голос.

- Пот не дерьмо, можно перетерпеть, - ответил Исаев и обернулся. -
Во-первых, вставайте, граф, вас ждут великие дела, а во-вторых, давайте
знакомиться. Максим Исаев.

- Леонид Иванович Никандров.

- Не может быть! Тот самый?

- Какая разница... Тот - другой...

- Разница огромная. Понимаете, мне здесь не дают книг. Только
Библию...

Никандров перебил его:

- А что Библия? Не книга, по-вашему?

- Дослушай - после казни! Так, кажется, у древних?

- Если бы вы всегда исповедовали эту истину.

Исаев расхохотался. Он смеялся долго - для того, чтобы сэкономить
время на раздумья. "Значит, - думал он, - Неуманн сказал несчастному
писателю, откуда я. Они его, видимо, переломали на деле Воронцова и
подсадили ко мне..."

- Про меня несколько позже, Леонид Иванович. Поднимайтесь, попробуйте
помахать руками, потом я сделаю вам массаж, и начнем наш реферат.

- Вы сумасшедший?

- Да. А что? Задирайте рубаху, исполню вам массаж, но завтра все
равно заставлю делать ногодрыганье и руковерченье...

Исаев сел на краешек нар, возле плеча Никандрова. Тот в ужасе от него
отодвинулся - не смог скрыть тяжелой, испуганной ненависти.

Исаев покачал головой и тихо, очень дружелюбно сказал:

- Леонид Иванович, вам следует завязать со мной добрые отношения.

Никандров рывком сел. Потер мятое лицо свое большой, исхудавшей
пятерней, словно отгоняя наваждение, и спросил:

- Зачем? Почему я должен завязывать с вами добрые отношения?

- Не кричите... Стражники рассердятся. Задирайте рубаху. И на пузо,
извольте.

В девятнадцатом, когда Исаев был офицером в пресс-группе Колчака, он
попал в плен к партизанам. Он не имел права открываться даже своим. Да и
откройся, кто б поверил. Поэтому, крепко отлупив "белого гада", партизаны
бросили его в сарай, но под утро завязался бой с подошедшим бронепоездом
адмирала, об Исаеве в пылу схватки забыли, и утром, после крепкого чая с
водкой, его растер поручик Курочкин - из конных каппелевцев. Массаж сделал
он мастерски, и с тех пор Исаев поверил в волшебство этого врачевания.
Однажды, смеясь, сказал Бокию: "Глеб, я могу перевербовать любого
стареющего разведчика на каппелевском кавалерийском массаже".

Он долго растирал Никандрова, и тот уснул со странной, тихой улыбкой
на лице.

После завтрака Исаев сказал:

- А теперь давайте, до обеда дискуссия.

- У меня прогулка до обеда...

"Бедненький, - усмехнулся Исаев, - все ясно. Ему поручили установить
для меня связь. Им важно узнать, кого я хотел бы здесь найти и как
связаться с волей".

- Прогулка прогулкой, а лежать все время грех. Поднимайтесь. И
давайте дискутировать стоя. Вы знаете новую теорию медицины? Нет? Если
человек будет стоять по восемь часов в сутки, он гарантирует себя от язвы,
геморроя и атрофии простаты.

- Дайте мне спокойно лежать...

- Не дам!

- У меня ноги болят...

- Перестанут! Поднимайтесь!

Никандров поднялся, отошел к стене.

- Вот так, - одобрительно заметил Исаев. - Очень хорошо. Итак, мы
начинаем! Работая в пресс-группе покойного адмирала, я передавал
телеграфом корреспонденции, которые сразу же шли в номер. Стремительность
войны предполагала стремительность языка. Библия - это история, отсюда
краткость, сжатость и афористичность языка. Вы заметили, никогда язык не
бывает так сочен и емок, как в минуты наивысшего напряжения, когда на
карту поставлена жизнь? Вспомните прошлый век: описательство - первооснова
традиции. Но мир устал от расплывчатости, мир требует конкретики. В этом
кроется громадная опасность для человечества, ибо конкретность зиждется на
утилитаризме, на однозначной рецептуре, на едином гребешке для всех:
платформа Бенито Муссолини в этом смысле поразительный образчик возможного
будущего. Однако революция в обществе, вызвавшая к жизни - пусть пока еще
невидную - революцию в производстве, науке и технике, неминуемо поставит к
барьеру и литературу. Прежняя литература кончилась...

