томпсоновский ручной пулемет. - Ну? - выкрикнул он. - Ну?
Ну?
отводя глаз. Желтый жир смазки не был вытерт и блестел на свету. Не знают,
что ли, эти греки, как его вытирать? Появление пулемета несказанно изумило
Стоуна. Он не понимал, о чем шла речь. Он не видел, как лицо красивого
исказили растерянность и испуг. Испуг - теперь, когда он сам довел до
этого. А у Хаджи Михали глаза налились черной кровью, и в них словно
плясали пьяные змеи.
Хаджи Михали, красивый не знал, что ему делать дальше. Нис видел, что он
выдохся, и ждал, когда вступится кто-нибудь из его спутников.
ноги и не обрушился бы на красивого, точно приземляющийся парашют.
мэрии. Но Стоун не знал этого так, как знал Нис. Стоун не знал, что
красивый под конец выдохся.
услышав крик, сразу же, не дожидаясь, броситься на того, кто направил на
тебя дуло оружия.
соскочил, и затрещали, догоняя друг друга, короткие захлебывающиеся
очереди: так-так. И еще: так-так-так-так. И снова, в неустанном хвалебном
гимне. Славься, Томпсон, творец сего.
что пули прошили его насквозь. Они разворотили ему внутренности,
подбросили его в воздух силой толчка и опрокинули навзничь, на пол
деревенской мэрии, с пробитым, изуродованным животом.
отверстие, равное томпсоновской пуле. Но сила ее разрослась на лету, и,
выходя, она размозжила череп. Так разрушается земная кора под действием
жара, трескается, морщится, крошится в ничтожную долю секунды, со
скоростью света. Хаджи Михали отбросило назад, и он без единого звука
повалился на ствол миномета. Только из головы вытекало кипящее месиво,
образуя лужицу на полу, и судорожно брызгала кровь.
35
подскочил и ногой ударил его по голове. И тут же вцепился в горло
толстяку, сдавил его пальцами, готовый задушить. Двое других не решились
бежать, и когда Нис и Талос стремительно навалились на них, они поддались
с удивлением. Это было то самое удивление, которое минуту назад испытал
Стоун. И только в силу защитного рефлекса они пытались отражать удары,
пока их не отшвырнули в угол, как отшвыривают падаль.
и дергал спусковой крючок. Но тут случилось обычное. Защелка спускового
крючка ходит легко, когда она оттянута вниз, - так, как ее держал
красивый. А Талос держал ее ровно. И потому, сколько он ни дергал,
выстрела не было. Не раздавалось даже щелканий. Ничего.
рыбак все бил его каблуком по голове. Толстяк ничего не мог сделать,
потому что чувствовал против себя силу, которой не властен был
противостоять. А остальные двое были точно парализованы тем странным
удивлением.
двигаться. Чтобы он встал на ноги, рыжий великан со страшным развороченным
животом, весь залитый красною кровью из внутренностей, вывалившихся
наружу. Рыжие волосы, совсем красные в отсветах фонаря, красные, как и
кровь. Красное все. Борода. Волосы. Кровь. Весь красный великан. И
внутренности разворочены, и нет широкой улыбки на лице. Только гримаса
боли, которая в первую секунду исказила лицо и так и пристыла к нему. Не
ударил бы собаки. Неровные зубы в окровавленном рту, струйки крови на
красном лице. Стоун. Великан Стоун, великан даже еще и сейчас. Стоун,
дервиш-плясун из Дикте, в кресле цирюльника, так хотел выспаться сегодня
утром, так смеялся смехом человека с безмятежной душой. Красные волосы,
все теперь на нем красное. До больших, неуклюжих, размокших башмаков, до
коротких штанов, коротких не по мерке. И волоски красные на тыльной
стороне руки.
пусть, но не видеть его вот таким, растерзанным, и неловко обмякшим, и в
крови, следы которой и на нем, на Нисе. Кровь на рубашке. На рубашке
Стоуна, слипшихся, грязных лохмотьях.
Человек без возраста, который так легко отходил после вспышки и умел
смеяться от души и от души обласкать, но знал и суровость и гнев.
Постоянный неостывающий гнев, но только против метаксистов. И за это за
все томпсоновская пуля вошла теперь ему в глаз и раскрошила череп и мозг.
один вытек, глаза нет.
Хаджи Михали на куски. Тело осталось нетронутым. Только голова. Но без нее
ничто не могло привести тело в действие.
действию, потому что голову разнесло в прах.
одного глаза, и половины носа, и бровей в голове у него страшная дыра.
Волосы, слипшиеся прядями, намокают кровью, становятся красными, как у
Стоуна. Красный цвет. Цвет крови. Цвет самой жизни. И он уже не человек
без возраста больше. Он мертвец. Он мертв.
враг метаксистов.
36
четверых метаксистов ногой в пах и втолкнул их в комнату с замком на
дверях, где сидели те, кого они пришли освободить. Он хотел убить их, но
Нис чувствовал, что смерть Хаджи Михали требует чего-то большего, чем
простая расправа с метаксистами.
родными Хаджи Михали, так как он, Нис, никого из них не знает. Литтосиец
сказал, что у него нет никого, только старуха, жена его брата, которая
ведет его хозяйство. И Нис сказал, чтобы он пошел и привел ее.
Хаджи Михали и Стоуна он оставил там, где они лежали. Выйдя, он притворил
за собой дверь комнаты. Один, в пустом коридоре, он смотрел на оружие,
которое держал в руке, и думал о Стоуне. Стоуне, который теперь был прах,
смешанный с прахом Хаджи Михали. Но ему он вспомнился таким, каким он его
встретил в Кандии, в широкополой австралийской шляпе, из-под которой
широко улыбалось его веселое лицо, и не было в нем ни растерянности, ни
отчужденности, которая чувствовалась во всех других. И как они бежали
вместе потом, когда парашютисты начали очищать район. И Стоун дожидался
его, когда он отстал, и смеялся, и сказал ему по-английски: "Идем, идем,
мальчик с пальчик", - просто так, чтобы что-нибудь сказать. И как же он
был удивлен, когда Нис вдруг ответил ему по-английски: "Сейчас иду". Как
он остолбенел, услышав английскую речь, и как гулко, раскатисто смеялся,
когда они взбирались по ближним склонам Белых гор. Тогда-то он, Нис, и
решил, что стоит держаться вместе с этим великаном, потому что ему
незнакомо чувство растерянности. И спокойное, незлое упорство его, и то,
как он сжимал губы поверх неровных зубов. Весь он, весь, человек.
Настоящий человек, встретить которого в этом хаосе было удачей.