соком; ни один человек на свете не мог есть этот суп, не будучи приучен к
нему с детства.
боже, кто бы мог предположить! - Тут она состроила озорную гримаску и
кончиком языка легонько облизала верхнюю губу: это всегда служило
признаком, что она задумала какую-нибудь шалость или уже взялась за ее
осуществление.
консульша. Ибо "следующее блюдо" после этого супа было просто немыслимо,
и, несмотря на поданную затем шарлотку с яблоками, обманутый в своих
ожиданиях пастор встал из-за стола полуголодным.
вздернул бровь.
кухаркой Стиной, пастор Матиас из Канштата, уже несколько дней гостивший у
Будденброков, откуда-то вернулся и позвонил у входной двери. Стина, так и
не отучившаяся от деревенской походки "уточкой", пошла открывать, а
пастор, желая показать ей свою благосклонность и заодно добродушно
попытать ее насчет веры, спросил:
сыщешь, - стыдливо зардевшись, ответила Стина.
столом, так что даже консульша разразилась своим отрывистым крегеровским
смехом.
11
воскресенье под вечер. Будденброки сидели в ландшафтной и дожидались
консула, замешкавшегося внизу с одеванием. У них был уговор с семейством
Кистенмакеров совершить совместную прогулку в увеселительный сад близ
Городских ворот. За исключением Клары и Клотильды, которые по воскресным
вечерам ходили к одной из своих подруг вязать чулки для негритят, все
остальные намеревались выпить кофе в саду и затем, если позволит погода,
еще, пожалуй, и покататься на лодке.
своей привычке, к сильным выражениям. - Никогда он не бывает готов
вовремя. Сидит за своей конторкой, сидит, сидит... То одно еще надо
написать, то другое... Бог ты мой, может, оно и так, я ничего не говорю.
Хотя, впрочем, уверена, что мы не обанкротимся оттого, что он положит перо
на четверть часа раньше... Да... А опоздав минут на десять, он вдруг
спохватывается и мчится наверх через две ступеньки, хотя отлично знает,
что это вызовет прилив крови и сердцебиение. И так всякий раз, когда у нас
гости или мы куда-нибудь собираемся! Вечно у него не хватает времени!
Неужели нельзя кончить дела так, чтобы потом не спешить сломя голову?
Просто возмутительно! Будь это мой муж, мама, я бы уж сумела внушить
ему...
Консульша была одета в пышное платье из рубчатого серого шелка с черными
кружевами. Атласные ленты ее кружевного чепца, завязанные бантом под
подбородком, спадали на грудь; гладко причесанные волосы неизменно
сохраняли свой рыжеватый оттенок; в руках, белых, с голубоватыми жилками,
она держала ридикюль. В кресле подле нее полулежал Том, куря папиросу, у
окна - друг против друга - сидели Клара и Тильда. Удивительно, до какой
степени Клотильде не шла впрок ежедневно поглощаемая ею вкусная и
добротная пища: с каждым днем она становилась все костлявее, и ее не по
моде гладкое платье не скрадывало этого прискорбного обстоятельства. На ее
длинном, смиренном, сером лице под тусклыми прямыми волосами торчал
прямой, книзу заметно утолщавшийся нос с очень пористой кожей.
в упор на вопрошаемого. Единственным украшением ее коричневого платья
служили белый накрахмаленный воротничок и такие же манжеты. Сидела она
очень прямо, сложив руки на коленях. Прислуга боялась ее больше, чем кого
бы то ни было в доме. Последнее время утренние и вечерние молитвы в доме
читала Клара, так как у консула от чтения вслух начинались головные боли.
у тебя намокнет, если пойдет дождь. А жалко, башлык новый. По-моему, вам
бы следовало отложить прогулку...
ничего не будет... Барометр слишком резко упал... Может, пронесется буря,
ливень... но это ненадолго. Папа еще не готов, тем лучше: мы спокойно
переждем, пока все это кончится.
порту с капитаном Клоотом. Насчет погоды он непогрешим. Он говорит, что
будет мгновенный ливень, даже без сильного ветра.
