которого, я служил срочную. Последнее очень помогло войти в ритм службы. Мое
возвращение в строй, я чувствовал, отцу бы понравилось. Чувствовал четко,
потому что где бы ни лежали его останки, он весь был во мне - со всеми его
ромбами в петлицах и незадолго до того полученным орденом Красной Звезды и
медалью "XX лет РККА" ...
и нас с Ольгой прижало друг к другу так, что одежда наша, мокрая от пота,
словно бы перестала существовать и не предохраняла больше друг от друга. Я
почувствовал, что свирепею, напряг все мускулы и, не щадя чужих спин и
боков, стал поворачиваться так, чтобы Ольга оказалась на фланге. Она
медленно подняла глаза на меня, и мне показалось, что в ее взгляде был
упрек.
молчали. Я не отрываясь смотрел в окно на широкую - три ряда в одном
направлении - магистраль, по которой катил теперь наш автобус, рыча дизелем.
Легковые прытко обходили нас. Крутой подъем, виадук - и снова шоссе, теперь
поуже, но легковые по-прежнему выскакивали из-под самого автобуса. Наконец
люди стали понемногу выходить, можно было вздохнуть посвободнее и установить
между нами хотя бы минимальную дистанцию. Небо тем временем стало совсем
непроглядным.
чем:
она заплачет. Я прикоснулся к ее плечу:
успеем добраться до места раньше, чем польет. Но нам не повезло. Дождь
начался сразу, как артподготовка, и когда автобус остановился в нужном нам
месте, его "дворники" уже вовсю разгребали обильно льющуюся воду. Издалека
докатился гром, как будто бы там взорвали что-то основательное. На миг
сжалось сердце.
Сентябрьский дождь вовсе не похож на теплый душ; чувствовалось, что осень
пришла не только по календарю. Автобус, всхрапнув, покатил дальше. Я
огляделся, оценивая местность. Деревьев поблизости не было, зато виднелось
строение, вернее всего - сарай, с распахнутыми воротами.
быстротой, на какую только способна женщина в туфлях на
двенадцатисантиметровом каблуке.
сохранилась. Я подкатил передок туда, где не капало.
носовой платок, расстелила и села. Мы помолчали.
и тепло.
мы сейчас, переждать. Это не дождь - развлечение.
октябре. Полк совершал марш на машинах. Мы ехали по раскисшим дорогам
неделю, и всю неделю шел дождь, не останавливаясь ни на минуту ни днем, ни
ночью. Небо казалось громадной, без конца и края, площадью, залитой
асфальтом, еще не разбитым машинами. На нас были шинели и плащ-палатки; этой
защиты хватило лишь на несколько первых часов. Дула автоматов и карабинов мы
заткнули тряпочками, чтобы вода не попадала в канал ствола: оружие от воды
ржавеет, солдат - не должен. Мы сидели на лавках в открытых кузовах,
стараясь не шевелиться. В сапогах вода стояла до самого верха голенищ,
заполняла пространство между гимнастерками и бельем, между бельем и кожей.
Она согревалась от наших тел. Стоило шевельнуться, стоило машине подпрыгнуть
на ухабе, как вся теплая вода стекала до сапог, а там - в кузов, за шиворот
снаружи снова наливалась холодная, и приходилось греть ее своим телом заново
- до следующего ухаба. Останавливались для оправки и принятия пищи. В котлах
походных кухонь колыхалось горячее блаженство, но надо было собрать всю
волю, чтобы слезть с машины, закоченелыми, сморщившимися от воды пальцами
нащупывая котелок и ложку. Поев, мы бегали, согреваясь, но неумолимая
команда "По машинам!" не заставляла ждать себя долго. И мы снова начинали
греть собой воду, расходуя только что полученные у повара калории. Ночами
костров не разжигали: соблюдали светомаскировку, да и к тому же это была не
война, а лишь учения, и рубить государственный лес не полагалось. Но судьба
леса в те дни нас как-то не очень интересовала, мы не рубили, правда, но
ломали ветки, валили их в кучи, стараясь, чтобы кучи получались повыше.
