сексуально озабоченная. И делает страшные мерзости. В будни среди дня
отдается безудержному сексу вдвоем с тобой. Но по воскресеньям муж дома,
поэтому она с тобой видеться не может. Ну как, ошиблась я?
- Здорово ты нафантазировала! - сказал я.
- Она тебя, разумеется, заставляет связывать ей руки и завязывать глаза, а
потом целовать все ее тело, каждый уголок. Потом заставляет тебя совать ей
туда разные предметы или делать какие-нибудь акробатические штуки и все
это снимает на "Полароид".
- А это мысль!
- Она ужасно озабоченная в сексе, поэтому пробует все, что только можно.
Каждый день она только и делает, что изобретает что-то еще. Свободного
времени у нее полно. Ага, думает она, а вот это мы попробуем в этот раз,
когда придет Ватанабэ! А когда вы оказываетесь в постели, то занимаетесь
этим до изнеможения раза три, меняя позы. И она тебе говорит: "Ну как,
правда, у меня восхитительное тело? Тебя уже никогда не удовлетворят
молоденькие девчонки. Разве могут молодые девчонки делать это как следует?
Ну как? Ты чувствуешь экстаз? Но пока не кончай!"
- Да ты никак порнухи смотришь слишком много, - сказал я, смеясь.
- Наверное, - сказала она. - Но я порнуху обожаю! Пошли вместе в следующий
раз?
- Пошли, как у тебя время будет, так и пойдем.
- Правда? Вот увидишь, такой класс! Давай что-нибудь садомазохистское
посмотрим. Когда плетью бьют или женщин мочиться при людях заставляют. Я
такие вещи обожаю!
- Давай.
- Знаешь, Ватанабэ, что мне в порно-кинотеатре больше всего нравится?
- Не знаю.
- Когда секс показывают, люди вокруг, знаешь, слюну сглатывают вот так,
да? - сказала она. - Вот мне этот звук, как они слюнки глотают, нравится
до безумия. Так прикольно!
Когда мы вернулись в палату, Мидори опять стала рассказывать отцу обо всем
подряд, а отец или поддакивал ей, или просто молчал, закрыв рот.
Около одиннадцати часов пришла жена мужчины, лежавшего у окна, переодела
на муже пижаму и почистила ему фрукты. Это была своенравного вида женщина
с вытянутым лицом, и они вдвоем с Мидори стали болтать о жизни.
Пришла медсестра, поменяла емкость с раствором Рингера на новую и,
поболтав немного с Мидори и женщиной, вскоре ушла. Я в это время от нечего
делать то рассматривал палату, то глазел на электропровода за окном.
Воробьи иногда прилетали и садились на провода. Мидори то вытирала отцу
пот или помогала сплюнуть мокроту, о чем-то ему рассказывая, то болтала
женщиной или медсестрой, то говорила о чем-то со мной, проверяя раствор
Рингера.
В пол-двенадцатого был врачебный обход, и мы с Мидори вышли и подождали в
коридоре. Когда врач вышел, Мидори спросила :
- Доктор, как он?
- После операции времени прошло немного, обезболивание мы сделали, -
сказал врач, - так что результат операции можно будет узнать только дня
через два или три. Если результаты будут нормальные, то хорошо, если нет,
будем думать.
- Больше операций ведь не надо делать?
- Поживем - увидим, - сказал врач. - Что это ты в такой короткой юбке
сегодня?
- Вам нравится?
- А по лестнице как подниматься? - спросил врач.
- Ну так и подниматься. Пусть все вс" видят, - сказала Мидори, и медсестра
за ее спиной улыбнулась.
- Тебя бы в больницу не мешало положить ненадолго да голову вскрыть и
проверить хорошенько, - неодобрительно сказал врач. - А в нашей больнице
пользуйся лифтом, пожалуйста. Нам тут лишние пациенты не нужны. И так
последнее время работы хватает.
Когда закончился обход, как раз начался обед. Медсестра привезла на
тележке еду и разнесла ее по палатам.
Отцу Мидори на обед принесли картофельный бульон, фрукты, нежную тушеную
рыбу без костей, овощную икру. Мидори уложила отца на спину, покрутив
ручку внизу, приподняла кровать и напоила отца с ложки бульоном. Отец съел
пять или шесть ложек и, отворачиваясь, сказал:
- Хватит.
- Надо еще поесть, папа, - сказала Мидори.
- Потом, - сказал отец.
- Если не будешь есть как следует, сил не прибавится, - сказала Мидори. -
В туалет еще не хочешь?
- Нет, - ответил отец.
- Ватанабэ, пошли есть? - сказала она.
- Ладно, - сказал я, хотя откровенно говоря, есть мне не хотелось.
Столовая была наполнена врачами, медсестрами и посетителями. Посреди
просторного подземного помещения без единого окна рядами стояли стулья и
столы, и все за ними ели, и каждый говорил о чем-то своем - должно быть, о
болезнях - и звуки разговоров раздавались точно как в подземном переходе.
Порой эти звуки как бы подавлялись вызовами врачей или медсестер,
передаваемыми по репродуктору.
