Чтение 46–й страницы книги ~Любовь инженера Изотова~

беспокойством повторял он, глядя в ее лицо.

- Ничего, ничего нет.

- Ну и прекрасно, - с облегчением произнес Андрей Николаевич. - Что там
с такси? - спросил он Русакова. - Будет, не будет? Вот Москва, честное
слово, все здесь сложно.

- Уж и Москва ему не нравится, - лениво проговорила Зоя.

Тася вышла в прихожую, сняла с вешалки пальто, открыла массивную
входную дверь, медленно спустилась по лестнице, вышла на улицу Горького.

"Ну вот, - сказала она себе, - теперь конец".

- Тася! - услышала она над собой голос Андрея Николаевича. Он догнал
ее. - Что ж ты убежала, как маленькая. Я тебя ищу, ищу.

В его голосе были и тревога, и жалость, и нежность.

- Неужели ты не понимаешь, - медленно проговорила Тася. - Я не убежала.
Я совсем ушла.

- Если я виноват...

- Ты не виноват, - тихо, с трудом сказала она.

- Вот вы где, вот вы где спрятались, - послышались голоса.

"Больше не могу, не хочу, все", - подумала Тася и быстро пошла вперед.
Она оглянулась только один раз, последний. Увидела его растерянное,
любимое ею лицо, кепка в руке. Рядом с ним огромная Зоя в огромном пальто.

30

Дома ждали, что Алексей вернется с женой. Готовились и радовались. Но
он вернулся один.

Лена все поняла сразу, спросила: "Это конец?" - и постаралась занять
Алексея домашними делами. Она говорила, что мать болеет и не лечится, что
ей необходимо бросить курить. Рассказывала об очередных неприятностях
отца. Еще с детства Алексей помнил эти "папины неприятности", которые
грозили ему судом. Сейчас тоже дела шли к суду. Домой Кондратию Ильичу
звонил прокурор, и он подолгу разговаривал с ним по телефону. Вешал трубку
и кротко сообщал: "Кажется, до суда не дойдет". Иногда говорил наоборот:
"Ладно, ладно, на суде разберемся". Это было поистине поразительное
спокойствие, выработанное многолетней практикой.

И здоровье тети Нади было неважным. И еще оказалось, что ей нужно
зимнее пальто. "Посмотри, в чем она ходит".

Алексей понимал: Лена действовала как хирург, который, дотрагиваясь
иглой, пробует омертвевшие ткани. Где обнаружится чувствительность, там
живое. Она искала, где живое, и искала правильно.

- Мать необходимо отправить в санаторий, хотя бы насильно, - говорила
Лена со своей обычной категоричностью.

Черты старости проступили в родителях за последнее время резко, но уйти
на пенсию они не соглашались. В их жизни не было ничего, кроме работы. И
эта мысль тоже почему-то была Алексею укором.

Как-то он сказал:

- Я бы очень хотел, чтобы вы оба ушли на пенсию.

- На пенсию - ни за что, - улыбнулся отец.

- Я сдохну без работы, - сказала Вера Алексеевна и закурила.

Вера Алексеевна страдала из-за сына. Он заслуживал счастья. Кто, как не
он? Он слишком хорош, благороден, надо быть немного похуже, с горечью
думала Вера Алексеевна. Она ничего не говорила ему, а все говорила Лене и
плакала, и у нее чаще обычного болело сердце.

"Скандалисты" не сразу заметили, что Тася исчезла из жизни Алексея, а
когда поняли, бросились помогать. Тетя Клава и Горик подарили Алексею
воспоминания. Маруся уговаривала его начать посещать вместе с нею
публичные лекции в городском лектории.

"Скандалисты" не говорили в его присутствии о любви, хотя вообще это
была у них популярная тема, а тетя Клава, старенькая, не слишком грамотная
Клава, писала роман о любви для современной молодежи.

Алексей видел все, что происходило дома. Самым трудным было молчаливое
сострадание отца и матери. Он виноват перед ними за то, что несчастлив.

Поэтому дома он был весел, постоянно оживлен, даже шумлив. Он сидел со
"скандалистами", не желая обидеть их, принимал участие в их спорах, играл
с ними и с отцом в карты - занятие, которое он терпеть не мог.

Надо было "держаться", как часто говорила Тася. Удивительно, что он не
мог забыть ничего - ни слов ее, ни голоса, ни лица. Хотя делал все, чтобы
забыть.

У него появились увлечения, которых раньше не было. То ли ему хотелось
демонстрировать перед семьей свою так называемую "интересную жизнь", то ли
на самом деле надо было чем-то жизнь заполнять. Он обрабатывал материалы
реконструкции, сидел положенные часы в институте, не торопясь возвращался
домой, и все равно оказывалось, что есть еще длинный вечер. А кроме того,
еще субботы и воскресенья.

