прогуляться по кварталу. У меня затекли икры и отяжелела голова. Я вернусь
через несколько минут. Приготовься ко сну, дорогая. Я возьму с собой ключ
и, если ты уснешь, скользну прямо в твои сны. На мне не будет одежды.
лет? Ей исполнилось сорок, ему - сорок один. Выходя из комнаты, Тристан
оглянулся на нее; она скинула лифчик и, дразня его, встала у широкой
кровати в позе стриптизерки. Ему вспомнилось, как она однажды спросила
его: "Я все еще нравлюсь тебе?" Тристана страшно тянуло к Изабель, но он
вышел из спальни и закрыл за собой дверь.
мире не может быть доведено до конца, что человеку суждены распад и
бессилие. Однако ночью атмосфера наполняется ощущением восторга и
возможностью действия. Какое-то важное обещание ожидает в нем своего
осуществления.
когда мимо него прошел господин в серебристо-сером костюме. Тристан
толкнул прозрачную дверь, и соленый воздух ударил ему в ноздри. Он пошел в
ту сторону, откуда доносилась едва слышная музыка ночных клубов и
стрип-баров, расположенных вдоль Копакабаны. Витрины магазинов в Ипанеме
уже были закрыты шторами; швейцары за стеклянными дверьми напоминали
посетителей аквариума, в мутных водах которого плыл Тристан. В нескольких
ресторанах еще горел свет и сидели посетители, мерцали не знающие сна
вывески банков, но на тротуарах, мимо которых с шуршанием проносились
автомобили, пешеходов почти не было, хотя еще не пробило полночь. Ближе к
Копакабане света было больше, и люди встречались чаще, особенно возле
гигантских отелей, куда желто-зеленые, как попугаи, такси доставляли одних
и забирали других туристов. В витринах здешних магазинов сверкали
подсвеченные ювелирные изделия, драгоценные и полудрагоценные камни:
турмалины и аметисты, топазы и рубеллиты - все они были добыты в горах
Минас Жераис.
сидели бедные и богатые, покупатели и продавцы, они сидели и болтали,
потягивая сладкий крепкий кофе, словно им не было дела до того, что они
теряют впустую время, которого уже никогда не вернуть. Вдоль этих столиков
они с Эвклидом, бывало, ходили, выпрашивая подачки и высматривая
болтающуюся туго набитую сумочку, которую можно срезать в мгновение ока.
Неподалеку, в темных переулках, выходящих на Авенида-Атлантика, из домов
вывалились пьяные, беззаботные туристы, которых после получаса,
проведенного со шлюхой-мулаткой, можно было стричь, как овец.
легкомысленных нарядах, похожих на кукольные платьица, выплывали
навстречу, словно их тянуло к нему магнитом, изредка попадались и мужчины
в джинсах в обтяжку, лица их были размалеваны почти столь же замысловато и
тщательно, как у индейцев. Тристан шагал, никуда не сворачивая, по
черно-белым диагональным полосам тротуара, и ему не нужно было ничего,
кроме поцелуев ночного ветерка, обрывков самбы и форро, доносившихся до
него веселых голосов, ароматов кофе, пива и дешевых духов. Голова его
очищалась от затхлого дыма прошлого и от жгучего осознания истины, что он
никогда не сможет владеть ею полностью. В квартире эта мысль подавляла
его, потому что попытка овладеть ею неисправимо изуродовала его жизнь, и
теперь ее облик был отмечен печатью вины и замаран убийством и бегством.
путающихся, бесполезных мыслей. Тристан тоже тосковал по былой невинности.
Он пересек бульвар, сошел с тротуара на песок пляжа, сел на скамейку, снял
черные туфли со шнурками и шелковые носки в рубчик и спрятал их под кустик
пляжного горошка около скамейки. Как чудесно, что в 1988 году маленькие
кустики пляжного горошка и морского винограда растут здесь так же, как и в
1966-м, хотя мимо них прошло бессчетное количество ног.
более глубокого слоя. На освещенных площадках маячили силуэты тощих
беспризорников, азартно игравших в футбол. Тристан спустился ниже, во тьму
- туда, где море, накатывая на берег и отступая, оставляло на песке
полосы. Непрерывный ритмичный гул моря, его влажное сонное дыхание
заглушали собой более слабые уличные шумы и звуки музыки, но не поглощали
их полностью.
