фальшью.
отступая и слегка распрямляясь, но последовавшее в результате этого
увеличение расстояния, так фатально похожее на нерешительное отступление,
подействовало на меня слегка обезоруживающе. Куда я должен был ее бросить?
За исключением кресла, в моем распоряжении был только пол, а поднимать
лилейную, чтобы бросить ее обратно в кресло, не имело ни малейшего смысла,
в то время как изнасилование должно иметь смысл, и еще какой! Самого
черного двуличия!
это я, однако, не мог кресло было слишком низким, поэтому я встал на
колени.
Невозможно насиловать на коленях, но я должен был все-таки что-то делать,
ибо с каждой секундой становилось все хуже.
сложились подковкой. Заревет - и из лилейной превратится в сопливое дитя!
Быстро, пока еще не поздно!
движения, если они будут щекочущими, не насилующими - что тогда? Конечно,
она начнет хихикать, может даже поперхнуться, станет брыкаться ногами,
зальется смехом, и если я даже грубо схвачу, сомну, то не будет уже ни
следа лилейности, а только одно щекотание! Вместо насилия - щекотка?
Щекотка? И всего-то? Великий Боже!
ошалелой голове, - это он ее подсунул, не иначе! Я узнаю его, "по когтям
льва узнаю!" В таком случае - нет!"
ничего коварного и воровски трусливого! Глаза в глаза - и поцелуй... Нет,
не поцелуй - дьявол, молния, кровь, грубость и мука ужаса, скрежет зубов о
зубы! Измарать! Только так! Я наклонился над ней, но что-то было не так.
Недоверчивые глаза, губы надуты, а в уголках их что-то белое! Крошки. Фу!
Дыхания наши снова смешались, повеяло сосунком, молокососом. Бога ради!
Эти белые крошки... Это был сыр! Нет, не сыр! Сырок!
отряхивая колени. Да, это был конец. Лет шестнадцать, невинная, пугливая,
белая как снег... Как снег? Как сырок!
когда я приблизился. Она хотела облегчить мне, а я... Боже...
собой дверь и пошел прочь, стараясь идти как можно тише. Мерзавец...
влезать в какую-либо авантюру и хотел было уже повернуть назад, тем более,
что меня всего трясло, как вдруг заметил стоявших перед одной из дверей
трех офицеров с подушечкой. На ней ничего не было. Ага, так значит...
убивающих, рикошеты, известковая пыль, - битвы в коридорах велись с
чрезвычайной поспешностью. Об их окончании возвещал топот бегущих
подкреплений и шифрованные агонии. Иногда, открывая дверь шахты лифта,
когда самого лифта за ней не было, можно было увидеть, как по пустому
темному колодцу летят кувыркающиеся, залитые кровью трупы с какого-нибудь
верхнего этажа - так от них избавлялись. Но этот выстрел был одиночным.
иногда четверо офицеров несли, как правило вдвоем, бархатную подушечку, на
которой лежал пистолет. Они входили в помещение, возвращались без
пистолета и ждали перед дверями, пока разоблаченный изменник не пустит
себе пулю в лоб. Если подушечка предназначалась для старшего офицера, то
она была с лампасом. Порядок обычно наводили в обеденный перерыв, когда не
было зевак.
но зачем еще куда-то идти, когда все растоптано, обесценено, кончено? Я
пытался сосредоточиться. В конце концов, о заговоре знали, он был
разрешен, его даже приказали - конечно, мнимый, фальшивый.
прийти означало признать, что я почуял какую-то опасность - это дало бы им
пищу для размышлений. Пойти? Это, пожалуй, ничем не грозило.
прогуливался в тихом проходе коридора ванных комнат этого этажа. В поисках
оправдания я вдруг уцепился за мысль, может быть, слишком наивную, но зато
весьма заманчивую: "А что, если это сон, - сказал я себе, - чрезмерно
строптивый и непослушный сон? И хотя я пока не могу от него пробудиться
(он, видимо, оказался удивительно крепким), то, распознанный, он по
крайней мере снял бы с меня чувство ответственности".
