заставляет страх служить ему. Я бы позволил страху вести меня кружным,
длинным путем. Смелость и уверенность всегда при нем. Есть ли смысл искать
более безопасные пути во время такого путешествия? Существуют,
правда, пути бессмысленные, по которым я никогда не пойду, однако
безопасного пути для нас нет.
потратили на это весь день.
густой слой пепла лежит на всем. Весь день было почти темно, потому что
ветер, то и дело менявший направление, снова подул с запада и принес целое
облако вонючего дыма с Драмнера. На этой высоте подземные толчки ощущаются
меньше, но нас все-таки здорово тряхнуло, когда мы пытались взобраться на
выступ ледяного утеса; закрепленные было сани отцепились, и меня протащило
вместе с ними метра на два вниз, но Аи успел крепко ухватиться за сани и
спас нас обоих от падения к самому основанию утеса -- с высоты по крайней
мере метров шесть. Если один из нас сломает ногу или руку во время этих
упражнений, то, возможно, путешествие для нас обоих будет окончено; честно
говоря, весь риск именно в этом; перспектива довольно-таки безобразная, если
как следует подумать. Долина у нас за спиной бела от пара: там извергающаяся
лава соприкасается с вечными льдами. Теперь мы действительно не можем
вернуться. Завтра начнем восхождение чуть западнее.
западу. Весь день темно, словно вечером в сумерках. Легкие раздражены, но не
от мороза -- по-прежнему не очень холодно даже по ночам из-за западного
ветра, -- а от вулканических испарений и пепла. К вечеру второго дня, после
очередной тщетной попытки взобраться, всползти на брюхе по изломанным
страшным давлением ледяным утесам, где путь без конца преграждают то
отвесные стены, то крутые выступы, после бесконечных подъемов чуть выше и
падений вниз, вниз, вниз, Аи совершенно выбился из сил и потерял терпение. Я
думаю, что он считает слезы чем-то нехорошим или постыдным. Даже когда он
был совсем болен и слаб -- в те первые дни нашего бегства, -- он всегда
прятал от меня лицо, если плакал. Каковы тому причины -- личные ли они, или
вся его раса ведет себя так? А может, эти представления имеют социальные
корни, откуда мне знать? Я не знаю, почему Аи не должен плакать. И все же
его имя -- это какой-то крик боли. Об этом я спросил его впервые еще в
Эренранге; теперь кажется, что это было давным-давно. Услышав разговор о
каком-то "инопланетянине", я спросил, как его имя, и услышал в ответ
исходящий из человеческого горла крик боли в ночи. Теперь он спит. Его руки
непроизвольно подергиваются от чрезмерной усталости. Мир вокруг нас -- лед,
скалы, засыпанный пеплом снег, огонь и ночная тьма -- тоже вздрагивает,
подергивается, что-то бормочет. Минуту назад, выглянув наружу, я увидел над
вулканом сияние -- словно бледно-красный цветок распустился прямо на брюхе
нависших над горной тьмой тяжелых облаков.
путешествия, и уже с десятого дня мы нисколько не продвинулись к востоку,
совершенно зря потратили время и прошли лишних двадцать пять-- тридцать
километров к западу; с восемнадцатого дня пути мы вообще не продвинулись ни
на шаг, с тем же успехом мы могли бы просто сидеть в палатке. А если мы
когда-либо и в самом деле поднимемся на Ледник, то хватит ли нам теперь еды,
чтобы пройти весь этот путь до конца? Я неотступно думаю об этом. Туман и
дым не позволяют видеть далеко, так что мы даже не можем как следует выбрать
направление. Аи готов идти на штурм в любом месте, каким бы крутым ни был
подъем, даже если там не окажется ни единого выступа. Его раздражает моя
осторожность. Нам непременно нужно следить за собой. Я через день-два
вступаю в кеммер, так что малейшая неурядица может вызвать бурю. А пока мы
бодаем лбами ледяные утесы в холодной полутьме, в тучах пепла. Если бы я
писал новый Канон Йомеш, я бы именно сюда ссылал воров после смерти. Тех,
например, что под покровом ночи крадут сумки с едой в городе Туруфе. Или
тех, что крадут у человека его дом, его имя и с позором высылают его из
страны. Голова пухнет от усталости; потом перечитаю написанное сегодня,
сейчас не в силах.
путешествия поднялись на Ледник Гобрин. Сегодня утром, едва успели двинуться
в путь, сразу заметили всего в нескольких сотнях метров от стоянки проход,
ведущий прямо на Ледник, -- широкую извилистую дорогу меж ледяных утесов с
посыпанными пеплом обочинами, покрытую валунами и трещинами. Мы пошли прямо
по ней, словно по набережной реки Сесс. И вот мы на Леднике. Снова идем на
восток -- идем домой.
успешного восхождения. Честно говоря, идти здесь ничуть не легче, чем
раньше. Так же плохо. Идем по самому краю плато. Пропасти -- а некоторые из
них так велики, что в них может провалиться целая деревня, причем не просто
дом за домом, а вся сразу, -- уходят куда-то в глубь Льдов, дна в них не
видно. Чаще всего они пересекают наш путь, вынуждая двигаться на север, а не
на восток. Поверхность плохая. Мы с трудом протаскиваем сани между огромными
глыбами и осколками льда -- кругом невероятный хаос, созданный напряжением и
движением огромного ледникового щита, пролегающего между Огненными Холмами.
