Чтение 46–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

комнату с белой мебелью. Пришел и старый Томаш Макух, который целыми днями
из дому не выходил, потому что его печалил вид белого света. Он натопил
кафельную печь и камин в белой комнате, а также в комнатке на втором этаже,
где всегда поселялся Йоахим.
Доктор выехал на своем "газике" за сыном на станцию в Бартах и принял
из спального вагона его самого, его чемодан и черный футляр со скрипкой.
Щеки Йоахима были уже шершавыми от юношеского пушка. Это обрадовало доктора,
потому что в глубине души он боялся, что скрипка, которую сын полюбил,
отнимет у него мужскую силу и желания. Бывало ведь, что во время визитов
сына доктор раскладывал на столе свою двустволку, чистил ее, смазывал и
снова чистил, но мальчик даже руки к ней не протянул, как будто и не было в
нем ничего от Негловичей, которые были влюблены в огнестрельное оружие.
Поэтому с бегом лет доктор все чаще должен был обороняться перед мыслью, что
принимает у себя чужого человека, который только кожей, рисунком век,
фигурой и молчаливостью уст напоминает ему кого-то очень близкого.
Йоахим, однако, очень любил отца. В детстве, когда его охватывал страх,
мучил кашель или к нему подкрадывалась болезнь, хватало прикосновения
отцовской руки, вида висящего на его груди фонендоскопа, внимательного
изучающего взгляда - и ему передавалось спокойствие, и нарастало чувство
безопасности, проходил кашель, спадала температура, утихала головная боль. В
вилле дедушки и бабушки ему часто не хватало отца, он тосковал о нем и даже
по этой причине иногда плакал по ночам. Но со временем случилось что-то
удивительное - он полюбил еще и небольшой предмет, который позволял
высказать собственный страх и тоску, сразу успокаивал и вел в какие-то
неоткрытые миры. Прикосновение скрипки давало такую же силу, как прежде -
прикосновение отцовской руки, наполняло сладкой радостью. Это абсолютно не
значило, что отец стал ненужным для него попросту он отодвинулся на другой,
параллельный план. Приезжая к нему на Рождество, на Пасху, на каникулы, он
встречался с отцом, как с притягательной загадкой, которая была только его
собственностью. Точно так же исключительно своей собственностью он считал
таинственный край, где находился дом на полуострове, были глухие леса и
озеро, которое в знойные дни, казалось, лежало без чувств в солнечных лучах,
а уже наследующий день бушевало и походило на глаза, полные ненависти.
Притягивал его этот удивительный край Клобуков, Топников, Полудниц и
Одмянков, земля, родящая великанов.
Когда ему было двенадцать лет и он гулял во время каникул по лесной
дороге недалеко от дома на полуострове, с ним заговорил старый крестьянин,
возвращающийся с лесосеки. Он остановился, увидев мальчика, взял его за
затылок и внимательно осмотрел со всех сторон. - Ты - Йоахим, сын доктора
Негловича? - спросил он. И когда мальчик молча кивнул головой, крестьянин
произнес:
- Ты выглядишь маленьким. Но кто знает, может, тоже вырастешь
великаном? Ведь Неглович - из рода великанов. Надо бы тебе знать, что князь
Ройсс, который когда-то владел этим краем, тоже был малого роста, а ведь
происходил из рода великанов. Этот край много таких родил.
Никому не сказал Йоахим об этом странном разговоре. Но с тех пор
тщательно измерял свой рост, огорчаясь, что не становится великаном. Он
присматривался к своему отцу и убеждался в том, что тот не был выше других
людей, а однако старый человек в лесу считал, что он происходит из рода
великанов. В вилле на Дейвицах он когда-то рассказал деду и бабушке об этом,
но его высмеяли. Точно так же они насмехались над его верой в Клобука,
потому что хотели, чтобы он вырос просвещенным европейцем.
В разговорах с одноклассниками, рассказывая о своем доме, он всегда
имел в виду дом деда, но когда в возрасте пятнадцати лет в первый раз
влюбился в светловолосую Хеленку, он решил убежать с ней не куда-нибудь, а
именно в таинственный край, где жил его отец. Их, однако, задержали на
границе и вернули домой. Это был первый бунт Иоахима против дедушки и
бабушки, потому что этих бунтов потом было несколько. И каждый раз силу для
бунта давало ему сознание, что существует таинственный край и загадочный
человек, который его всегда примет. Источником этих бунтов всегда было
чрезмерное количество работы, которой его перегружали, потому что вообще его
рассматривали как коня хороших кровей, который когда-нибудь должен выступить
в бешеных скачках, где приз - слава. Когда-то ее должна была добиться Ханна,
но Людомиру Радеку внук казался еще лучшим материалом для борьбы за
музыкальный успех. И вот, когда Йоахим чувствовал себя перегруженным
работой, он думал об отце и о таинственном крае, но иногда ему хватало
одного взгляда на заброшенную скрипку, чтобы в нем умирало желание убежать в
дом на полуострове. Ведь бывает так, что человек полюбит какой-либо предмет
больше, чем самых близких и даже чем самого себя.
Людомир Радек дирижировал уже все реже, но Йоахим был на каждом его
концерте. Видя, как за дирижерским пультом этот старый и теряющий силы
человек становится властелином звуков, Йоахим думал, что не только по линии
Негловичей, но и по линии Радеков он происходит из рода великанов. И когда,
наконец, сам, одетый в черный фрак, он выступил на сцене и с ее высоты
осматривал замершую массу людей, у него было впечатление, что он уже стал
великаном или от этого события его отделяет только один шаг.
