b *( по двести грамм, а? - Ясно, понятно. Давай вкалывай
дальше.
и, не чувствуя мороза, в похоронном настроении побрел на
электричку. Стылое солнце садилось в облака, снег под ногами
скрипел, мысли, словно заведенные, вертелись по кругу -
тяжелые, безрадостные, какого-то фиолетового оттенка. Нет,
скорее пронзительно красного, кумачового: "Мы не рабы, рабы
не мы. Ударный труд сокращает срок... Украл, выпил, в
тюрьму... Антошка, Антошка, сыграй нам на гармошке... На
нарах, бля, на нарах, бля, на нарах..."
Андрон залез в тепло вагона... Тянулись за окнами пролески и
поля, входили на остановках заснеженные люди, только ему все
было по фигу, полузакрыв глаза, откинувшись на спинку, он
думал о своем. Спроси, о чем конкретно, не ответил бы. То
ему хотелось вернуться и набить Мультику морду - вдрызг, то
становилось западло поганить а такую гниду руки, то делалось
до слез жалко Матату - эх, товарищ, товарищ. Как там тебе на
нарах? Глупый вопрос...
двери, ударили в лицо перронные ветра, уныло покосилась
вокзальная лахудра, продрогшая, несчастная, с сопливым носом
- на мороженое мясо любителей не находилось. "Шла бы ты
домой, Пенелопа", - Андрон соболезнующе ей подмигнул,
выбрался на набережную и, отворачивая лицо от вьюги,
Двинулся по Лермонтовскому мосту через Обводный.
радужные нимбы, прохожие трусили орой рысью, терли уши и
носы, зябко кутались в шарфы и поднятые воротники. "Сейчас
пожрать что-нибудь и чая погорячей", - Андрон в предвкушении
ужина прибавил шагу, с ритмичным скрипом полетел как на
крыльях, но неожиданно замедлил ход и остановился,
вглядываясь. Посмотреть было на что, даже послушать - на
Лермонтовском у памятника другу Мартынова расхаживал по-
строевому хороший человек майор в отставке Иван Ильич и
выводил несвязно, хрипатым голосом:
сильней!
распахнулась, невиданная шапка из австралийского опоссума
сбилась набок, и сам он был лицом невероятно красен, вывален
в снегу и в общем-целом пьян до изумления. Это ж надо так
набраться - ать-два, ать-два, ать-два, затем четкий разворот
по уставу, как полагается, через левое плечо, и снова
чеканный шаг, торжественный, строевой, с оттянутым носком,
на всю ступню. И песня:
мозолистой рукой..."
несложно - или мордой в снег до полного посинения, или в
лапы рабоче-крестьянской милиции, очень даже загребущие,
между прочим. Не будет ни болгарской, коричневого колера
дубленки, ни дивной шапки из австралийского опоссума, ни
' " +o"h%#.ao в карманах презренного металла, подделывание
которого преследуется по закону. Опять-таки все кончится
радикальной синевой - по всей роже. Словом, перспективы у
марширующего ветерана были безрадостны. Это у лапинского-то
однополчанина, с честью проводившего того в последний путь?
Ни в жисть!
и вытащил из снега ушанку из опоссума. - Давай, бери шинель,
пошли домой. Ты где живешь-то?
должность!
всей форме, однако, так и не закончив, все же дал надеть
многострадальную шапку и застегнуть облеванный тулуп, с
третьей попытки припомнил номер телефона.
транспорт. А я пока вспомню пехоту и родную роту, и тебя, за
то, что ты дал мне закурить...
копейки, позвонил.
самоуверенности, неги и спеси, - говорите же, пронто,
пронто.
слушались его. Не в болгарской дубленке - в курточке на
рыбьем меху.
поубавилось, он сразу сделался решительным и командным. - Вы
там где? На углу Обводного и Лермонтовского? Стойте, где
стоите, буду через сорок минут.
сдержала. Не прошло и часа, как со стороны Московского
подлетела бежевая "шестерка" и резко, так, что колеса пошли
юзом, дала по тормозам. Прислоненный к телефону-автомату
Иван Ильич машину узнал и, перестав бубнить себе под нос о
том, что "часовой не должен отдавать винтовку никому кроме
своего прямого начальника", вытянулся, отдал честь и скорбно
констатировал:
общем-то, девица, подбоченясь и не обратив на Ивана Ильича
ни малейшего внимания протянула Андрону руку.
где-то встречались. Хотя можно и ошибиться, столько лиц,
столько встреч...
Ильича.
афганского пошива, в шапке из вольной норки, в невиданных,
кремового цвета сапогах. Нос в меру курнос, губы бантиком,
фиалковые глаза светятся праведным гневом.
"Жигулям", но тут же его бросило на снег, и он принялся
барахтаться в сугробе, вставая на карачки, опускаясь на
брюхо и невнятно комментируя происходящее:
просительно посмотрела на Андрона:
и сам с наслаждением залез в отдезодо-рированное, пахнущее
елкой тепло салона.
пустив мотор, включила "поворотник". - А вас? Андрон
представился, двигатель взревел, машина, буксуя колесами,
тронулась. Покатили, вихляясь на наледи, вдоль главной
городской клоаки, на Новомосковском мосту ушли направо и,
пересекая всякие там Киевские, Рощинские, Заставские и
Благодатные, направились аж за Среднюю Рогатку на Пулковское
шоссе. Миновав гостиницу, зарулили в карман, проехали два
блочных корабля и пришвартовались у третьего, аккурат у мидл-
шпангоута.
Анжела, но отставной майор размяк в тепле, почивал сном
младенца и был абсолютно неподъемен.
транспортировать на четвертый этаж, потому как по закону
подлости лифт, естественно, не работал. Ну вот наконец
обшитая дерматином дверь, прихожая с рогами, зеркальный
коридор, душная, обставленная с чудовищной безвкусицей
комната - все дорогое, аляповатое, не на своих местах.
Финский, разложенный наполовину диван принял ветерана в свои
объятия, и он, почмокав слюнявыми губами, затих, вытянулся -
отвоевался на сегодня.
подруга жизни, плотная, крашенная хной, грустно махнула
пухлой, густо окольцованной рукой и принялась разоблачать
его.
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Лукин Евгений
Лукин Евгений
Смоленский Вадим