Предсказатель спросил, какое гадание предпочитает господин
оберштурмбанфюрер СС: вкупе с небом, карточные лабиринты или одна лишь
рука?
- Начнем с руки, - сказал Штирлиц, - вам нужна левая?
- Конечно, - ответил тот, - непременно левая.
Он долго гладил руку Штирлица, прикасаясь к бугоркам и линиям ладони,
близко рассматривал ее, замирал, потом закрывал глаза, снова гладил
холодными, выпуклыми кончиками пальцев ладонь, а потом начал говорить:
- Вы прошли сложную, исполненную благородства и борьбы жизнь солдата
идеи. У вас было трудное детство - оно прошло в горе, скрытые пружины
которого вам еще не понятны и сейчас. Вы видели много несчастий, вы сами
прошли через несчастья. Вас спасала ваша воля. Вы очень волевой человек,
но ваша волевая устремленность базируется на мягком сердце. Вы очень
добры. Это - ваша затаенная боль, это - вопрос, на который вам еще
надлежит ответить. Линии разума, которые у большинства людей сопутствуют -
совершенно автономно - линии жизни, у вас слились воедино после какого-то
шока, который вы пережили. Скорее всего, это был шок, связанный с борьбой,
с вашей внутренней борьбой против общего зла.
"Боже ты мой, как ловко и общезначимо он врет и 'как это должно
нравиться нашим деятелям! Он скользит по срезу общепартийных биографий
людей в черных формах. Бедняга, что бы он говорил, приди я сюда в
штатском, - думал Штирлиц, неторопливо оглядывая комнату, где они сидели.
- Надо попугать этого провидца, это будет смешно".
- Спасибо, - сказал Штирлиц. - Про будущее не надо. Теперь хотите, я
погадаю вам?
- О, это занятно.
- Дайте мне вашу левую руку.
Штирлиц бегло оглядел ладонь, потом долго смотрел в глаза
предсказателю, а потом начал медленно говорить:
- В детстве вы много болели. Один раз вы были при смерти. Вас спас
отец. Он вынянчил вас. По-моему, это был дифтерит.
Предсказатель чуть откинулся назад. Штирлиц, словно не заметив этого,
продолжал:
- В школе вы очень плохо учились, вы даже не кончили ее, и много
работали на физической работе. Женщина, которую вы любили, недавно ушла от
вас, и вы всю свою нерастраченную любовь перенесли на животных. Около года
вы учились в университете. В это время вы голодали, а потом, разбогатев,
серьезно заболели. Больше всего бойтесь вашей щитовидной железы. Я не
советую делать ту операцию, которую вам уже предложили или же предложат. И
не обольщайтесь по поводу формальной логики и математической психологии.
Вы не во всем чисты - внутренне, перед идеями нашего государства. То ли в
концлагере отбывает превентивное заключение один из ваших родственников,
то ли вы жили с еврейкой.
Предсказатель осторожно убрал ладонь со стола и сказал, жалко
улыбнувшись:
- Это не гадание. Просто вам известна моя анкета, заполненная в
полицайпрезидиуме.
Тогда впервые Штирлицу стало по-настоящему страшно, потому что, конечно
же, никакой анкеты этого человека он не читал - он попросту _читал_ в
глазах, лице, руке, залысине, в блеске чуть выпуклых глаз, в пыли на
буфете и книжных полках, в фотографии женщины на стене, в реакции на его
самые первые слова - словом, в том громадном количестве окружающих каждого
человека вещей и наличествующих в нем черт, следов, ссадин, манер, во всем
том, что позволяет, при необходимом допуске смелости, сделаться пророком.
Поэтому однажды, желая спасти юного нелегала-чекиста в Париже,
работавшего против кутеповцев, Штирлиц, выслушав пылкого графа Граевского,
когда тот прибежал к нему с сообщением, что красный обложен
компрометирующими материалами и что перевербовать его - дело дня, пустяк и
тьфу, усмешливо сказал:
- Лапочка моя, это не вы его перевербуете, а он вас заагентурит.
Компрометирующими материалами, так же как и деньгами, не вербуют, а если и
вербуют - то кретинов, абсолютно ненужных мало-мальски уважающей себя
разведке.
- А как же, по-вашему, следует вербовать? Как и чем? - удивился граф.
- Умом, - ответил Штирлиц. - Умом, идеей и волей. Человек - это великое
явление, и рассматривать его должно в целом: стар - молод, красив -
уродлив, талантлив - усидчив, блестящ - скромен... Деньги, бабы,
компрометирующие материалы - сие чепуха и суета, всяческая суета. Иной
бабник - кремень, и ключ к нему подобрать невозможно, а другой -
правоверный сухарь - страдает постыдным пороком, - так он, считайте, ваш.
Идти надо от добра и зла, от категорий глобальных, а не от
привычно-хрестоматийных исследований. Причем идею, добро, зло каждый
возраст принимает по-своему, с оттенками, - вот где собака зарыта. Так что
плюньте вы на этого красного павиана. Если он так открыто вам подставился,
отойдите в сторону. Тут вашего труда нет, здесь видна его преажурнейшая
работа, поверьте. Зрите в корень, граф, только в корень...