- Тьфу! - сказал Никандров. - Тьфу! Да никогда не кончится
литература! Никогда! Противно слушать. Все вроде бы рядом с правдой, а
ложь! Как может кончиться наша литература, коли она всегда страдала
народными страданиями?!

- Браво! Именно это я и хотел от вас услышать Жить страданием народа
- значит быть внутренне честным, да?

- Именно.

Исаев подошел вплотную к Никандрову и сказал:

- Вы убеждены, что имеете право говорить о честности литератора после
того, как вас подсадили ко мне? - Он не давал Никандрову опомниться. - Что
он вам велел сделать? С кем вы должны повидаться на прогулке?!

- Вы говорили со мной, зная обо всем?

- Догадывался.

- Значит, вы... Значит, вы играли со мной?

- Это Неуманн играет с вами. А для меня вы были, есть и останетесь
Никандровым, - грустно сказал Исаев. - Если устали - можете полежать
десять минут. Проклятая российская черта - сострадать... На Западе враг
есть враг. А мы и во враге, злодее, колупаемся. А то, что российская
литература никогда не кончится, - об этом спору нет, это я дразнил вас...
Скоро вас на прогулку выдернут... Там к вам, наверное, кого-то подсунут,
будет вам "товарищ" говорить и просить мне весточку передать. Это их
человек... Скажите, завтра возьмете... И Неуманну об этом доложитесь.

Никандров вздохнул:

- Никогда не думал, что это такое счастье: говорить - пусть даже с
врагом - на хорошем русском!

- А вы поверили Неуманну, что я враг?

- Коли вы из ЧК, так кто ж вы мне? Друг, что ли?

- Ну, а если я - офицер Колчака, тогда кто я вам?

- Тогда - знакомый.

"Н а р к о м в н е ш т о р г, Л е ж а в е*. Вчера в посольстве

для встречи с совторгпредом приехал глава ювелирного концерна Маршан.

Он заявил, что после того, как его представителя посетил русский

оценщик бриллиантов, коего он знает по прежним операциям, его концерн

готов вступить с нами в деловые отношения. Смысл внесенного Маршаном

предложения заключается в том, чтобы Пожамчи отобрал и привез в

Ревель драгоценности - из реестра уникальных. "Пожамчи должен

подобрать для нашего концерна те бриллианты и сапфиры, которые

позволят мне, несмотря на риск, предложить вам продукты питания:

хлеб, масло, растительные жиры и мясо, некоторые промышленные товары.

Вы должны понимать, что все ювелиры мира бойкотируют вас, однако я

иду на риск, учитывая наши взаимные перспективные интересы".

_______________

* Расстрелян как "враг народа" в 1937 году.

На предложение купить драгоценности Маршан ответил отказом,

мотивируя это тем, что он не может нарушить корпоративного договора -

бойкотировать наши драгоценности на мировой бриллиантовой бирже. На

мой вопрос, каким образом, в таком случае, он сможет поставить нам

продукты питания и как мы обозначим идентичность стоимости, Маршан

ответил, что это все будет решено в Ревеле после того, как он

посмотрит бриллианты, подобранные Пожамчи. "Ни с одним из ваших

оценщиков я дел иметь не стану, ибо Пожамчи выдающийся спец в этой

области и пользуется большим авторитетом на Антверпенской бирже

драгоценностей". Он сказал также, что продукты и промышленные товары,

которые он может нам предложить, будут куплены им через вторых и

третьих людей в Швеции. Прошу решить вопрос об откомандировании

Пожамчи с бриллиантами в Ревель для закупки продуктов питания.

Ш о р о х о в".

"НКФин. Замнаркома т. Альскому

Уважаемый товарищ Альский!

Прошу вас запросить в Гохране характеристику на Н. М. Пожамчи, с

тем чтобы - в случае положительной оценки его работы - использовать

его по линии НКВнешторга. Продолжающиеся срывы наших переговоров с

французскими и голландскими, а также английскими фирмами; острая

необходимость в получении оборотных средств для закупок в Швеции и

Германии паровозов, плугов и оборудования для строящихся

электростанций выдвигают этот вопрос в число первостепенных.

С товарищеским приветом замнаркомвнешторг

Лежава".