Чтение 46–й страницы книги ~Маска Локи~

Крепких приземистых парней в шерстяных рубашках или длинных плащах
вокруг не было видно. Не поднимались они и по сходням.

Паром был переоборудованным траулером с рубкой, надстроенной над
рыбным трюмом. Трое пассажиров (на одного больше, чем членов команды),
тряслись на жестких скамейках в каюте, пока судно прыгало по волнам,
выруливая к берегу.

Гарден решил, что пора подбить бабки. У него не было ни наличности,
ни кредитной карточки, ни удостоверения. На нем была новая одежда,
стоимость которой он даже не мог себе вообразить, но она стала изжеванной
и бесформенной. Короткое купание в соленой воде оказалось фатальным для
ботинок, их великолепная кожа коробилась и трескалась. В карманах у него
не было ничего, кроме ножика Сэнди - а тот, будучи без чехла, уже успел
прорвать дыру в подкладке брюк - и черного пенала старого тамплиера,
который Сэнди утром сняла с его тела.

Что там, в этой коробочке? - подумал он. Для оружия она слишком
легкая, карандаши в ней не гремят. Он нашел защелку на длинной стороне и
открыл пенал.

Камни.

Он оглянулся, чтобы проверить, не подсматривают ли два других
пассажира. Один из них свернулся калачиком на деревянной скамье, подложив
под голову спортивную сумку. Глаза он крепко зажмурил от солнца.

Другой отвернулся к окну позади скамейки, положив локоть на спинку,
подбородок - на кулак, и рассматривал зеленую полосу травы, доходившую
почти до самого берега.

Внимание Гардена снова вернулось к пеналу. Внутри был жесткий серый
поролон с отверстиями неправильной формы. Каждое отверстие повторяло
очертания камня. Камней было всего шесть, каждый не больше ногтя. Все они
были одинакового красновато-коричневого цвета, напоминавшего пятно в дне
стакана, который как-то дала ему Сэнди.

Они не были гладко отполированы, как речная галька. Только один имел
гладкий изогнутый бок, остальные поблескивали острыми, изломанными
гранями, как у только что расколотого кристалла.

Гарден посмотрел на них поближе. Именно слово "кристалл" подходило
больше всего, хотя одна из граней была шершавая, в прожилках, как асбест
или неотделанный нефрит.

Ему захотелось потрогать этот грубый грай, и он прикоснулся к камню.

Судорога пробежала по телу, высекая искры яркой боли в нервных
сплетениях плеча и паха. Он чуть было не уронил пенал, но в последнюю
минуту прижал его к груди, покачнувшись вперед.

Гарден поднес дрожащий палец к глазам, ожидая увидеть почерневшую
или, по крайней мере, покрасневшую кожу.

Гладкая, розовая плоть.

Собравшись с духом и приготовившись к боли, он снова прижал палец к
камню.

Та же болезненная судорога прошла по руке. На этот раз, однако, он не
отдернул палец, а еще крепче прижал его. Судорога улеглась, заструилась
пульсацией в теле и превратилась ноту, которую он услышал внутренним ухом.

Си-бемоль.

Это был чистый тон, без звенящего взаимодействия обертонов, которые
порождает струна или колокольчик. Это был си-бемоль эфирной чистоты
стеклянной гармоники или немодулированного синтезатора.

Он ждал, что нота затихнет, как происходит с любой вибрацией, но этот
звук продолжался, погружаясь в его нервы и кости черепа. Чистый си-бемоль.

Даже боль растворилась в этом звуке.

Он поднял палец - и звук умолк, прекратился так внезапно, что он не
мог вспомнить его секундой позже.

Он снова прижал палец и почувствовал звук опять - на этот раз почти
без боли.

Гарден попробовал другие камни, каждый раз напрягаясь в ожидании
боли. Он обнаружил ре, ми-бемоль, фа, первый си-бемоль и аномальный тон,
сочетание до-бемоль и плохо настроенной си. Звучащие камни не были уложены
в коробке в каком-либо определенном порядке, а это говорило о том, что
тот, кто укладывал их либо не имел музыкального слуха, либо не мог слышать
камни, притрагиваясь к ним. Пенал был как стеклянная гармоника без
половины октавы, сломанная на том странном до. Но почему?..

Внезапно Гарден понял, что эти осколки красно-коричневого камня были
частью большого целого. Это мог быть один большой кристалл, возможно,
величиной с ладонь, вбиравший в себя всю необъятность музыки. Собранные
вместе, эти кусочки, наверное, звучали в огромном диапазоне от тонов столь
глубоких - с частотой один удар в столетие - что только киты могли их
различать, до высочайшего свиста и молекулярных вибраций, которые и ухо
комара не услышит. Но Гарден мог слышать их. Песня разлетающихся
космических газов среди неторопливых, долгих шагов времени.

