гаммой. Красные языки тянулись вверх, как сладострастные языки пламени, а
черные кровяные колбасы вносили в светлую мелодию сосисок мрак грозного
пресыщения. Я поистине создал картину - ну право же, изобразил
рождественское объедение, полуночный час, посвященный жратве, восторг
прожорливых желудков, опустошенных церковными псалмами. Дюжая индейка на
верху витрины выставляла напоказ свою белую грудь, из-под кожи у нее
сквозили черные пятнышки трюфелей. Это было нечто варварское и
великолепное - как бы само брюхо в ореоле славы, но представленное в такой
беспощадной манере, с такой яростной насмешкой, что перед витриной
собралась толпа, встревоженная этой пылающей выставкой снеди... Когда
тетушка Лиза пришла из кухни, она перепугалась, вообразив, что я поджег
сало в лавке. А главное, индейка показалась ей до того непристойной, что
она меня выставила вон, меж тем как Огюст наводил порядок, демонстрируя
всю свою глупость. Эти скоты никогда не поймут языка красок, не поймут
красного пятна, положенного рядом с серым. Шут с ними, это все-таки мой
шедевр. Ничего лучшего я никогда не создавал.
с Триумфальной аркой. Здесь на высоте веяло мощным дыханьем ветров с
открытых дорог вокруг этой огромной площади. Флоран сел, вдыхая полной
грудью первые свежие запахи, которые поднимались от поросших травою
городских укреплений. Он повернулся и, перестав смотреть на Париж, пытался
разглядеть вдали деревню. Подле улицы Лоншан г-жа Франсуа указала ему то
место, где она его подобрала. Флоран глубоко задумался. Он смотрел на нее,
такую здоровую и спокойную, сидевшую вытянув немного вперед руки с
вожжами. Эта женщина, с низко повязанным на лбу платком, с обветренным
лицом, выражавшим грубоватую доброту, была куда красивей Лизы. И стоило ей
чуть-чуть щелкнуть языком, как Валтасар, навострив уши, ускорял шаг,
быстрее трусил по мостовой.
каменных оград и остановилась в глубине какого-то тупика. Это был край
света, как выражалась г-жа Франсуа. Теперь нужно было выгрузить капустные
листья. Клоду и Флорану хотелось избавить от этой работы помощника
огородницы, занятого посадкой салата. Каждый из них вооружился вилами,
чтобы сбрасывать удобрение в навозную яму. Это доставляло им удовольствие.
Клод питал симпатию к навозу. Очистки, комья рыночной грязи, отбросы,
упавшие с гигантского стола рынка, продолжали жизнь, возвращаясь туда, где
выросли эти овощи, и давали тепло другим поколениям капусты, репы,
моркови. Все это вновь обретало жизнь, превращаясь в великолепные плоды,
чтобы снова красоваться на тротуарах у рынка. Париж все превращал в тлен,
все возвращал земле, которая, не зная устали, возрождала то, что
уничтожала смерть.
последнюю охапку. - Она, наверное, в десятый раз, если не больше,
вырастает вон там в углу, у абрикосового дерева.
огороду, пока Клод писал этюд с конюшни, а г-жа Франсуа готовила завтрак.
Огород представлял собой длинную полоску земли с узкой дорожкой посредине.
Участок тянулся вверх по отлогому склону; закинув голову, отсюда можно
было увидеть невысокие казармы Мон-Валерьена на вершине холма. Огород
отделяла от других участков живая изгородь, высокие стены боярышника
заслоняли горизонт зеленым занавесом; казалось, окрест один лишь
Мон-Валерьен, одолеваемый любопытством, привстал на цыпочки, чтобы
заглянуть за ограду к г-же Франсуа. Безбрежным покоем веяло от невидимых
полей. Здесь, среди четырех стен изгороди, майское солнечное тепло было
напоено негой и тишиной, пронизано гудением пчел, истомой радостного
зарожденья. То тут, то там раздавалось похрустыванье, шелест, тихий вздох,
и тогда начинало казаться, будто слышишь, как рождаются на свет и растут
овощи. Квадраты, засаженные щавелем и шпинатом, полоски редиски, репы,
моркови, большие грядки картофеля расстилались скатертями по чернозему,
зеленели стрелками молодых побегов. Немного подальше полоски салата, лука,
порея, сельдерея, высиженные по прямой линии, казались шеренгами оловянных
солдатиков на параде; зеленый горошек и фасоль уже начинали обвиваться
своими тонкими усиками вокруг леса колышков, который обещал в июне
превратиться в густую чащу. Кругом нельзя было сыскать ни одного сорняка.
Огород казался двумя параллельно раскинутыми коврами с правильным
орнаментом - зеленым на красноватом фоне, - которые каждое утро тщательно
чистят щеткой. А серая бахрома из тимьяна опушила с обеих сторон дорожку.
