Чтение 46–й страницы книги ~Легенда о наследстве мавра~

дал матери новый повод для злых насмешек.

- Может, лучше было бы совсем их отрезать? - издевалась она. - Может,
тогда что-нибудь бы там откупорилось? Потому что закупорка явная. Ушная сера
там или не знаю еще что. Внешние формы - высший класс, но внутрь ничего не
проходит. ,

Неудивительно, что Ина и впрямь сделалась глуха ко всему, что говорила
мать, и принялась соперничать с ней единственным, как она считала, доступным
ей способом - используя свою внешность. По очереди она предлагала себя в
качестве модели художникам-мужчинам из окружения Ауроры - Адвокату,
Сарангисту, Джазисту, - и когда ее великолепная нагота являла себя в их
мастерских во всем неотразимом блеске, гравитационное поле Ины немедленно их
притягивало; подобно падающим с орбиты спутникам они обрушивались на ее
мягкие холмы. После каждой победы она как бы случайно оставляла на виду у
матери любовную записку или эротический набросок с натуры, как воин-апач,
приносящий очередной скальп к вигваму вождя. Она вошла не только в мир
искусства, но и в мир коммерции, став ведущей индийской манекенщицей и
фотомоделью, украсив собой обложки таких изданий, как "Фемина", "Базз",
"Селебрити", "Патакха", "Дебонэр", "Бомбей", "Бомбшелл", "Сине блиц",
"Лайфстайл", "Джентльмен", "Элеганца", "Шик", и соперничая славой с
ярчайшими звездами "Болливуда". Ина стала безмолвной богиней секса, готовой
показываться в самых что ни на есть эксгибиционистских костюмах, создаваемых
молодыми бомбейскими модельерами новой формации, костюмах столь откровенных,
что многие манекенщицы смущались и отказывались их носить. Не знавшая
смущения Ина шла, покачивая бедрами, фирменной своей скользящей походкой и
становилась королевой каждого показа. Ее лицо на журнальной обложке
увеличивало спрос в среднем на треть; при этом она не давала интервью,
отвергая все поползновения проникнуть в ее интимные тайны, как, например,
цвет ее спальни, любимый киногерой или мотив, который она напевает, принимая
ванну. Никаких автографов, никаких советов, как стать красивой. Она
оставалась подчеркнуто отчужденной; с головы до пят девушка с Малабар-хилла,
представительница высшего сословия, она позволяла людям думать, что позирует
просто так, забавы ради. Молчание работало на ее шарм; оно заставляло
мужчин, мечтая, достраивать ее образ, заставляло женщин воображать себя в ее
легких сандалиях или туфлях из крокодиловой кожи. В апогее чрезвычайщины,
когда Бомбей жил почти обычной своей деловой жизнью, если не считать того,
что все опаздывали на поезда, начавшие вдруг ходить по расписанию, когда
бациллы общинного фанатизма распространялись подспудно и болезнь в
гигантском городе еще не вспыхнула, - в это странное время Ина в результате
опроса была признана первым образцом для подражания у молодых читательниц
журналов, набрав вдвое больше голосов, чем госпожа Индира Ганди.

Но соперницей, которую она стремилась победить, была отнюдь не Индира
Ганди, и все ее триумфы оставались бессмысленными, пока Аурора не брала
наживку и не обрушивалась на дочь за распущенность и эксгибиционизм; пока
наконец Ина не послала своей знаменитой матери эпистолярное доказательство
связи - которая свелась, как потом выяснилось, к двум выходным дням в
гостинице "Лорде сентрал" в Матеране - с Васко Мирандой. Это сработало.
Аурора вызвала к себе старшую дочь, обозвала шлюхой и нимфоманкой и
пригрозила выкинуть ее на улицу.

- Не беспокойся, - ответила Ина гордо. - Я тебя избавлю от хлопот. Сама
уйду.

Не прошло и суток, как она сбежала в Америку - в Нэшвилл, штат
Теннесси, в столицу музыки "кантри" - с молодым плейбоем, который был
единственным наследником остатков семейного состояния Кэшонделивери после
того, как Авраам выкупил дело у его отца и дяди. Джамшеджи Джамибхой
Кэшонделивери снискал себе славу в ночных клубах Бомбея под псевдонимом
"Джимми Кэш" как поставщик музыкальной продукции в стиле, который он называл
"восточным кантри", - то есть гнусаво-гитарных песен о ранчо, поездах, любви
и коровах в специфическом индийском варианте. И вот они с Иной рванули на
простор, на родину стиля "кантри" - людей посмотреть, себя показать. Она
взяла сценический псевдоним Гудди -то есть Куколка - Гама (использование,
хоть и в сокращенной форме, материнской фамилии указывает на то, что Аурора
продолжала влиять на мысли и дела дочери); и произошло еще кое-что. Ина, чья
немота стала легендарной, вдруг разинула рот и запела. Она возглавила
ансамбль, в который вошли еще три певички-аккомпаниаторши и который,
несмотря на лошадиные ассоциации, она согласилась назвать "Но-но-Джимми".

