понял, что спорить бесполезно. Но это неожиданное отступничество все же
сильно его раздосадовало.
наслаждением смакуя каждое слово.
никогда не подымавшая на собеседника глаз, - принесла завтрак на
раскрашенном деревянном подносе.
странный привкус. Овальные булочки, посыпанные сахарной пудрой, были из
жирного, сладкого теста.
кухни. Мы привыкнем к нему... после непродолжительного несварения желудка.
Олива, - задумчиво продолжал он, - замечательное дерево... Весьма древнее.
Впервые оно было завезено в Испанию еще во времена Плиния и порой
достигает семисотлетнего возраста. Гомер в "Илиаде" говорит о масле,
добываемом из его плодов, как о драгоценном предмете роскоши - необходимом
в туалете героя - и превозносит его ценные качества. Римские гурманы
чрезвычайно ценили неспелые плоды этого дерева, вымоченные в крепком
рассоле. Финикийцы употребляли его твердую прочную древесину...
слушал его. Он выпил свою чашку кофе и поднялся.
двери, - я пробуду там несколько дней. Как у тебя с деньгами?
- Я не собираюсь обедать в отеле "Риц".
кивнул: - Adios, araigo! [До свиданья, друг! (исп.)]
обещал быть знойным. На крылечке одного из домов сидела женщина с миской
на коленях и деревянной ложкой давила помидоры - готовила томатное пюре.
Воздух был пропитан удушливым запахом горелого масла, дешевого табака,
гнилых фруктов, отбросов, помоев. Но когда Стефен свернул за угол,
оживление и красочная пестрота рынка искупили нищету и убожество улицы.
Женщины яростно торговались под полотняными навесами среди наваленных
высокими грудами зеленых дынь, красного глянцевитого перца, желтых мятых
лимонов и кукурузы. На улице Салазара Стефен вскочил на подножку трамвая,
который шел в сторону Алькалы, и с трудом протиснулся на переполненную и
тряскую заднюю площадку. Трамвай медленно, с бесконечными судорожными
остановками, превращавшими это путешествие в сущую пытку, пробирался по
улицам среди маленьких дряхлых осликов с огромными плетеными корзинами на
спине и громыхающих тележек на высоких колесах, нагруженных бутылками с
вином или с маслом, углем или пробковой корой и запряженных изнуренными
мулами, не желавшими двигаться иначе, как по самой середине улицы. Тем не
менее в половине десятого Стефен добрался до проспекта Калио и спрыгнул с
трамвая. Сердце его учащенно билось в такт торопливым шагам. Он вошел в
Прадо, как только двери музея растворились.
бумагой паркетный пол перед своими мольбертами, намереваясь писать копии с
картин. Из вестибюля, отданного фламандским художникам Раннего
возрождения, Стефен вступил в коридор, где висели полотна Хуана Вальдеса
Леаля. Религиозный фанатизм и самодовольная банальность его композиций на
мгновение ошеломили Стефена. Неприятное впечатление не рассеялось и от
созерцания полотен Мурильо, утонченно нежных, изумительно совершенных по
выполнению, но чрезмерно сладостных и навязчиво сентиментальных. Но тут в
глаза Стефену бросился небольшой и с первого взгляда ничем не
примечательный натюрморт, поразивший его своею крайней простотой: три
кувшина для воды, поставленные в ряд. Это было полотно Зурбарана, и Стефен
почувствовал, как в груди его запылал ответный огонь. Волнение его еще
усилилось, когда он прошел дальше - к Эль Греко и Веласкесу. И все же его
влекло еще и еще дальше - в самую глубь музея. "Вот, наконец-то! - подумал
он, замирая от восторга. - Вот он, мой учитель, вот он - Гойя!"
созерцание двух "Мах", в одной из которых он мгновенно признал полотно,
вдохновившее Мане на его "Олимпию". Затем он долго стоял перед "Черными
фресками" и "Восстанием второго мая" - великими картинами, созданными
художником в последние годы жизни. Потом перешел к рисункам Гойи, и они
окончательно покорили его своим неповторимым своеобразием.
исполненного такой сокрушительной правды. В этих рисунках художник обнажил
человеческую душу, сорвав покровы со всех ее низменных и постыдных грехов.