Под страшным давлением толща льда складывается в складки, ломаясь, принимает
забавные формы: перевернутых башен, безногих гигантов, катапульт. Здесь,
обладая для начала "всего" полуторакилометровой толщиной. Ледник растет,
крепнет, становится все мощнее, пытаясь преодолеть горные вершины, задушить
молодые вулканы, обволакивая их своим молчанием. На севере, в нескольких
километрах отсюда, прямо из Ледника торчит новая вершина -- острый,
совершенно голый каменный пик. Это молодой вулкан, на несколько тысяч лет
моложе того ледяного чудовища, что жует и перемалывает скалы, чья шкура
сплошь покрыта морщинами трещин и опухолями гигантских глыб и складок,
достигая здесь двухкилометровой толщины, так что отсюда невозможно увидеть,
где начинается эта стена.
Драмнер; дымы висели серо-коричневой стеной и казались продолжением самого
Ледника. Над ледниковым щитом постоянно дует северо-восточный ветер,
очищающий воздух от тех мерзостных испарений и вони, которые извергают
внутренности планеты и которыми мы дышали долгие дни; ветер разгоняет
поднимающийся позади нас дым, который темной завесой скрывает дальние языки
Ледника, и более низкие вершины гор, и каменистые долины, и всю остальную
землю... Ледник как бы говорит: здесь нет ничего, кроме моих Льдов... Однако
юный вулкан, что виден на севере, явно имеет на этот счет совсем иное
мнение.
200. Под ногами -- фирн, свежая ледяная корка и старый мощный лед. Молодой
ледок таит страшную опасность, его скользкая голубоватая поверхность чуть
замаскирована белой изморозью. Мы оба падали уже множество раз. На одном из
особенно скользких участков я по крайней мере метров пять проехал на
собственном брюхе. Аи в своей упряжке согнулся прямо-таки пополам от смеха.
Потом извинился и объяснил, что раньше считал себя единственным человеком на
планете Гетен, который способен вот так поскользнуться на льду.
сохранять такую же скорость, двигаясь по изломанной, заваленной ледяными
глыбами, изрезанной глубокими трещинами и ледяными складками местности, то
вскоре совершенно выбьемся из сил, если с нами не произойдет чего-нибудь
похуже катания по льду на собственном брюхе.
запекшаяся кровь; вокруг нее большой коричневато-красный сияющий круг.
Сегодня опять прошли около восемнадцати километров, то есть с первого дня
пути всего километров триста семьдесят. В среднем по пятнадцать в день или
даже по семнадцать, если не учитывать те два дня, что нам пришлось
пережидать пургу. Из пройденных километров по крайней мере сто двадцать, а
то и все сто пятьдесят ни на йоту не приблизили нас к намеченной цели.
Кархайд от нас сейчас почти так же далек, как и в самом начале пути. Зато
теперь, как мне кажется, у нас появилось значительно больше шансов туда
все-таки добраться.
всех тягот трудного дневного перехода и бесконечных волнений у нас все-таки
остаются еще душевные силы, так что мы снова стали подолгу беседовать,
устроившись после ужина в палатке. Поскольку сейчас у меня кеммер, я
предпочел бы вообще не видеть Аи, что весьма затруднительно, поскольку
палатка у нас двухместная. Разумеется, основная трудность в том, что у него,
благодаря любопытным особенностям земного организма, тоже как бы кеммер,
причем постоянный Должно быть, это весьма странное, необычное для
гетенианцев и не слишком активное половое влечение, раз оно растянуто на
целый год и всегда точно известно, к мужскому или женскому типу оно
относится. Вот с чем я столкнулся, да еще в таком состоянии! Сегодня вечером
мое возбуждение было довольно трудно не заметить, а я слишком устал, чтобы
произвольно впасть в антитранс или как-то иначе подавить свои чувства в
соответствии с учением Ханддары В конце концов он спросил, не обидел ли он
меня Я с некоторым смущением объяснил собственное молчание. Боялся, что он
станет надо мной смеяться. Он уже давно перестал быть для меня диковинкой
или сексуальным извращением. Я сам таков. Здесь, на Леднике, каждый из нас
уникален, каждый воспринимается как данность, по отдельности; я отрезан от
мне подобных, от своего общества и его законов точно так же, как и он от
своего. В этом ледяном мире не существует других гетенианцев, способных
подтвердить и объяснить мою нормальность Наконец-то мы оба равны. Равны и
чужды друг другу. И оба одиноки. Он, конечно же, смеяться не стал. Но в его
обращении со мной вдруг проявилась такая нежность, о которой я и не
подозревал: никогда не думал, что он может быть так мягок. Потом он
заговорил об одиночестве, об изолированности от своего мира:
нет больше никого из млекопитающих. Никого из двуполых. Нет даже достаточно
Сертаков Виталий
Влодавец Леонид
Верещагин Олег
Лукин Евгений
Херберт Фрэнк
Зыков Виталий