Чтение 45–й страницы книги ~Экспансия

недостойное национал-социалистов!") Затем углубился в изучение архивов
партайляйтера Боле, причем не главных, а тех, что сваливались в кучу в
подвалах на Вильгельмштрассе, как малоперспективные: Гитлер требовал,
чтобы в рапортах, представлявшихся на его имя, фигурировали фамилии лишь
тех политиков, которые "имеют вес и могут сказать решающее слово". Таким
образом, чиновники рейха были вынуждены жить сегодняшним днем, никак не
заботясь о будущем, ибо перспектива, допускавшая поражение, называлась
"изменой", а тот, кто находил мужество говорить о такого рода возможности,
привлекался к партийному суду, если не трибуналу СС - того хуже.

Именно здесь он натолкнулся на фамилию капитана Стресснера, потом -
после долгих поисков - получил данные о нем из архива Шелленберга; Вальтер
занимался этим военным в сорок третьем году, накануне
антиправительственного выступления генерала Фарелла и полковника Перона в
Аргентине. Как ни странно, вполне перспективный командир был отведен
Гиммлером, несмотря на протесты Шелленберга, - тот умел защищать тех, в
будущее кого он верил.

Проклиная таинственную пересекаемость архивных документов, их подчас
взаимоисключающую категоричность, молчаливую сокровенную значимость,
Мюллер поднял данные абвера, - те работали по Латинской Америке очень
тонко, материалов своих старались не отдавать ни НСДАП, ни, тем более,
РСХА. При Канарисе это удавалось, а после ареста адмирала на все его
документы наложил руку Вальтер. ("Пострел везде успел", - с неожиданной
для него самого ласковостью подумал Мюллер о своем сопернике, томящемся у
британцев. Он чувствовал, как ему недоставало Шелленберга; куда как
сподручнее работать, опровергая мнение самого ближнего, труднее всего
раскручивать дело в вакууме. "Если бы он был рядом, мы бы в пять раз
быстрее решили то, что нам предстоит. Надо сделать все, чтобы как можно
скорее его вызволить, получить у него всю ту информацию, что он хранит в
голове, - это надежнее любого сейфа, - а уж потом нейтрализовать".)

Как раз здесь, в материалах абвера, Мюллер и натолкнулся на один
документ, который поначалу промахнул, не задерживаясь толком на
машинописных строчках. Лишь при повторном чтении он подчеркнул фразу: "В
конце двадцатых годов молодой Альфредо Стресснер был прикомандирован
парагвайским генеральным штабом к военному советнику капитану Рэму, когда
тот, по приглашению боливийского правительства, руководил созданием
регулярной армии. Стресснер был рекомендован герою первой мировой войны
Эрнсту Рэму преподавателем высшей военной школы в Рио-де-Жанейро Куртом
Штранебахом; в 1936 году Штранебах подал заявление о приеме в члены НСДАП,
но принят не был".

Это удивило Мюллера. Семь дней он копался в архивах, посадил за эту
же работу Шольца и, наконец, обнаружил то, что искал: на заявлении
Штранебаха стояла резолюция рейхсляйтера Боле: "В приеме отказать,
соблюдая высшую форму корректности. Разъяснить, что сейчас - по указанию
фюрера - прием в НСДАП временно ограничен; к обсуждению его ходатайства
вернемся через год. Однако, если он обратится через год, в приеме так же -
под благовидным предлогом - отказать, ибо Штранебах скомпрометирован
дружескими связями с врагом нации Эрнстом Рэмом, когда тот работал в
Латинской Америке".

Вернувшись к изучению документов, собранных на Стресснера,
группенфюрер понял, отчего Боле не порекомендовал генералу Эстигаррибиа,
совершившему (по рецептам, разработанным в Берлине) военный переворот,
капитана Стресснера, несмотря на то, что этот офицер был связан с
нацистами еще с двадцать девятого года, когда учился у Рэма. Военному
диктатору были рекомендованы Хосе Агуэро и Винсенте Лопес Падилья, которые
был? значительно менее подготовлены, чем Стресснер, но именно этого
жесткого, немногословного офицера, внука немца и сына индианки из племени
гуарани, упомянуть з а б ы л и.

Его не рекомендовали и генералу Мориниго, ставшему президентом в
сороковом году, а именно тогда потребность в Стресснере была очевидной,
поскольку Мориниго утверждал новую конституцию, которая предоставляла ему,
президенту, авторитарную власть и позволяла по собственному усмотрению
распускать политические партии, именно его "новому революционному
националистическому Парагваю" были нужны люди типа Стресснера, но по
рекомендации из Берлина - впрочем, не категорической, а высказанной
вскользь, в сослагательной форме - капитана не советовали выдвигать на
руководящий пост.

Лишь в сорок втором году, после того как генерал Мориниго был
вынужден - под давлением Соединенных Штатов - разорвать дипломатические
отношения с рейхом, отношение к Стресснеру в Берлине изменилось, причем до
странного внезапно.

Мюллер докопался до причины. В реестре кратких записей о
корреспонденции, поступавшей на имя фюрера из-за границы, он нашел три
строки: "Письма офицера парагвайской армии Стресснера, в которых
выражается восторг перед гением фюрера и содержится обещание всегда быть
его верным солдатом". (Мюллер тогда подумал: "Бедный Стресснер, наверняка
его письмо было очень красиво написано, в истинно креольском стиле,
вероятно, не один день сочинял, а чиновник все опошлил, выжав лишь то, что
выгодно").

