поймали его и завтра расстреляем. Он неплохой человек, и я разрешил ему
повидаться с тобой. Он считает, что это будет для него благом.
Только и всего.
спрятаться у нас.
разнесется. Вон, полюбуйтесь на этих пострелят. Покоя Хосе не дают. - Она
продолжала тараторить: - Тогда все захотят исповедоваться, а дойдет до
губернатора, и конец пенсии.
сказала нехорошее слово. - Вот в чем теперь твой долг.
свою былую веру. Он сказал:
захохотала, и ее хохот нерешительно подхватили дети за окном. Падре Хосе
приложил пальцы к своим красноватым глазам, точно они у него болели. Он
сказал:
попущение, но значит ли это что-нибудь в такой жизни, как моя? Он сказал:
милосердие у него больше не было - и услышал у себя за спиной умоляющий
голос падре Хосе:
крикнул:
жалким, неубедительным добавлением к общему хохоту. Хохот окружал теперь
падре Хосе со всех сторон и уходил ввысь к стройному хору созвездий,
названия которых он знал когда-то.
затворил ее за собой и запер на ключ, держа руку на револьвере. Он сказал:
на полу, как ребенок, занятый игрой. Он сказал:
непрерывно тянут свое "ж-ж, ж-ж", а жуки хлопаются о стены. Наконец
священник сказал:
только жалкий, сорвавшийся смешок. Его голова свесилась к коленям: он со
всем покончил, и с ним все покончили.
спросил с деланной развязностью: - А разрешите узнать, когда...
и, насколько можно было разглядеть в темноте, стал грызть ногти.
в общую камеру.
изменил ему, точно от сильной простуды. Он прохрипел: - О стольком надо
подумать.
принес немножко бренди.
такого не понадобилось бы. Но я всю жизнь боялся боли.
уж важно.
кажется, ты просто хочешь внушить мне...
католическую церковь, в общение святых... Как там у вас дальше?
поступках. Но сам отпустить себе грехи не могу.
дело?
священника он не понял:
было тяжело на душе. Теперь, когда последний священник сидит под замком,
больше ему и делать-то нечего. Пружинка, двигавшая его действиями,
лопнула. Хорошее было время, пока шла охота, подумал он, но больше этого
не будет. Цель исчезла, жизнь словно вытекла из окружающего его мира. Он
сказал с горьким сочувствием (ему трудно было вызвать в себе ненависть к
этому маленькому опустошенному человечку):
голос:
побрел по тюремному двору. Он зашел в участок: фотографии священника и
бандита все еще висели на стене; он сорвал их - больше они не понадобятся.
Потом сел за свой стол, опустил голову на руки и, поддавшись непреодолимой
усталости, заснул. Он не мог вспомнить потом, что ему снилось, - в памяти
остался только хохот, непрерывный хохот и длинный коридор, выхода из
которого найти было нельзя.
минут, потом он отвинтил колпачок и поднес фляжку ко рту. Бренди не
оказало на него никакого действия, точно вода.
сказал:
как газетный штамп и раскаяния вызвать не могла. Он начал снова: - Я спал
с женщиной, - и представил себе, как стал бы расспрашивать его священник:
"Сколько раз? Она была замужем?" - "Нет". Бессознательно он снова
отхлебнул из фляжки.
света в хижину, - ее хитрое, насупленное, недетское лицо. Он сказал:
вечно. - Вот любовь, которую он должен был чувствовать к каждой
человеческой душе, а весь его страх, все его стремления спасти
сосредоточились не по справедливости на этом одном ребенке. Он заплакал:
девочка словно медленно уходила под воду, а он мог только следить за ней с
берега, ибо разучился плавать. Он подумал: вот как я должен бы относиться
ко всем людям, - и заставил себя вспомнить метиса, лейтенанта, даже
зубного врача, в доме которого побывал, девочку с банановой плантации и
множество других людей, и все они требовали его внимания, словно толпились
у тяжелой двери, не поддающейся их толчкам. Ибо этим людям тоже грозит
опасность. Он взмолился: - Господи, помоги им! - И лишь только произнес
эти слова, как снова вернулся мыслью к своей дочери, сидящей у мусорной
кучи, и понял, что молится только за нее. Опять нет ему оправдания.
которым я бы не пренебрегал. Я повинен в гордыне, мне не хватало
милосердия... - Эти слова опять были буквой исповеди, лишенной всякого
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Плотников Александр
Никитин Юрий
Апраксина Татьяна
Распопов Дмитрий