хрупкий, лишенный центральной звезды, - висел на безлунном небе у самого
горизонта. Над головой, пробиваясь сквозь ночное сияние Копакабаны, горели
случайные узоры созвездий, распространяя свое древнее сияние. Под ноги
Тристану опрокидывались маленькие волны ряби, и песок, впитывая волну,
начинал слабо фосфоресцировать. Мерцающие песчинки сияли, как духи, да это
и были духи, как казалось Тристану, такие же живые, как и он. Он шел по
зыбкому призрачному слою ускользающей пены, и мокрый песок засасывал его
босые ступни, а волны, набегая, лизали его лодыжки - все эти ощущения были
знакомы ему с детства, когда этот пляж и вид на море, открывавшийся от
дверей хижины, были единственной доступной ему роскошью.
собственное сияние волнующейся пены, перед ним вдруг возникла человеческая
тень, а еще две тени заступили ему за спину. В звездном свете сверкнул
недлинный нож.
мальчишеский голос и повторил фразу по-немецки.
один из вас.
мальчишка и добавил, словно пытаясь сохранить контроль над голосом, - ты,
блядский сын!
ответил ему Тристан. - Идите и вы к своим мамашам-шлюхам, я вас не трону.
хлынул в его грудь. Он почувствовал острие второго ножа меж лопаток, и
рука третьего мальчика проворной ящерицей скользнула к нему во внутренний
карман пиджака и вытащила бумажник. Проделала она это дерзко и нежно,
словно пацан был его собственным сыном, решившим пошалить с отцом, и это
одновременно рассмешило и разозлило Тристана. На далеком бульваре
развернулся автомобиль, и в полоснувшем по пляжу свете фар он разглядел
лицо стоящей перед ним тени - это было сверкающее, остекленевшее от
напряжения лицо маленького черного мужчины. Тристан успел даже прочесть
надпись на футболке мальчишки: "Черная дыра" - наверное, название
какого-то нового ночного клуба.
Тристан расстегнул металлический браслет часов, показал им, что это
"Ролекс", а тяжелый браслет сделан из золота и платины - и швырнул часы в
мерцающее море.
сквозь пиджак и кожу сначала совершенно безболезненно, а потом с яростным
жжением, которое невыносимой болью мгновенно распространилось по его телу.
Он потянулся к поясу за своей бритвой, но ее там не оказалось: "Бриллиант"
был ему другом в другой жизни; Тристан рассмеялся и хотел было объяснить
это и еще многое другое мальчишкам, которые вполне могли бы оказаться его
сыновьями, но те, одурев от ужаса и чудовищности своего поступка, движимые
чувством солидарности, разом навалились на Тристана, били и кололи ножами
повалившегося белого человека в назидание другим людям, считающим, будто
они владеют всем миром. Шумно вздыхало море, хрипели и стонали мальчишки и
их жертва, скрежетал по кости металл.
назад и перевернула его, оставив лежать на песке. Мальчишки лихорадочно
попытались пинками затолкать его в следующую волну, но он был еще жив, и
рука его клещами вцепилась в лодыжку двенадцатилетнего мальчика, который
заорал, будто его схватил призрак. Потом рука ослабела, мальчишка вырвался
и вместе со своими друзьями кинулся наутек, вздымая тучи песчинок босыми
ступнями. Потом мальчишки бросились врассыпную, исчезая каждый в своем
коридоре мрака по ту сторону шумной Авенида-Атлантика.
уходящую кровь, потерял сознание и умер. Его труп болтался между кромкой
прибоя и песчаной отмелью метрах в пяти от берега, которая не давала морю
унести его за горизонт. Океанские валы переваливались через отмель,
поднимая сверкающие в лунном свете облака брызг; пенящиеся струи ласково
обвивали тело Тристана, его светлый костюм намок и потемнел, а вода все
продолжала кувыркать труп, то вышвыривая на берег, то унося к песчаной
отмели.
проснулась от пригрезившегося ей кошмара, в котором все ее дети - и
пропавшая пара, и холеная троица, оставшаяся в Сан-Паулу, - осаждали ее,
требуя то ли завтрак, то ли свежую одежду, то ли денег на кассеты - а она
была словно парализована и не могла ничего поделать. Она плавала среди их
напряженных лиц и ощущала подступающий к сердцу ужас. Во сне все ее дети
были одного возраста и едва доставали ей до пояса, хотя на самом деле одни
Конан-Дойль Артур
Василенко Иван
Рыбаков Вячеслав
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Шилова Юлия