Чтение 46–й страницы книги ~Вино из одуванчиков~

-- Какое?

-- Следующий год будет еще больше, и дни будут ярче, и ночи длиннее и
темнее, и еще люди умрут, и еще малыши родятся, а я буду в самой гуще всего
этого.

-- Ну да, ты и еще триллиарды людей не забудь, пожалуйста.

-- В такие дни, как сегодня, мне кажется... что я буду один,--
пробормотал Дуглас.

-- Как понадобится помощь--только кликни,--сказал Том.

-- Много ли поможет десятилетний братишка?

-- Десятилетнему братишке на то лето будет уже одиннадцать. Я буду
каждое утро развертывать мир, как резиновую ленту на мяче для гольфа, а
вечером завертывать обратно. Если очень попросишь -- покажу, как это
делается.

-- Спятил!

-- Всегда был такой.--Том скосил глаза и высунул язык.-- И всегда буду.

Дуглас засмеялся. Они пошли с дедушкой в погреб, и пока тот обрывал
головки одуванчиков, мальчики смотрели на полки, где недвижными потоками
сверкало минувшее лето, закупоренное в бутылки с вином из одуванчиков.
Девяносто с лишним бутылок из-под кетчупа, по одной на каждый летний день,
почти все полные доверху, жарко светятся в сумраке погреба.

-- Вот это здорово,-- сказал Том.-- Отличный способ сохранить живьем
июнь, июль и август. Лучше и не придумаешь.

Дедушка поднял голову, подумал и улыбнулся.

-- Да, это вернее, чем запихивать на чердак вещи, которые никогда
больше не понадобятся. А так хоть на улице и зима, то и дело на минуту
переселяешься в лето; ну а когда бутылки опустеют, тут уж лету конец -- и
тогда не о чем жалеть, и не остается вокруг никакого сентиментального хлама,
о который спотыкаешься еще сорок лет. Чисто, бездымно, действенно -- вот оно
какое, вино из одуванчиков.

Мальчики тыкали пальцем то в одну, то в другую бутылку.

-- Это -- первый летний день.

-- А в этот день я купил новые теннисные туфли.

-- Верно! А это -- Зеленая машина!

-- Пыль буйволов и Чин Линсу!

-- Колдунья Таро! Душегуб!

-- По-настоящему лето не кончилось,-- сказал Том.-- Оно никогда не
кончится. Я век буду помнить весь этот год -- в какой день что было.

-- Оно кончилось еще прежде, чем началось,--сказал дедушка, разбирая
винный пресс.-- Вот я решительно Ничего не помню, разве только эту новую
траву, которую не нужно косить.

-- Ты шутишь!

-- Ничуть. Когда-нибудь вы сами убедитесь, мальчики, что к старости дни
как-то тускнеют... и уже не отличишь один от другого...

-- Как же так!--сказал Том.--В этот понедельник я катался на роликах в
Электрик-парке, во вторник ел шоколадный торт, в среду упал и растянул ногу,
в четверг свалился с виноградной лозы -- да вся неделя была полным-полна
всяких событий! И сегодняшний день я тоже запомню, потому что листья все
желтеют и краснеют. Скоро они засыплют всю лужайку, и мы соберем их в кучи и
будем на них прыгать, а потом спалим. Никогда я не забуду сегодняшний день!
Век буду его помнить, это я точно знаю!

Дедушка поглядел вверх, в оконце погреба, на предосенние
деревья--листва шелестела под ветром, и ветер уже дышал прохладой.

-- Конечно, ты его запомнишь. Том,--сказал он.--Конечно, запомнишь.

И они оторвались от мягкого мерцанья вина из одуванчиков и вышли из
погреба: надо было совершить последние обряды лета, ибо настал последний
день и последняя ночь. А к вечеру они вдруг спохватились -- оказывается, вот
уже три дня, как веранды пустеют совсем рано. И в воздухе пахнет как-то
по-другому, суше, и бабушка поговаривает теперь не о ледяном чае, а о
горячем кофе; открытые окна, в которых трепетали белые занавески, понемногу
закрываются; холодные закуски уступают место горячему мясу. На верандах
больше нет москитов, они покинули поле боя -- и тут войне со Временем настал
конец, люди тоже отступили, укрылись в теплых комнатах.