Потом на ветви клали две плащ-палатки. Двое ложились, тесно обхватив друг
друга объятием медового месяца, а те, кому выпало дневалить, аккуратно
закатывали каждую пару в мокрые плащ-палатки, по которым барабанили
срывавшиеся с деревьев капли. Мы засыпали мгновенно, чтобы через считанные
часы по команде "Подъем!" выпутаться из плащ-палаток и увидеть дымящиеся
кухни, - слава им! - и позавтракать горячей кашей и чаем, и снова
погрузиться на машины - будь они неладны, - и отдаться на волю мокрой стихии
на долгий очередной день. Мы ехали в воде неделю, и никто не схватил даже
насморка. Доехав, мы развернулись и пошли в атаку. Мы наступали вдохновенно:
атака была движением, теплом, жизнью, и даже на посеревшие лица южан стал
возвращаться их природный цвет. Атакуя, мы забыли о дожде, но он о нас
помнил. Когда учениям сыграли отбой, мы снова погрузились в машины и в
дождь, и от шинелей быстро перестал идти пар. Снова неделя; кто-то острил по
поводу того, что служим мы, как подводники, а довольствие получаем по
пехотной норме. Наверное, это было смешно, но смеяться не было сил, да и
мускулы лица, кажется, навсегда утратили подвижность.
в наше расположение. Оказалось, что мы еще способны бегать: с криком "Ура!"
рысью кинулись по казармам. Долой сапоги (из них пришлось выливать воду),
долой портянки (выжать и просушить), гимнастерки и рубахи! С трепетным
наслаждением ступили мы босыми ногами на сухие - сухие! - половицы,
пересекли свой отсек, поглядывая на уже почти совсем забытые, когда-то в
доисторические времена в последний раз заправленные койки, и завершили свой
путь в ружпарке, где тотчас же была дана команда чистить оружие, и мы
принялись за свои пулеметы, карабины, автоматы, и кто-то из старичков уже
замурлыкал традиционную, оставшуюся еще от эпохи "максима" пулеметную:
"Кожух, корпус, планка - шатун с мотылем - возвратная пружина - приемник с
ползуном! Эх, раз, два, три - ну-ка, на катки! - Подносчик, дай патроны, -
наводчик, наводи!". Пелось это на мотив старой солдатской песни, уж не
помню, как она называлась; мы все с удовольствием подхватили. Дождь
по-прежнему строчил за окном, но нам он больше не был страшен.
задумчивый человек. И молчаливый. Вы всегда такой? И как только жена вас
терпит? Или и она такая?
не совершали никакого проступка против брака, семьи и еще чего-то там. Но
она, наоборот, кажется, даже испугалась, странно глянула на меня и
замолчала. Потом тихо попросила:
привычке. Я поднес ей огня, закурил и сам; она затянулась, не закашлявшись,
выпустила дым, снова странно посмотрела на меня, затянулась еще раз и
погасила едва начатую сигарету. Так делают люди перед тем, как встать и
уйти. И я испугался, что она так и сделает.
разочаровались. Вы не любите военных? Почему?
серьезно или отделаться шуткой. И, видимо, избрав последнее, усмехнулась:
индивидуальность, А у вас все одеты одинаково. Отрицание индивидуальности.
оденешься, какую выберешь рубашку и какой галстук. Нужно быть одетым по
форме и все, просто и ясно. А форма не только красива, но и целесообразна,
ее не вдруг придумали - она в нашей армии вырабатывалась столетиями! Что
касается индивидуальности, то она вряд ли нуждается в такой рекламе. А если
и проявляется в одежде, то скорее всего в ее скромности. А что может быть
скромнее повседневной формы, удобнее, чем она? Но форма - это не только
форма одежды, это и форма отношений, где заранее и точно определено, когда,
к кому и как должен обратиться я, и когда и как должны обращаться ко мне. Вы
и представить не можете, насколько это облегчает жизнь...
концов, это не самое важное...
ответила она.
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Соломатина Татьяна
Скальци Джон
Курылев Олег
Шилова Юлия