ветер, и город изнывал от зноя, хуже чем в июле. Ярко-синее, будто
нездешнее небо, на горизонте блеклое, как в пустыне, вздымалось над
островерхими кровлями; после захода солнца дома и тротуары - словно печи -
дышали жаром. Но сегодня ветер вдруг подул с запада, и тут же произошло
это резкое паденье барометра. Большая часть неба еще оставалась ясной, но
сизые тучи уже начинали медленно наплывать - пышные, пухлые, как перины.
истомились бы от ходьбы в такую духотищу. Жара какая-то неестественная. В
По ничего подобного не бывало...
батистовом платьице, пахнущем мылом и крахмалом, девочка выглядела очень
забавно. У нее было розовое лицо и глаза точь-в-точь как у г-на Грюнлиха;
но верхнюю губку она унаследовала от Тони.
сорок. Впрочем, у них это было семейное: дядюшка, умерший от удушья, успел
поседеть уже к тридцати годам. Но маленькие карие глаза Иды светились все
той же энергией, преданностью и вниманием. Вот уже двадцать лет, как она
жила у Будденброков, с гордостью сознавая свою незаменимость. Она
надзирала за стряпней и припасами, на ее попечении находилось белье и
фарфор, она производила наиболее ответственные закупки, читала вслух
маленькой Эрике, шила платья ее куклам, помогала ей учить уроки, заходила
за Эрикой в школу и, вооруженная свертком с бутербродами, отправлялась с
ней гулять по Мельничному валу. Во всем городе не было дамы, которая не
сказала бы консульше Будденброк или ее дочери: "Ах, душенька, что у вас за
мамзель! Это просто клад. Двадцать лет в доме... Ну, да она и в шестьдесят
будет молодцом! Эти сухопарые люди... А глаза у нее - сама преданность!
Завидую вам, дорогая!"
Мельничном валу к ней подсаживалась на скамейку простая нянька с ребенком
и пыталась, как равная с равной, завести разговор с мамзель Юнгман, та
немедленно вставала, говорила: "Идем, деточка, здесь дует", и удалялась.
все больше опасений внушало быстро темневшее небо, с несколько рассеянной
улыбкой протянула девочке руку ладонью вверх; левая ее рука в это время
нервно барабанила по дивану, а светлые глаза то и дело тревожно обращались
к окну.
за рукоделие. Так они сидели молча несколько минут, поджидая консула.
Томленье и зной усилились. В небе исчез последний просвет, и оно нависло
над городом - низкое, серое, грузное, чреватое бурей. В комнате сразу
выцвели краски - зелень ландшафтов на шпалерах, желтизна обивки и
занавесей, пестрые переливы на платье Тони. Глаза людей стали тусклыми. И
ветер, западный ветер, который только что играл в верхушках деревьев -
там, возле Мариенкирхе - и гонял по потемневшей улице маленькие смерчи
пыли, внезапно стих. Воцарилась полная тишина.
страшное. Зной стал непереносим. Давление атмосферы за какую-то секунду
так возросло, что мозг, казалось, не выдержит. У всех стеснило сердце,
перехватило дыхание. Ласточка пролетела, прижимаясь к земле, ее крылья
полоснули мостовую. И это напряжение, эта нарастающая тоска и тяжесть во
всем организме стали бы нестерпимы, продлись такой мучительный зной еще
хоть одно мгновение. Но когда гнет с молниеносной быстротой достиг высшей
точки, вдруг наступила разрядка, перелом... едва заметная где-то пробежала
спасительная трещинка. И все же каждый почувствовал бы ее, если бы в ту же
секунду не хлынул дождь, не предваренный даже падением первых капель, -
такой, что вода вспенилась в водостоках и струйки высоко и весело
запрыгали по тротуару.
этот необычный миг приложил руку ко лбу и загасил папиросу. Он взглянул на
своих: ощутили, отметили ли и они то же самое? Мать казалась непокойной,
до остальных же, по-видимому, ничего не дошло. Консульша задумчиво
смотрела на ливень, полностью скрывший от ее глаз Мариенкирхе. Потом она
вздохнула:
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Мурич Виктор
Орловский Гай Юлий