никогда не терял выдержки, славился стальной хваткой и деньги вышибал
отовсюду, выжимал досуха, не в последнюю очередь благодаря стойкости духа.
сообразил одновременно со Шпындро, что никто никогда не знал, каковы
имя-отчество бабушки Мордасова, Колодец оценил выдержку и такт
поминальщиков, набрал воздуха и уточнил, - умерла моя бабуля.
рюмку водки и, опрокинув ее, долго не отрывал хрустальную чарку от
бескровных губ.
багетной рамке наполненная до краев рюмка. Пальцы длинные и короткие,
ухоженные и в заусенцах, тонкие и толстые ухватили рюмки с белым вином и
ждали команды Мордасова. Колодец, в который раз переживая утрату,
соображал медленно и тогда пепельноволосая женщина, сотканная из
решимости, приправленной злостью лихой, с хулиганской бесшабашностью,
провозгласила:
кивая на пепельноволосую:
голодным оживлением.
прильнула теплым бедром к Шпындро и тот оттаял, хотя за миг до этого
обозлился: компашка! впрочем, знал, куда шел, и стол, если по
справедливости, компенсировал с лихвой любой моральный урон. После первой
гости ели активно, но с налетом приличия, не забывая хранить скорбное
выражение лиц.
впервые попавшее в зоопарк, зверей. Мордасов сам не ел, но орлиным взором
следил, чтоб всем подкладывали, и Боржомчик одновременно гость - ровня
всем - и в то же время профессионал успевал обласкать каждого, не допуская
оголения тарелок.
опустил глаза и увидел черное пятно.
Шпындро.
пятно солью, Шпындро показалось, что она задержала ладонь на его ноге.
Мордасов, как покойная содержала внука, не имея средств к существованию,
как не пренебрегала любым заработком, лишь бы вывести внучка в люди. Так и
рубанул тот, что пометил брюки Шпындро пятном: вывести в люди!..
и успевая приметить, что из вкусненького притаилось в отдалении.
цветы, обрамляющие портрет, замер спиной к столу, и все видели, как по
натянутой ткани пиджака пробегают, сотрясая Мордасова, волны дрожи.
единственный напоминал здесь ее клиентов - промытый, солидный, знающий
себе цену.
нее, чего крысится, если не знать, вполне достойная женщина, вполне можно
увлечься. Если не знать! А если знать? Шпындро дотронулся до узла
галстука. Чисто теоретически тоже можно, да и практически: одна такая,
другая этакая, есть отталкивающее скорее в самом слове, а если слово
спрятать, похоронить, то женщина как женщина, борется за себя, как умеет,
и держится на плаву дай бог. Если б в паспорт шлепали штамп, а так, поди
узнай, кто есть кто. Сегодня проститутка, завтра скок замуж, а послезавтра
выбирай любое амплуа: хоть на выезд - страну представляй, хоть в депутаты,
хоть пионеров холь-лелей...
мелькали над столом, глаза блестели, рыжее страшилище с торчащими
протравленными хной вихрами толстыми локтями вляпывалось в верхушки
салатов и громко ойкало в притворном смущении.
Настурция тревожилась: Колодец застольную меру большей частью соблюдал, но
сейчас, похоже, сорвало с тормозов.
пепельноволосая вовсе не пила: работа не позволяет, прикидывал Шпындро,
ремесло не из легких - горячий цех, всегда в форме, в добром настроении и
здравии, легкая на подъем, улыбайся, хихикай или наоборот напускай на себя
ледяную неприступность, актерствуй, что есть мочи - себе не принадлежишь.
телевизора поверх протертых задами его неровностей покоился пакет с
шариковыми ручками, притащенный Шпындро для пуска в оборот - поминки
поминками, а дело делом - лишняя сотня, и еще Шпындро переводил взгляд с
коробок из-под импортной техники, пылившихся под потолком на платяных
шкафах и забитых абонементным дефицитом книжных полках. Мордасов давно
наставил Шпындро - коробки никогда не выбрасывай, без них хана при
толкании, только если чайнику запаришь, даже стишок напел на мелодию "нам
песня строить и жить помогает..." "...новый коробок каждому делу пупок!"