тимьяна. Покой и чистота земли наполняли его счастьем. Почти год он видел
только овощи, истерзанные в тряских тележках, сорванные накануне, еще
истекающие кровью. Сейчас он радовался, видя их в родной им земле,
спокойно живущими в черноземе, здоровыми от макушки до корешков. Широкие
физиономии капусты сияли благополучием, морковь была веселая, а листья
салата беспечно, словно гуляки, тянулись чередой друг за дружкой. Сейчас
Центральный рынок, который Флоран покинул нынешним утром, представлялся
ему обителью мертвых, где валялись только трупы живых существ, бойней, где
царят смрад и разложение. И он замедлял шаг, он отдыхал в огороде г-жи
Франсуа - так отдыхают те, кто долго скитался среди оглушительного шума и
мерзких запахов. Гам и тошнотворная сырость рыбного павильона рассеялись;
Флоран возрождался на чистом воздухе. Клод был прав: на рынке гибнет все.
Земля - вот жизнь, вот извечная колыбель, источник здоровья мира.
солнце, они так весело принялись за еду, что изумленная г-жа Франсуа,
глядя на Флорана, только приговаривала:
подлый Париж нагоняет на вас такой мрак. И мне кажется, будто теперь
солнышко заглянуло вам в глаза... Право, от больших городов один лишь
вред; вам надо бы сюда перебраться.
вплоть до сточных канав, сохраняя при этом нежную любовь к деревне. После
завтрака г-жа Франсуа и Флоран остались одни на огороде, на том участке,
где было посажено несколько плодовых деревьев. Они сидели на земле и вели
серьезный разговор. Г-жа Франсуа давала ему советы, в которых
чувствовались материнская забота и нежность. Она задавала ему тысячу
вопросов о его жизни, о его планах на будущее и с чистосердечной простотой
предложила ему себя, если когда-нибудь она понадобится ему для того, чтобы
он чувствовал себя счастливым. Флоран был глубоко тронут. Никогда еще ни
одна женщина так с ним не разговаривала. Она казалась ему здоровым и
жизнерадостным растением, выросшим, подобно овощам на черноземе ее сада;
когда же ему вспоминались всякие Лизы и Нормандки - все эти красавицы
Центрального рынка, - он видел в них лишь сомнительную женскую плоть,
приукрашенную, как товар для витрины. Несколько часов он полной грудью
вдыхал здесь безмятежную радость, избавленный от сводивших его с ума
запахов жратвы, возрожденный живительными соками деревни, подобно той
капусте, о которой Клод говорил, что видел, как она в десятый раз
вырастает на этой земле.
вернуться в город пешком. Огородница проводила их до угла проулка и,
задержав на мгновенье руку Флорана в своей, тихо сказала:
осталось там, позади. Дорога от Курбвуа была белой от пыли. И Флоран и
художник любили большие прогулки, любили слушать гулкий стук грубых
башмаков по утоптанной земле. При каждом движении за их каблуками
взвивались легкие струйки пыли. Косые лучи солнца ложились на дорогу и
необычайно удлиняли бегущие тени, которые вытянулись поперек мостовой, так
что головы достигали до самой обочины, скользили по противоположному
тротуару.
размахивая руками, счастливый и увлеченный мерным ритмом движения, который
он еще подчеркивал тем, что раскачивался на ходу. Затем, словно очнувшись
от грез, он спросил:
рассказывать об этой серии гравюр, отзываясь о них с высокой похвалой. Он
описал несколько эпизодов из серии: толстяки - огромные, лопающиеся от
жира - готовят себе вечернюю жратву, а тощие, согбенные в три погибели
вечной голодовкой, засматривают с улицы, - этакие жердяи с завистливыми
глазами; и еще другая гравюра: толстяки с обвислыми щеками, сидя за
столом, гонят прочь тощего, который осмелился смиренно пробраться внутрь и
похож на кеглю среди племени шаров. Клод видел в этой серии гравюр
трагедию рода человеческого; в заключение он стал классифицировать всех
людей на разряды тощих и толстых, поделив их на две враждующие группы, из
которых одна пожирает другую, нагуливает брюхо и наслаждается жизнью.
пор как совершилось первое убийство, прожоры всегда пьют кровь тех, кто не
досыта ест... Вот он, вечный пир жизни: начиная с самого слабого и кончая
самым сильным, каждый пожирает своего соседа и в свой черед пожирается
другим... А следственно, милейший, остерегайтесь толстых.
заходящее солнце все удлиняло. И прошептал:
под солнцем таким субъектам, у которых брюхо запало, как у нас с вами?
закричал:
Будь я толстым, я бы спокойно занимался живописью, имел бы отличную
мастерскую, продавал бы свои картины на вес золота. А вместо этого я
обречен быть тощим; я хочу сказать, что зря расходую свой темперамент,
Маккарти Кормак
Каргалов Вадим
Корнев Павел
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Василенко Иван