Пока я занимал места, Мидори набрала и принесла на алюминиевом подносе две
порции обеда. Обед, в который входили пирожки со сливками, картофельный
салат, солянка из капусты, рис, соевый бульон, был разложен по такой же
белой пластиковой посуде, в какой разносили еду больным. Я съел только
половину, остальное оставил. Она же с аппетитом съела все.
- Не хочется есть, Ватанабэ? - сказала Мидори, отпивая горячий чай.
- Да, не особо.
- Это потому что в больнице, - сказала она, оглядываясь вокруг. - С
непривычки у всех такое. Запахи, звуки, спертый воздух, лица больных,
напряжение, нетерпение, разочарование, страдание, усталость - из-за таких
вещей. Они на желудок давят и аппетит гасят, но если привыкнуть, то уже не
обращаешь на них внимания. Да и за больным как следует ухаживать не
сможешь, если не наешься. Я ведь за четырьмя людьми уже ухаживала так,
честно: дедушка, бабушка, мама, папа, так что я про эти дела все-все знаю.
Бывает ведь, случится что-то, и поесть вовремя не можешь. Так что когда
можно, надо наедаться досыта.
- Это я понять могу, - сказал я.
- Родственники когда папу навестить приходят, мы с ними тут вместе едим.
Так они все половину недоедают, как ты. Я когда все съедаю, говорят :
"Здоровая же ты, Мидори. А у меня кусок в горло не идет, не могу больше
есть." Но ухаживаю за папой-то я! Смех один. Другие лишь изредка придут да
посочувствуют, а утку выносить, мокроту помочь схаркнуть, от пота
вытереть, это же я все делаю! Если бы от ихнего сочувствия утка сама
выносилась, я бы раз в пятьдесят больше других сочувствовала. Но когда я
весь обед съедаю, они на меня осуждающим взглядом смотрят и говорят:
"Здоровая же ты, Мидори." Все меня, видно, за тяговую лошадь считают. По
столько лет людям, почему они настолько в жизни ничего не понимают? На
словах-то все можно сказать. Вынесешь ты утку или нет, вот что главное.
Почему я все это сносить должна? Я ведь и выматываюсь, бывает, до смерти,
и разреветься иногда хочется. Посмотри-ка на все это, как врачи прибегают,
в голове у него скальпелем копошатся, хотя и надежды никакой нет, что
полегчает, и так раз за разом, и каждый раз ему все хуже становится, и
соображать он все хуже начинает, это же невыносимо! И деньги накопленные
кончаются, и в университет неизвестно как еще три с половиной года смогу
проходить, и сестра из-за всего этого замуж выйти не может.
- Ты в неделю сколько дней здесь? - негромко спросил я.
- Дня по четыре, - сказала Мидори. - В принципе считается, что уход здесь
обеспечивается полный, но медсестра сама со всем справиться не может.
Медсестры на самом деле ухаживают хорошо, но их тут катастрофически не
хватает, а работы слишком много. Так что приходится родственникам за
больными смотреть. Ну, в какой-то степени. Сестра за магазином смотрит,
так что приходится мне урывками приходить между учебой. Дня по три в
неделю сестра все равно приходит, дня четыре я сижу. И в промежутках
успеваем на свидания ходить. Весьма загруженное расписание.
- У тебя же времени совсем нет, как же ты еще со мной встречаешься?
- Мне с тобой хорошо, - сказала Мидори, теребя пустой пластиковый стакан.
- Сходи-ка ты пару часиков погуляй тут поблизости, свежим воздухом заодно
подыши, - сказал я. - А за отцом твоим я пока присмотрю.
- Почему?
- Мне кажется, тебе лучше одной где-нибудь проветриться от больницы
подальше. Даже не говорить ни с кем, просто чтобы в голове свободней стало.
Она подумала и кивнула.
- Ладно. Может и так. А справишься?
- Ну я же видел, как ты делаешь, разберусь. Раствор проверить, пот
вытереть, мокроту помочь схаркнуть, утка под кроватью, как проголодается -
обедом накормить, а чего не знаю, у медсестры спросить можно.
- Да больше и знать нечего, - сказала Мидори, улыбаясь. - Только у папы
сейчас с головой хуже становиться начинает, так что он иногда непонятное
что-то говорит, ерунду всякую. Ты внимания не обращай.
- Ничего страшного.
Вернувшись в палату, Мидори сказала отцу, что сходит кое-куда по делам, а
пока за ним присмотрю я. Ее отец, похоже, ничего против не имел. А может
он ничего из того, что она сказала, и не понял.
Он лежал на спине и смотрел в потолок. Если бы он изредка не моргал, его
бы можно было принять за умершего.
Глаза его были воспаленные и красные, как у пьяного, а ноздри при глубоком
вздохе слегка расширялись. Что бы ни говорила ему Мидори он уже ничего не
отвечал и совершенно не шевелился. У меня не было ни малейшего
представления, о чем он может так думать на дне своего затуманенного
сознания.
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Круз Андрей
Свержин Владимир
Белогорский Евгений