Смысл поначалу ускользнул от Шпындро, а потом все стало прозрачно - прав
Колодец.
пользу, Мордасов же серел до неправдоподобия и глаза его, невыразительные
под очками, почти слились с лицом.
позже догадался, что его переглядывания с пепельноволосой от Настурции не
укрылись: Шпындро порадовался, давно не баловался ревностью, приятная
штука, когда не ты, а тебя, особенно, если безмолвно бьются две красотки,
женщины любому прихотливцу небезразличные; после очередной рюмки Шпындро
решил, что со зла Настурция произвела миловидную, ухоженную женщину
напротив в проститутки. Если по чести сама Настурция святостью не
отличалась - Мордасов понакалякал - именно поэтому Шпындро уверился, что
сегодняшнее ночное кофепитие в уюте Притыки - а что у Настурции гнездо
обустроено по всем правилам, не сомневался, как никак комиссионщица, не
кандидат никому не нужных наук - обещало сладиться.
Аркадьева отбыла к Крупнякову. Шпындро знал, что у Крупнякова неплохие
контакты с Круговыми, и, не давая жене конкретного задания, заслал ее для
общего прощупывания: вдруг Крупнякову что известно о подпорках Кругова, а
если неизвестно, пусть жена наведет толстогубого хомяка, подтолкнет к
прощупыванию. Шпындро томился незнанием истинной картины противоборства с
Круговым, тревожился не на шутку. Опасения его возросли тем более, когда
так некстати угодил в больницу Филин. Шпындро оставался без прикрытия, не
зная кто стоит за Круговым - ситуация опаснейшая. И хотя все эти годы
Шпындро устраивал "нужники" - приглашал к обильной трапезе нужных людей и
у него хватало и без Филина кому бухнуться в ноги, все ж выход из игры
ключевой фигуры рушил планы и, отрядив жену к Крупнякову, отличавшемуся
умением знать все про всех в достаточно замкнутом мирке, Шпындро боролся
за выезд, а значит, за себя всеми посильными средствами.
красного дерева в коридоре, с которой она сдернула фарфорового пастушка,
отчетливо серела пыльная метка - Крупняков, предполагая, что Аркадьева
заявится скорее раньше, чем позже, оставил отметку, уготовив ей роль
немого укора.
на полированной поверхности красного дерева. Крупняков притянул гостью к
себе, поцеловал в затылок под волосами. Аркадьева передернула плечами,
вырвалась, прошла в гостиную: сегодня визит по делу и заходы Крупнякова
только раздражали.
шутку - стол не большой, но вполне картинный обилием снеди, будто сию
минуту перекочевавшей с прилавков центрального рынка. Крупняков помнил
пристрастие Аркадьевой к соленьям и южным фруктам.
восхищалась, предусмотрительно припрятана - исчезла, на остальной
антиквариат, слишком помпезный и безумно дорогой, даже ей не пришло бы в
голову покушаться.
сплетнями, фамилии великих, почти великих и вовсе невеликих не сходили с
его уст.
в гостиной, более напоминающей запасник музея, после возвращения из
предстоящей поездки; расставлять по местам в своей квартире еще не
преобретенное всегда пленяло Аркадьеву и открывало перспективу: чем еще
себя радовать? Искренним отношением подруг? - она-то знала им цену,
расположением стародавних друзей? помилуй бог, о таком в их среде давно
забыли, если с имярек случалась служебная неприятность, если человек
оступался, приговор не заставлял себя ждать, проигравший, будто
прокаженный, навсегда исчезал из поля зрения; о помощи и думать не могли,
не то, чтоб ждать ее на деле. Кроме вещей, пустоту души жене Шпындро
заполнить было нечем и все годы в Москве меж отсутствием в далеком далеке
Наташа Аркадьева истово отдавала поиску: себя, успокаивая, считала
собирателем, любителем раритетов, но будучи женщиной не без юмора в минуты
откровения признавалась себе же: скупщица, не более.