"Завтра мне надо будет приглядеться к хвосту внимательно, - сказал себе
Штирлиц, - надо мне посмотреть ему в лицо - там решим. Не нравится мне все
это. Как в плохом детективе. Ах, Господи, Господи, писатели вы мои милые,
какую муру вы все несете - хреновина с морковиной, как говаривал Спиридон
Дионисьевич Меркулов, последний премьер белой России".
Коля шел по другой стороне, стараясь не попадаться на глаза эсэсовцу,
что вышагивал впереди. Тот уходил все дальше и дальше от центра, петлял по
маленьким улочкам, и тревога Коли росла с каждым часом.
"Где ж его стрелять-то? - думал он. - Сволочь, ходит там, где гарнизоны
или проходных дворов нет. Неужели почуял? Не должен. Он ни разу не
оборачивался, а в ресторане я сидел в другом зале".
Часа в два ночи, когда луна стала яркой, зыбкой и очень близкой к
притихшей, настороженной земле, Штирлиц свернул за угол и вжался в стену
дома. Он слышал, как его преследователь, стараясь ступать на мысках,
торопился за ним и перебегал улицу, чтобы сократить расстояние.
"Точно. Он водит меня, - понял Штирлиц. - Тут надо все выяснить:
по-моему, этот тип не от Шверера. Поглядим в лицо. Всегда надо успеть
посмотреть в лицо тому, кто идет следом за тобой ночью по городу".
Коля на бегу переложил "Вальтер" из внутреннего кармана пиджака в
боковой. Он старался не дышать и ступал на самые мысочки: "Не услышал бы,
гад". Коля свернул за угол и - лицом к лицу столкнулся с
оберштурмбанфюрером СС. Свет луны делал лицо фашиста непроницаемо черным,
а его, Колино, наоборот, осветил холодным, отчетливым светом. Он от
неожиданности замер - даже в карман за пистолетом не полез. Какое-то
мгновение они стояли недвижно: один запыхавшийся, а второй спокойный, с
черным лицом, руки за спиной. И вдруг Коля оглох, а потом снова обрел
слух, потому что вокруг него - по улицам, в небо, к луне покатилось слово,
которое сказал эсэсовец. Он сказал только одно тихое, отчаянно нежное
русское слово:
- Санечка...
ГДЕ АНЯ?
Берг последние дни не выходил из кабинета. Он поставил себе мягкий
диван, привез перину и две большие подушки, попросил нового шофера
забросить ему макарон, геркулеса и сгущенного молока, сложил все это в
шкаф и жил здесь, в зарешеченном тихом кабинете, безвылазно.
Он понимал, что все его поступки, все его телефонные разговоры, связи и
прогулки (если бы таковые он совершал) находятся под неусыпным контролем
гестапо. Только один раз Берг позвонил к приехавшему в город генералу
Нойбуту и попросил его о приеме.
- Приезжайте сейчас, - предложил генерал, - я собираюсь поехать верхом
- ужасно устал, надо отдохнуть. У меня есть прекрасная лошадь для вас.
Берг сразу же понял, какую опасность таит в себе предложение генерала
покататься на лошадях, несмотря на то что Нойбут был через жену в каком-то
дальнем родстве с семьей Кальтенбруннера, начальника имперского управления
безопасности. Гестапо - такая организация, которая стоит над личными
связями. И если Ной-бут мог апеллировать к своему могущественному
родственнику, то Бергу апеллировать не к кому: он говорил один на один с
генералом, гестапо не может прослушать их разговор, следовательно, гестапо
вправе допустить все, что угодно, как по отношению к Нойбуту, так и, в
первую очередь, по отношению к Бергу.
- Благодарю вас, мой генерал, - ответил Берг и кашлянул, - мне было бы
очень радостно отдохнуть вместе с вами, я представляю себе, какие у вас
прелестные лошади, но, увы, я простужен. Может быть, вы назначите мне иной
час, когда мы сможем встретиться по очень важному вопросу?
- Хорошо. Завтра в три часа. Не обедайте дома, я угощу вас украинским
борщом.
Берг удовлетворенно положил трубку: значит, завтра в три часа гестапо
установит аппараты прослушивания в кабинете генерала, и эта беседа будет
приобщена к его делу. Следовательно, надо постараться таким образом
провести беседу, чтобы она пошла ему, Бергу, на пользу, а не во вред, с
одной стороны, и сломала настороженное молчание шефа гестапо по поводу
работы с русской разведчицей, которая может вывести Берга к красным, - с
другой.
Он думал абсолютно правильно: гестапо не имеет о нем сейчас никаких
данных - ни от наружного наблюдения, ни от тех, кто прослушивал его
телефонные разговоры, ни от тех, кто копался в его личном деле. Что
касается его личного дела, то здесь Берг был спокоен: он никогда не влезал
в интриги разве что только его компрометируют связи с женщинами после
того, как он развелся. Но все женщины, с которыми он был связан, являлись
чистокровными арийками, с безукоризненным прошлым, из хороших семей. После
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Самойлова Елена
Шидловский Дмитрий
Посняков Андрей
Громыко Ольга