что-нибудь!
у плиты, Саня в украинском костюме и Саня, как бабушка, в своем желтом
меховом тулупе.
нее Петькиной карточки, и как быстро принесла ее - точно вышла за дверь и
вынула карточку из кармана. Ну что ж! Подходяще, как говорит судья.
Недаром Саня тоже собирается в Академию художеств!
лучше, чем она была на самом деле. Но он был склонен подчеркивать в ее
лице монгольские черты: узковатый разрез глаз, широкие скулы и взгляд,
какой-то восточный, татарский. Быть может, поэтому на некоторых полотнах
она была так необыкновенно похожа на мать.
снова здорово. Особенно плита: все так и кипело в горшках, белые маленькие
катышки катились, кипели.
рисовать даже не люблю. Раньше любил, а теперь совершенно нет.
быть летчиком. Тебе это интересно. А мне рисовать - неинтересно.
Доктор - и писатель.
пробовали разбудить его, но он только засмеялся во сне, как ребенок, и
перевернулся на другой бок.
домой, мы должны были с бьющимся сердцем обходить грозного Яфета, который
в огромной шубе сидел на табурете перед входной дверью и спал - хорошо,
если спал. Теперь я был выпускной, и мы могли возвращаться когда угодно.
болтали. Валя что-то писал, сидя на кровати с поджатыми ногами.
до двенадцати. Сейчас который?
должен передать его совершенно спокойно. Я не должен волноваться, особенно
теперь, когда, прошло так много лет. Разумеется, все могло быть иначе. Все
могло быть иначе, если бы я понял, какое значение имело для нее каждое мое
слово, если бы я мог предположить, что произойдет после нашего
разговора... Но этих "если бы" - без конца, а мне не в чем ни
оправдываться, ни виниться. Итак, вот этот разговор.
просидела у него весь вечер. Но она пришла не к нему, а ко мне, именно ко
мне, и с первых же слов сказала мне об этом.
узкой рукой прическу. На столе стояло вино и печенье, и Кораблев наливал и
наливал себе, а она только раз пригубила и так и не допила свою рюмку. Все
время она курила, и везде был пепел - и у нее на коленях. Знакомая
коралловая нитка была на ней, и несколько раз она слабо оттянула ее - как
будто нитка ее душила. Вот и все.
она. - А между тем оба письма оказались в одной почтовой сумке. Как ты это
объясняешь?
еще жив.
неожиданным вдохновением, - ведь штурмана подобрала экспедиция лейтенанта
Седова. Вот кто знает. Он им все рассказал, я в этом уверен.
штурман отправил письма почтой, наверно, он и пакет той же почтой
отправил. Нужно узнать.
могу объяснить, с каким выражением он смотрел на Марью Васильевну. Вдруг
он вставал из-за стола и начинал расхаживать по комнате, сложив руки на
груди и приподнимаясь на цыпочках. Он был очень странный в этот вечер -
какой-то летящий, точно на крыльях. Так и казалось, что усы его сейчас
распушатся под ветром. Мне это не нравилось. Впрочем, я понимал его: он
радовался, что Николай Антоныч оказался таким негодяем, гордился, что
предсказал это, немного боялся Марьи Васильевны и страдал, потому что она
страдала. Но больше всего он радовался, и это было мне почему-то противно.
У тебя там родные?
Кораблеву. - Там чудесно. Какие сады! Я потом уже не бывала в садах, как
уехала из Энска.
там живут три тетки, которые не верят в бога и очень гордятся этим, и что
одна из них окончила философский факультет в Гейдельберге. Прежде она не
говорила так много. Она сидела бледная, прекрасная, с блестящими глазами и
курила, курила.
- сказала она, вдруг забыв о тетках, об Энске. - Но я никак не могла от
нее добиться, что это за фразы.
молчала, как будто ей страшно было услышать их от меня.
первый раз голос у нее немного дрогнул. - Я его когда-то так называла.
Татаринова она называла "Монтигомо Ястребиный Коготь". Особенно мне
смешно, потому что я теперь знаю о нем больше, чем кто-нибудь другой на
земном шаре. Но тогда это ничуть не было смешно - этот все время спокойный
и вдруг задрожавший голос.
думали мы с Катей, а из Чехова. У Чехова есть такой рассказ, в котором
какой-то рыжий мальчик все время называет себя Монтигомо Ястребиный
Коготь.
ты когда-то меня называла. Как это было давно, боже мой! Впрочем, я не
жалуюсь. Мы увидимся, и все будет хорошо. Но одна мысль, одна мысль
терзает меня". "Одна мысль" - два раза, это не я повторил, а так и было в
письме - два раза.
иначе. Неудачи преследовали нас, и первая неудача - ошибка, за которую
приходится расплачиваться ежечасно, ежеминутно, - та, что снаряжение
экспедиции я поручил Николаю".
Марья Васильевна, которая была очень бледна, побледнела еще больше. Уже не
бледная, а какая-то белая, она сидела перед нами и все курила, курила.
Потом она сказала совсем странные слова - и вот тут я впервые подумал, что
она немного сумасшедшая. Но я не придал этому значения, потому что мне
казалось, что и Кораблев был в этот вечер какой-то сумасшедший. Уж он-то,
Шилова Юлия
Шидловский Дмитрий
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Афанасьев Роман