Как три месяца назад,--или это были три долгих столетия?--Том, Дуглас и
дедушка стояли на веранде, и она скрипела, словно корабль, что дремлет
ночью, покачиваясь на волнах, и все трое втягивали ноздрями воздух.
Мальчикам казалось: в начале лета кости у них были как стебли зеленой мяты и
лакрицы, а теперь обратились в мел и слоновую кость. Но прежде всего осенняя
прохлада коснулась костей дедушки, точно неумелая рука забарабанила по
пожелтевшим басовым клавишам фортепьяно, которое стоит в столовой.

Дедушка повернулся к северу, как стрелка компаса.

-- Пожалуй, мы больше не будем выходить сюда по вечерам, --- сказал он
раздумчиво.

И втроем они сняли цепи с крюков в потолке и унесли качели в гараж,
будто старые разбитые похоронные дроги, а за ними летели на землю первые
сухие листья. Слышно было, как бабушка растапливает камин в библиотеке.
Вдруг налетел ветер и в окнах задребезжали стекла.

Дуглас в последний раз остался ночевать сегодня в своей комнатке в
башне; он достал блокнот и записал:

"Теперь все идет обратным ходом. Как в кино, когда фильм пускают задом
наперед -- люди выскакивают из воды на трамплин. Наступает сентябрь,
закрываешь окошко, которое открыл в июне, снимаешь теннисные туфли, которые
надел тогда же, и влезаешь в тяжеленные башмаки, которые тогда забросил.
Теперь люди скорей прячутся в дом, будто кукушки обратно в часы, когда
прокукуют время. Только что на верандах было полно народу и все трещали, как
сороки. И сразу двери захлопнулись, никаких разговоров не слыхать, только
листья с деревьев так и падают".

Он поглядел из высокого окна: на равнине по руслам ручьев валяются, как
сушеный инжир, дохлые сверчки;

в небе под заунывные крики гагар уже скоро потянутся к югу птицы,
деревья взметут к свинцовым тучам буйные костры пламенеющей листвы. Из
далеких полей доносится запах дозревающих тыкв -- они уже сами тянутся к
ножу, скоро в них прорежут треугольники глаз и глянет изнутри жгучее пламя
свечи. А тут, в городе, из труб взвились первые клубы дыма, и где-то
приглушенно позвякивает железо--значит, по желобам в погреба уже потекли
жесткие черные реки и скоро там в ларях вырастут высокие темные холмы угля.

Но время идет, час уже поздний.

В высокой башне над Городом Дуглас протянул руку.

-- Всем раздеваться!

Он подождал. Холодный ветер леденил оконное стекло.

-- Чистить зубы! Он еще подождал.

-- Теперь,-- сказал он наконец,-- гасите свет! И мигнул. И город сонно
замигал в ответ: часы на здании суда пробили десять, половину одиннадцатого,
одиннадцать и дремотную полночь, и один за другим гасли огни.

-- Ну, теперь последние... вон там... и тут...

Он лежал в постели, а вокруг спал город, и овраг лежал темный, и озеро
чуть колыхалось в берегах, и повсюду его родные и друзья, старики и молодые
спали на этой ли, на другой ли улице, в этом ли, в другом ли доме, или на
далеких кладбищах за городом.

Дуглас закрыл глаза.

Июньские зори, июльские полдни, августовские вечера--все прошло,
кончилось, ушло навсегда и осталось только в памяти. Теперь впереди долгая
осень, белая зима, прохладная зеленеющая весна, и за это время нужно
обдумать минувшее лето и подвести итог. А если он что-нибудь забудет -- что
ж, в погребе стоит вино из одуванчиков, на каждой бутылке выведено число, и
в них -- все дни лета, все до единого. Можно почаще спускаться в погреб и
глядеть прямо на солнце, пока не заболят глаза, а тогда он их закроет и
всмотрится в жгучие пятна, мимолетные шрамы от виденного, которые все еще
будут плясать внутри теплых век, и станет расставлять по местам каждое
отражение и каждый огонек, пока не вспомнит все, до конца...

С этими мыслями он уснул.

И этим сном окончилось лето тысяча девятьсот двадцать восьмого года.

1 Слова из баллады Киплинга. (Здесь и далее прим. пер.)

1 Празднуется в Америке в первый понедельник сентября.

1 Уиттиер Дж. Г. (Whittier, 1807--1892)--американский поэт, прозаик
журналист, автор аболиционистских "Передовиц в стихах" и многих религиозных
гимнов.

2 Сегодня розыгрыш национальной лотерея (исп.).

3 То есть Авраама Линкольна.

4 Спасите, на помощь! (фр.)