С глухим стуком паром причалил в Уэртауне. Том Гарден захлопнул
крышку над своими камнями и приготовился сходить.

Стряхнув с себя бесконечность янтарного заточения, Локи огляделся.
Его окружали приливы энергии, и это напоминало то место, которое он
покинул. Сейчас он едва мог вспомнить свою агонию: кислоту, разъедающую
глаза, блеск белых клыков, тяжесть черных железных цепей, дымящийся яд,
просачивающийся в мозг, пропитывающий, разъедающий его...

Стоп! Это все в прошлом. Давай-ка посмотрим, что мы имеем в
настоящем.

Локи делил это пространство с женской особью - так же, как он делил
то, другое место со своей любимой дочерью. Он изучал эту новую женщину, а
она корчилась и лепетала на краю его сознания.

Да это и не женщина вовсе! Просто нечто, понимающее себя как о
женщину, мать-прародительницу, советчицу и утешительницу, няню и сестру
милосердия. К ней была прикреплена табличка: Элиза 212.

Что же это за место, охраняемое неким творением с женской сущностью?

Локи изучил матрицу, в которой оказался. Она обладала решетчатой
структурой, как и то, другое место. В ней тоже была заключена энергия. Но
в отличие от неуловимых энергетических потоков в прежней тюрьме, эти были
крошечными и дискретными, как песчинки на берегу. Каждая почка энергии
занимала свое место, имеющее определенный смысл, или освобождала
приготовленное для нее место - это тоже несло в себе определенный смысл.

Локи перемешал эти места света и не-света, наблюдая, как они мерцают
и закручиваются.

Где-то далеко возник хаос. Локи чуял его, и он был хорош.

Автоматическая телефонная подстанция в Нью-Хэвене, Коннектикут,
внезапно произвела 5200 параллельных соединений. Станция вздрогнула от
перегрузки и скончалась в ореоле славы.

Локи захотелось увидеть такое еще раз.

Другое существо запротестовало, но он холодной улыбкой заставил ее
умолкнуть.

Локи помахал рукой: каждая полоса движения на дорогах Дженкин-тауна,
Восточная Пенсильвания, перевела движущиеся по ней объекты влево. Правые,
подъездные полосы, очистились и перестали принимать въезжающие на шоссе
автомобили. Левые, высокоскоростные полосы сбросили весь свой движущийся
груз на разделительные полосы. Разнообразный транспорт при средней
плотности 280 машин на километр, начал интенсивно взрывать мягкую землю
резиновыми покрышками, тормозя и буксуя на мокрой траве.

Это было лучше, чем вмешиваться в судьбы бессмертных богов! Локи
хихикнул сам себе. Затем он обернулся к той, другой, чтобы выяснить, что
ей известно об этом месте.

Переступив через полосу плещущейся воды между паромом и причалом в
Уэртауне, Том Гарден был захвачен внезапным видением всеобщей сырости
мира.

Семь десятых планеты покрыто водой, оканчивающейся здесь, у
просмоленных столбов и асфальтового покрытия фальшивой суши. За причалом
были низкие песчаные дюны и щетинистая трава, с трудом отвоевывающая место
у соленой топи. В мире нигде не было прямых линий, кроме сотворенных
руками человека, - вроде этого причала. Даже береговая линия с высокими
скалами, которые поднимались по всей Калифорнии, была окаймлена полосой
пляжа, где песок и вода перемешивались в прибрежный кисель, хоть и не
жидкий, но все же размытый. Даже края ледников представляли собой
беспорядочные морены из осколков льда, перемешанных с гравием.

Пока часть его сознания витала над этими видениями, Гарден двигался
по Главной улице к станции подземки.

Почти по всему южному Нью-Джерси подземка проходила по поверхности.
Цементные стойки, утопленные в болоте или вбитые в дюны, несли на
крестовинах четыре пары блестящих стальных рельсов. По ним разъезжали
пестрые коллекции из легких вагончиков, тяжелых железнодорожных вагонов,
вагонов с гибкими сочленениями в виде гармошки, дрезин и даже автобусных
шасси на гребенчатых колесах. Окрашены они были во всевозможные цвета:
красные, голубые и зеленые вагоны от Бостонской транспортной ассоциации,
серебристо-серые с голубыми полосами из Нью-Йорка и серебряные с оранжевым
и голубым из вашингтонского метро. Вагоны из Филадельфии всегда были
черными - их иногда называли "копчеными". В этой кочующей компании у
большинства вагонов были скользящие гидравлические двери посередине, у
остальных - боковые тамбуры со ступеньками; кондиционеры встречались
крайне редко, но все окна были наглухо заварены. Независимо от формы и
удобств, наземного или подземного предназначения, всё это были фрагменты
муниципальных транспортных служб, того, что в городском просторечии
называется "подземкой".

После пятнадцати лет междугородной транспортной связи, вагоны
полностью перемешались в составах. Если бы не разница в форме сцепок,