Подсознательно он чувствовал неприязнь деда и бабушки к своему отцу.
Когда-то они были в обиде на доктора, что он забрал их единственную дочку.
Несколько лет спустя он как бы вернул им ее в лице Иоахима. Но неприязнь не
исчезла, так как они постоянно боялись, что в один прекрасный день этот
чужой человек придет за сыном или сын захочет вернуться к отцу. Был ли тут
какой-то выход? Возможно - если бы этот человек снова женился, завел других
детей, не упорствовал бы так в своем одиночестве. Не обижал ли он их своей
верностью Ханне, о которой они как бы забыли, потому что Йоахим заполнил их
жизнь и весь мир, обещая талант еще более совершенный, чем у дочери? Йоахим
чувствовал эту их неприязнь к своему отцу, понимал ее причины, бунтовал
против нее, но в то же время соглашался с мыслями деда и бабушки. И ему
одиночество отца иногда казалось обременительным. Но никогда до сих пор он
не пытался заговорить с ним об этом. Может быть, в нем жило эгоистическое
желание постоянно оставаться для этого загадочного человека существом
единственным и самым близким. И постоянно он как бы боялся, что может
потерять свое место в таинственном краю дремучих лесов, курящихся болот,
лесов. Клобуков и великанов.
И сейчас Йоахим шел возле своего отца по дороге с полуострова в сторону
кладбища и думал: вырос ли он уже великаном, чтобы иметь право поговорить с
отцом как равный с равным?
- Не мучает ли тебя, отец, одиночество? - прохрипел он вдруг, так как,
несмотря на попытку овладеть собственным страхом, голос еле протиснулся
через его горло.- Деды и я считаем, что надо бы тебе второй раз жениться.
Поразили эти слова доктора Яна Крыстьяна Негловича. Аж шапку из барсука
он сдвинул на голове. Доктор замедлил шаг и посмотрел на сына.
- Что-то ты странно хрипишь, сынок, - сказал он. - Не простудился ли ты
по дороге в Польшу? Ну-ка, покажи свое горло, открой рот пошире и скажи
громко "Ааааааа"...
Говоря это, он взял сына за подбородок, подождал, пока тот откроет рот
и скажет "Ааааа". И таким образом Йоахим убедился, что он пока - только
маленький великан.
- Ничего у тебя нет, - заключил отец.
И они пошли дальше, минуя дом художника Порваша и дом писателя
Любиньского. А когда они были уже недалеко от кладбища, доктор обратился к
Йоахиму:
- Не кажется ли тебе, сынок, что, если бы тело женщины или щебет детей
могли быть лекарством от "Одиночества, ничего не могло бы быть для врача
легче, чем вынуть бланки рецептов и прописать терапию такого рода?
Через несколько шагов, видимо, выведенный из терпения молчанием сына,
доктор спросил его прямо: - Скажи мне, Иоахим, ты помнишь свою мать?
- Я не знал ее, отец, - ответил Иоахим. - Хотя знаю, как она выглядела.
Я ведь живу у дедов в ее бывшей комнате, сплю на ее кровати, сижу на ее
стульях, смотрю на ее фотографии, слушаю рассказы о ней.
- Понимаю, - кивнул головой доктор. - Ты, наверное, слышал о том, что
существуют определенные группы крови, которые отец и мать передают ребенку.
Существуют, Иоахим, группы крови, но бывают и духовные связи. Как ты
думаешь, что важнее: группа крови или духовная связь? Важно, конечно, и то и
другое. Для успешного переливания крови важно знать группу, но для множества
других дел духовные связи бывают важнее. - Она умерла четырнадцать лет тому
назад, - шепнул Иоахим. - Это правда. Четырнадцать лет тому назад одна
молодая женщина изменила свой облик и стала горсткой пепла. Никогда не
приходило тебе в голову, что, с моей точки зрения, это было, конечно,
важное, но не определяющее событие? Может быть, для меня она не умерла
целиком, и мы идем на кладбище, чтобы встретиться с ней в нашем воображении,
в наших мечтах, в каком-то ином мире.
Ничего не сказал Иоахим, потому что вдруг его охватил страх перед отцом
и его чувством, показалось ему, что он наткнулся на какую-то невидимую
стену, которую нельзя переступать. Поэтому вместе с отцом в молчании он
вошел на сельское кладбище, на крутую аллейку, ведущую к кресту,
воздвигнутому плотником Севруком.
Четыре черных плиты с золотыми надписями, одна могила возле другой в
ровненькой шеренге. На первой плите написано: "Мачей Неглович, жил 17 лет,
погиб в схватке от руки врага". На второй: "Людвик Неглович, майор, жил 36
лет, погиб в схватке от руки врага". На третьей: "Марцианна из Данецких
Негловичова, жила 46 лет, мир ее душе". И дальше: "Станислав Неглович,
хорунжий, жил 60 лет, мир его душе". А еще чуть дальше, на небольшом
пригорке, стояла на сером каменном постаменте похожая на большую вазу из
алебастра урна с прахом Ханны Негловичовой, которая погибла в авиакатастрофе
где-то далеко, над какой-то сирийской пустыней. Надпись на урне гласила:
"Ханна Рацек Негловичова, пианистка, жила 26 лет, трагически погибла". И это
была мать Иоахима, которую он не мог помнить, потому что ему было два
годика, когда урну с ее прахом привезли в Скиролавки.
Кладбище было маленькое. Для Иоахима, когда он был еще мальчиком и с
удовольствием слушал бесконечные рассказы Гертруды Макух, всегда казалось