В графе "Принятые меры" записали: "Капитану А. Стресснеру отправлен
акт о его арийстве, подписанный рейхсфюрером СС, и портрет с дарственной
надписью фюрера; документы вручены в Асунсьоне во время конспиративной
встречи. В случае просьбы г-на Стресснера о приеме в члены НСДАП отказать
под тем предлогом, что он более выгоден д в и ж е н и ю и делу
национальной справедливости в борьбе против большевистского интернационала
и американо-еврейской финансовой олигархии в качестве беспартийного,
р а с т у щ е г о военачальника Парагвая. Для сведения: в ряды НСДАП не
может быть принят из-за совместной работы с изменником Э. Рэмом".

Зацепившись за эти строчки, Мюллер приказал своей с е т и начать
поиск всех документов на Стресснера, не вошедших в его формуляр; ответы -
из Мюнхена (связь осуществляется через семь звеньев, каждое звено надежно
изолировано, никаких прямых контактов), Лондона и Каира - пришли в "Виллу
Хенераль Бельграно" по прошествии долгих четырех месяцев.

Материалы, переданные Мюллеру, были настолько крепкими, что он ощутил
в себе уверенность: на этом человеке он может проявиться именно в том
качестве, в каком Шелленберг зарекомендовал себя как непревзойденный асс,
- в работе с наиболее перспективной зарубежной агентурой.

Однако, прежде чем дать поручение устроить ему контакт со
Стресснером, группенфюрер заново изучил папку, касавшуюся взаимоотношений
Гитлера и Рэма. Именно эта - столь дорогая Мюллеру - п о д р о б н о с т ь
могла помочь ему выстроить стратегию и тактику предстоящей встречи со
Стресснером; от нее - первой такого рода на земле Латинской Америки -
зависело многое.

Мюллер хотел до конца точно понять, в чем же - помимо понятной сшибки
честолюбий людей, стоявших у истоков национал-социализма, - был сокрыт
главный узел противоречий между Гитлером и Рэмом. Только с двумя
ветеранами фюрер был на "ты" - с редактором ведущего антисемитского
издания "Штюрмер" Юлиусом Штрайхером и с Эрнстом Рэмом. Даже с Гессом "ты"
носило спорадический характер, порой односторонний, а после совместного
пребывания в тюремной крепости Ландсберг вообще закончилось. (Мюллер не
без злорадства подумал, прочитав полицейское дело на Гесса, заведенное еще
во времена Веймарской республики: "Поделом, бровастый дьявол! Если бы ты -
еще задолго до Гиммлера - не назвал Гитлера на собрании борцов "фюрером",
а продолжал бы, как и раньше, обращаться к нему и говорить о нем, как о
"партайгеноссе", кто знает, как бы дело повернулось, может, нашлись бы
вожжи и на с а м о г о; а ведь когда о тебе повсюду "фюрер" да "фюрер",
невольно начнешь отделять символ, то есть "фюрера", от личности Адольфа
Гитлера".)

Проработав архивные документы, которые его люди смогли вывезти,
Мюллер пришел к выводу, что могуществу Гитлера как лидера НСДАП Рэм не
угрожал никогда. Однако то, о чем он открыто беседовал с фюрером, делясь с
ним своими мыслями, как с "братом", могло при определенной ситуации
поколебать л е г е н д у Адольфа Гитлера - "героическую" легенду "фюрера"
и "мессии арийского духа".

Более всего Мюллера интересовало: отдавал ли Рэм себе отчет в том,
что, делясь с фюрером своими соображениями о будущем имперского вермахта,
он подписывал себе смертный приговор?

Действительно, в конце тридцать третьего года, за восемь месяцев до
расстрела, Рэм высказал Гитлеру ряд соображений о будущем германской
армии. (Поскольку беседа проходила в апартаменте отеля "Адлон", что
напротив Бранденбургских ворот, - там всегда останавливался фюрер, когда
ненадолго приезжал в Берлин, - служба Гиммлера записала беседу "братьев".
Даже став канцлером, большую часть времени фюрер проводил в Мюнхене -
утром в "Коричневом доме", штаб-квартире НСДАП, затем в своих любимых
ресторанах, чаще всего с молодым архитектором Альбертом Шпеером,
разрабатывая планы будущих германских городов; там не п и с а л и, - в
Баварии все свои; Берлин - сложный город, его еще надо по-настоящему
завоевать, дело не одного года; слишком глубоко здесь засели зловредные
бациллы интернационального интеллектуализма, слишком здесь б л и з к а
память о Тельмане и Люксембург, Бабеле и Либкнехте; работать еще и
работать.)

Судя по расшифрованной записи беседы фюрера с вождем СА - тех
нацистских объединений, которые вышли вместе с ветеранами против
Веймарской республики в двадцать третьем, когда Гитлер и Рэм стояли плечом
к плечу, глядя на строй солдат, целившихся в них, - Рэм настаивал на том,
что штурмовиков СА необходимо влить в ряды вермахта как самостоятельную
единицу, подчиняющуюся лишь ему, Рэму, - некая г в а р д и я
национал-социализма в рядах армии.

Поскольку беседа носила интимный характер, все ее п о в о р о т ы
не были внесены в расшифровку беседы, д о к у м е н т должен быть чистым,
ибо отныне он принадлежит истории человечества, а не одному лишь архиву