ли кто-нибудь, и попытался размягчить ее одним усилием сосредоточенной
воли - как известно, во сне, даже самом крепком, полном кошмаров, такие
вещи как правило удаются. Напрасно, однако, я украдкой приоткрывал и снова
закрывал глаза, даже осторожно ощупывал стену: она и не дрогнула. Раз так,
то, может, это я являюсь чьим-то сном? Тогда, конечно же, хозяин сна имеет
над ним несравненно большую власть, нежели мечущиеся в нем особы,
предназначенные для исполнения различных заданий статисты.
проверить это", - заключил я.
условленным колоннам. Для чего же была нужна лилейная?
вопреки Зданию не смогу. Я словно бы видел кривляющегося, шутовски
грозящего мне пальцем следственного чиновника, чувство юмора в котором
развили, должно быть, потешные конвульсии висельников.
контакты тихонько пощелкивали, свет ламп молочного стекла дрожал на
палисандровой панели. И вдруг я увидел его воочию через двойное стекло
двери кабины, ожидавшего в коридоре, когда лифт миновал, поднимаясь,
очередной этаж. Он стоял в своем коротеньком пиджачке, слегка кривясь,
погруженный в блаженную задумчивость. Заметил ли он меня?
на колени на маленький коврик, постеленный в лифте. Приближаясь к месту
встречи, я через замочную скважину выглянул наружу, сам оставаясь при этом
невидимым.
вычищенные туфли, потом черное одеяние, ряд мелких пуговиц - это была
сутана. Священник в коридоре, у самой двери, ожидал меня! Лифт еще дрожал
остановленным взлетом, когда я одним нажатием пальца послал его вниз.
лифт опускался мерно вниз, мягко и сонно, я чувствовал себя действительно
в безопасности. Пощелкивали контакты, светила матовая лампа, моя маленькая
уютная комнатка бесшумно падала через Здание. Когда приблизился первый
этаж, я снова нажал кнопку, взмывая ввысь.
снаружи: разрезы этажей, глухая стена, чьи-то ноги, потолок, снова голая
кирпичная шахта, снова пол, и второй раз промелькнул передо мной чиновник
в пиджаке - он терпеливо ждал лифта, кривя уголки рта. Эта сцена исчезла,
как бы уходя в глубь стены, словно на нее опустили каменный занавес. Я,
затаив дыхание, продолжал плыть дальше.
разглядел его всего, деталь за деталью. Он тоже ждал. А потому снова вниз
- и снова мимо чиновника. Невидимый, притаившийся, я ловил их взором,
словно бы брал пробы.
в рассеянности с ноги на ногу, каждый заботился о том, чтобы на его лице
было некое среднее, нейтральное выражение, но я, прячась в кабине и
перескакивая от одного лица к другому, постепенно бледнел: угол рта
чиновника с опущенной губой священника - в сумме это была улыбка,
разделенная на этажи, улыбка, от которой я содрогнулся, ибо ни один из них
по отдельности не улыбался, но они улыбались вместе, суммой, словно бы это
было само Здание. И когда лифт опустился на первый этаж, я выбежал из
него, оставив его пустым, с открытыми дверьми, непрестанно звонящим,
потому что теперь его вызвали, наверное, со всех этажей сразу. Но я был
уже далеко.
переваривал в уме этот вывод, конец бесславно завершившегося заговора,
когда до меня вдруг дошло, что я на первом этаже.
Здания.
находился в коридоре, вернее, в очень высоком и просторном проходе с
колоннами. Издали доносилось каменное эхо шагов. Они отдалялись. Вокруг
было пусто. Я предпочел бы видеть людей, движение, толпу, с которой я мог
бы смешаться, ибо принял решение выйти. Это была последняя не
испробованная мною возможность. Почему же я сразу не подумал о бегстве, о
попытке отделаться от всего, вместе с миссией, инструкцией, вернее, ее
видимостью, с фальшивым заговором, который окончился крахом?
часовой не пропустит меня, потребует пропуск, но я мог по крайней мере
замышлять бегство, однако почему-то вовсе не принимал его во внимание.
Почему? Из-за того ли, что мне было некуда идти, не к чему возвращаться?
Что Здание могло настичь меня всюду? А может быть, несмотря ни на что,
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Мороз Александра
Емилина Ника