Через год Ина с позором вернулась домой. Ее вид ужаснул нас всех.
Встрепанная, с грязными волосами и прибавившая семьдесят с лишним фунтов -
Гама-то Гама, но теперь уже никакая не Куколка! В аэропорту при возвращении
долго не могли поверить, что она и есть молодая женщина на фотографии в
паспорте. С браком ее было покончено, и хотя, по ее словам, Джимми оказался
чудовищем и "вы представить себе не можете, что он вытворял", мало-помалу
выяснилось, что ее нарастающий эксгибиционизм и сексуальная всеядность в
отношении голосистых поддельных ковбоев не нашли должного понимания у
морализирующих теннессийских арбитров, решающих судьбы певцов, а также,
разумеется, у ее мужа Джамшеда; вдобавок ко всему в ее голосе, когда она
пела, неискоренимо звучал предсмертный писк удушаемой гусыни. Она тратила
деньги с такой же свободой, с какой налегала на произведения американской
кухни, и ее припадки ярости усиливались пропорционально габаритам ее тела. В
конце концов Джимми дал от нее деру и, бросив "восточное кантри", взялся
изучать право в Калифорнии.

- Помогите мне его вернуть, - умоляла она нас. - У меня есть план.

Родной дом - это место, куда ты всегда можешь вернуться, сколь бы ни
были болезненны обстоятельства твоего ухода. Аурора не стала поминать разрыв
длиною в год и заключила блудное дитя в объятия.

- Мы призовем этого подлеца к порядку, - утешала она плачущую Ину. -
Только скажи, чего ты хочешь.

- Я хочу, чтобы он приехал, - рыдала она. - Если он будет думать, что я
умираю, он, конечно, приедет. Отправьте ему телеграмму, что у меня
подозревают... ну, не знаю. Что-нибудь не заразное. Сердечный приступ.

Аурора с трудом подавила улыбку.

- Может, лучше, - предложила она, обнимая непривычно дородную дочь, -
какая-нибудь истощающая болезнь?

Ина не уловила насмешки.

- Что ты, мама, - проговорила она в Аурорино плечо. - Я не сбавлю вес
так быстро. Не говори глупостей. Напишите ему, - ее лицо озарилось светом, -
рак.

x x x

Теперь о Минни: в год, когда Ина была в Америке, она нашла свой
собственный спасительный путь. С сожалением должен сообщить вам, что наша
милая Инамората, самая кроткая из женщин, ощутила в тот год "амор" не к кому
иному, как к самому Иисусу из Назарета; к Сыну Человеческому и его Пресвятой
Матери. Минни-мышка, которую так легко было повергнуть в смятение, которую
наше домашнее разнузданное битничество то и дело заставляло в ужасе охать,
ахать и закрывать рот ладонью, наша глазастая невинная мини-Минни, учившаяся
на сестру милосердия у монахинь на Алтамонт-роуд, заявила о своем желании
променять Аурору, мать свою по плоти, на Марию Благодатную, Матерь Божью,
стать не сестрой, а Сестрой и пребывать отныне не в "Элефанте", а - в чьем
же доме, в чьей же любви?

- Христа! - злобно кричала Аурора, которую я в первый раз видел такой
рассерженной. - Вот, значит, как ты нам за все отплатила!

Минни залилась краской, и видно было, что она хочет одернуть мать,
чтобы та не произносила имя Господа всуе, -но вместо этого она до крови
закусила губу и отказалась принимать пищу.

- Пусть себе умирает, - сказала Аурора упрямо. - Лучше труп, чем
монашка.

Шесть дней маленькая Минни не пила и не ела и наконец начала
проваливаться в забытье, все больше и больше сопротивляясь попыткам вернуть
ее к жизни. Под давлением Авраама Аурора сдалась. Мне редко доводилось
видеть мать плачущей, но на седьмой день она все-таки заплакала, исторгая
слезы в отрывистых, судорожных рыданиях. Была вызвана сестра Иоанна из
монастыря Девы Марии Благодатной -та самая сестра Иоанна, которая принимала
все роды моей матери, - и она явилась, исполненная спокойной властности
королевы-победительницы, словно Изабелла Испанская, вступающая в Альгамбру
после капитуляции мавра Боабдила. Это была не женщина, а грузный старый
корабль с белыми парусами вокруг головы и колышущимися волнами плоти под
подбородком. Все в ее облике приобрело в тот день символический смысл; она
была судном, на котором наша сестра должна отправиться в дальнее плавание.
На верхней губе у нее была большая бородавка, похожая на узловатый пень и
символизировавшая неподатливость истинной веры, а торчавшие оттуда жесткие
стрелы волос указывали на муки, которые суждено испытывать в этом мире
христианину.

- Благословен будь дом сей, - сказала она, - ибо отсюда невеста идет ко
Христу.

Аурора Зогойби должна была употребить все свои силы, чтобы сдержаться и
не прикончить ее на месте.

Так Минни стала послушницей, и когда она пришла к нам в костюме Одри
Хепберн из "Истории монахини", слуги окрестили ее - как бы вы думали? -
Минни мауси. То есть мамочка; но было в самом звучании прозвища что-то
неприятно-мышиное, словно диснеевские фигуры, нарисованные Васко Мирандой на
стенах нашей детской, были каким-то образом в ответе за метаморфозу моей
сестры. К тому же эта новая Минни, эта сдержанная, отстраненная, прохладная
Минни с улыбкой Моны Лизы и набожным свечением устремленных в вечность глаз
стала мне настолько же чужой, как если бы она перешла в иной биологический
вид; стала ангелицей, марсианкой, двумерной мышкой. Ее старшая сестра,
однако, вела себя так, будто в их отношениях ничто не изменилось, будто
Минни, хоть она и завербовалась в армию другого государства, все равно
обязана исполнять приказы Большой Сестры.

- Поговори с твоими монашками, - велела ей Ина. -Пусть положат меня к
себе в лечебницу. - (Монахини на Алтамонт-роуд специализировались на двух