Он стал ходить в театр. Начал с шекспировских спектаклей, которые ему
давно хотелось посмотреть. И втянулся. Он спрашивал совета у Лены: "Это
стоит посмотреть?", и та, истинная москвичка, вечно занятая, ничего не
знавшая про театры и спектакли, на всякий случай отвечала: "Стоит".

У Алексея была спутница, милая девушка, которая работала вместе с ним в
институте. Звали ее Вероникой. У нее был один недостаток. Она любила
говорить: "Все, чего я достигла, я достигла сама, без чьей-нибудь помощи".

Она любила театр и собирала театральные программы. После театра Алексей
отвозил ее домой на такси и ни разу не зашел к ней, хотя она приглашала.

"Все, чего я достигла..." Наверно, это было свинство, но ему не
хотелось идти к ней и не хотелось гулять с ней по улицам, сидеть в кафе,
звать к себе.

- У меня несколько однообразная жизнь, но вполне приятная, - говорил
Алексей, - я еще так никогда не жил.

И надевал белоснежную рубашку и тщательно завязывал узкий галстук и
никак не мог понять, почему у него галстук все-таки всегда слегка
сбивается набок.

- Как твой муж завязывает галстук? Ты не знаешь? - спрашивал он Лену.

В театре удручали антракты. "Антракты должны быть уничтожены
совершенно", - уверял Алексей Веронику. Но она была не согласна. Она
любила возражать. "Позвольте с вами не согласиться... - язвительно
начинала она. - Антракт - это составная часть спектакля". "Ну что с тобой
поделаешь, если ты дура", - думал Алексей и шел в антракте к буфету и
покупал Веронике шоколад, - она его очень любила.

Вскоре у Вероники сделались несчастные глаза, она стала молчаливой и
напряженной, надевала туфли на таких высоких каблуках, что с трудом
передвигала ноги, и Алексей понял, что надо прекращать совместные
посещения театра. Ему было жаль Веронику. И по театрам он прекратил
ходить. Надоело.

- Ты когда-нибудь была в Бахрушинском музее? - спросил он Лену.

- Окончательно спятил - ненавижу музеи.

- А я решил заняться самообразованием, - сказал Алексей, но он тоже не
любил музеи. Зато он купил лыжи и ботинки, решив, что, как только появится
снег, будет бегать на лыжах и таким образом... справится с воскресеньями.

Он много читал. О путешествиях, об исследованиях пещер, о голубом
континенте, об охоте на редких зверей. "Увлекательна только правда", -
думал он. Было почти легко, он почти перестал вспоминать Тасю. Он стал
читать Толстого и уже больше ничего другого не читал.

К домашним Алексей обращался только с шуткой и среди "скандалистов"
неожиданно приобрел репутацию остряка. Остряком он не был, но, видно, уж
очень любили его "скандалисты", если признали остряком. И никто не спросил
его о Тасе.

Алексею бывало неловко, когда в институте он встречался с Вероникой,
хотя, разумеется, он не признавался ей в любви. Он только приглашал ее в
театр. А она теперь смотрела на него презрительно, и ее нервные губы
вздрагивали.

Однажды вечером явилась Валя. Лена после дежурства спала в столовой на
диване.

Валя поцеловала Алексея в висок, прошла в столовую и села. У нее было
обычное высокомерно-доброжелательное выражение лица, любезная готовность
потрепать собеседника по щеке.

- Как поживаешь? - спросил Алексей.

Лена села на диване, протирая заспанные глаза.

- А-а, кого мы видим.

Валя сняла перчатку, подняла руку и показала широкое обручальное
кольцо.

Валя рассказывала что-то мелодичным голосом, ямочки появлялись у нее на
щеках, когда она улыбалась, прелестные ямочки.

- А где та блондинка, которую я видела здесь в прошлый раз? - спросила
Валя.

- В командировке, - поспешила ответить Лена.

- В какой такой? - спросила Валя ласково.

- В заграничной, - отрезала Лена.

- Мы получили квартиру, - сообщила Валя, - милости прошу на новоселье.
Когда Семен Григорьевич вернется из командировки. Не заграничной.

Вале хотелось показать, что такое воспитанная женщина, жена профессора,
какой она теперь стала. У нее появились новые манеры - она щурила глаза,
потряхивала головой, поощрительно, снисходительно. Лена сразу заметила и
спросила:

- Что ты трясешь затылком, у тебя что-нибудь болит?

Валя опять потрясла головой, очень снисходительно. Лена всегда была
хамкой.

- Где вы бываете, друзья? - спросила Валя своим невыносимым участливым
голосом. - Сейчас в Москве масса интересного.

Алексей думал о Тасе. В прошлый раз, когда приходила Валя, Тася была