Обжора, пьяница, сластолюбец - все они представали здесь в беспощадных и
богохульственных карикатурах. И сильные мира сего - богатые и
могущественные, властелины церкви и государства - попали под удары его
бича, обнажившего их физическое и нравственное уродство. Здесь был целый
мир, созданный этим простолюдином из Арагона, мир фантастический и
всеобъемлющий, не ограниченный ни временем, ни пространством, мир,
исполненный глубочайшего страдания и горя, страшный и отталкивающий по
своей жестокости, но овеянный жалостью и состраданием. Это был страстный
протест человека, испуганного и потрясенного царящими вокруг него
несправедливостью и злобой, протест, исполненный ненависти к угнетению,
религиозным предрассудкам и лицемерию. "Какой отвагой должен был он
обладать, - думал Стефен, - каким презрением к опасности! Старый, глухой,
совершенно одинокий, затворившись в своем домике, называемом им "Quinta
del Sordo" ["Дом глухого" (исп.)], он продолжал отстаивать идеи
человеческой свободы, не побоявшись навлечь на себя гнев инквизиции и
короля".
закрытия музея. Солнце еще не село, но уже низко склонилось к закату, и в
воздухе стало прохладней. Стефен решил пройтись домой пешком. Он пересек
площадь и по широкой и крутой лестнице Сан-Херонимо направился к
Пуэрта-дель-Соль. Кафе были переполнены, людской поток заливал улицы,
прохожие не спеша прогуливались взад и вперед по мостовой, экипажей почти
не было видно. Наступило время paseo [гулянья (исп.)]. Глухой, неумолчный
гул голосов, прорезаемый порой пронзительными выкриками
мальчишек-газетчиков или продавцов лотерейных билетов, был похож на
гудение бесчисленных пчел. Все классы и все возрасты были здесь налицо:
старики и старухи, ребятишки с няньками, богачи и бедняки - все смешалось
воедино, грани стирались в этот священный час отдыха.
заметив свободный стул на открытой террасе кафе, решил отдохнуть. Вокруг
него мужчины пили пиво со льдом и поглощали полные тарелки креветок.
Стефен некоторое время пребывал в нерешительности - как случается с людьми
в незнакомом месте, - затем заказал кофе с бутербродом. Поглядывая на
прохожих, он время от времени отмечал про себя своеобразные, характерные
лица, сошедшие, казалось, с рисунков Гойи: вот чистильщик сапог -
стремительный и озорной карлик с шишковатым лбом и уродливым носом
пуговкой, а вот совсем другой тип - высокий, стройный темноволосый мужчина
с серьезным и горделивым лицом. Женщины отличались короткой талией и
склонностью к полноте; у них была золотистая кожа и глаза, сверкающие, как
драгоценные камни. Они держались спокойно и с достоинством.
После подъема и волнений, пережитых днем, он чувствовал, как им все больше
и больше овладевают уныние, неверие в себя. Так не раз случалось с ним и
прежде - лицезрение красоты повергало его в пучины отчаяния. Среди этого
уличного гама и сутолоки он чувствовал себя никому не нужным и бесконечно
одиноким, вечно сторонним наблюдателем, не способным разделить общую
шумную радость и веселье. За соседним столиком трое мужчин обсуждали
предстоящий вечером концерт, на котором будут исполняться canto flamenco
[андалузские песни (исп.)]. Раза два Стефен поймал на себе их дружелюбный
взгляд, и ему внезапно захотелось присоединиться к их беседе и даже
испросить у них разрешения пойти вместе с ними на концерт. Но он не мог
заставить себя это сделать. И с мгновенным острым чувством досады подумал
о том, как быстро и легко кто-нибудь другой, менее застенчивый, хотя бы
Гарри Честер, завел бы знакомства и приобщился к развлечениям этого
города.
и следующие три дня он был погружен в изучение рисунков, хранящихся в
Прадо. Тем не менее ему не хватало Пейра, и он очень обрадовался, когда на
четвертый день вечером, делая по памяти набросок одной детали из гойевских
"Капричос", услышал на лестнице знакомые шаги. Жером вошел со своим
неизменным саквояжем в руках, театральным жестом сбросил с плеч шерстяной
плед и обнял Стефена.
переполненной сладостной печалью, я стоял на том самом месте, где родилась
святая Тереза. Дом ее родителей находится в гетто. По правде говоря, мне
пришла в голову совершенно новая и очень интересная мысль: не текла ли в
жилах святой Терезы еврейская кровь? Торквемада, должно быть, сжег ее
предков.
опьяненным своей удачей, но сквозь все это проглядывало что-то, весьма
похожее на замешательство.
полным-полно крыс. А как питаются эти несчастные монахини - просто ужас!
Шилова Юлия
Громыко Ольга
Акунин Борис
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Шилова Юлия