Чтение 46–й страницы книги ~Пером и шпагой~

а мужья чтобы в юбках были. Тех же, кои от бала отлынят, того штрафовать в
сто рублев... взыщу!
Пять часов провела в духоте туалетной комнаты, пока массажи и
эликсиры не вернули ей очарования молодости;
Нос вот только сплоховал! А так-то она была - хоть куда. Правда, нос
этот (под страхом наказания) писался художниками исключительно анфас, с
лучшей его стороны. А в профиль портретов Елизаветы почти не существует,
кроме случайного медальона на кости работы Растрелли...
В костюме голландского матроса плясала императрица. Летела в
присядке, сшибая кадки с деревьями померанца. В показной веселости был и
немалый смысл: то, что случилось после царскосельского припадка, уже не
должно повториться! Лопиталь был почти влюблен в этого "матроса", но
остерегался повторить роман, погубивший когда-то маркиза Шетарди. Россбах
был неважной картой в игре французов, и Елизавета, чтобы утешить посла,
самолично взбила ему сливки с клубникой:
- Кушайте, маркиз. Военное счастье, как и счастье любви, всегда
переменчиво... Граф Николя, - позвала она Эстергази, - идите к нам.
Сознайтесь, что после Лейтена кошки скреблись в вашей душе?
В самый разгар куртага она сознательно удалилась в одну из задних
укромных комнат, где бил из полу прохладный фонтанчик. Сопровождали ее
только Лопиталь и Эстергази. Лакеи подали напитки и вина - удалились тоже.
- Я понимаю, - проговорила она, - что не Апраксин виноват в ретираде,
а персоны умней его и значительней... Но вот что делать с Бестужевым -
право, не придумаю!
Между тем де Еон оставался в зале среди танцующих. Издали он наблюдал
за поведением вельмож. Мрачный и полупьяный, великий канцлер Бестужев
озабоченно терся возле запертых дверей, за которыми укрылась с дипломатами
императрица. Тут же прохаживался, фыркая, великий князь, а поодаль блуждал
Воронцов... Три человека, столь враждебные друг другу, изнывали от страха:
что происходит за этими дверями? О чем беседует Елизавета с послами?..
Какая-то буря назревала над этим веселым балом, и Воронцов не выдержал -
сказал великому князю:
- Почему бы вам не пройти к своей тетушке?
- Вот еще! - отвечал урод. - Я не желаю быть в обществе этих
арлекинов... Боже! - схватился он за лысенькие виски. - За что меня
наказала судьба, осудив прозябать в этой проклятой стране? Почему не
отпустят меня на родину? Чин прусского поручика - большего я не желаю!
- Вы станете русским императором, - приблизился Воронцов.
- Но командовать батальоном в Потсдаме гораздо занятнее, нежели
управлять страною попов, подьячих и бездельников... Капут России! Фридрих
велик, Фридрих непобедим!
О чем беседовала императрица с послами - можно было только
догадываться. Но и Лопиталь и Эстергази вышли от нее довольные.
Коалиция Австрии и Франции разваливалась, неспособная выдержать
железных ударов Пруссии, и теперь Россия должна была спасать положение.

***

Конференция при дворе усиленно трудилась. Споров не было, все сошлись
на едином мнении, которое звучало примерно так:
- С горечью примем за правду: король Пруссии силен, и от успехов
своих в немалое фурийство приходит. Далее воевать таким побытом нельзя.
Союзники наши более мародерствуют да контрибуции с городов взыскивают.
Война же - не грабеж, а суть единоборство политическое. Посему, судари,
России надобно силой вмешаться в общую стратегию Европы, как в свои дела
собственные, и - не мешкать ныне!
Таково рассуждали в Петербурге, и Фридрих был обескуражен, когда
неожиданно пронюхал, что русские войска вновь зашевелились в заснеженных
до пояса лесах Ливонии.
- Безумцы! Уж не собираются ли они воевать со мною? Но зимою сидят
дома, а не воюют...
Да, зимою воевать не принято. Зимой армии готовятся к звону мечей по
весне. По зеленой свежей травке армии спешат умирать по планам,
предначертанным полководцами в темные зимние ночи. Но русские, со
свойственным им "варварством", кажется, хотят нарушить эту давнюю
священную традицию?..
Главнокомандующим над армией вместо Апраксина был назначен Виллим
Виллимович Фермер - странный англичанин из Замоскворечья. Апраксина
выдвинул сам Бестужев, а Фермера усиленно толкал к славе вице-канцлер
Воронцов.
- Фермер, - утверждал Воронцов, - и местность прусскую знает и при
дворе не вельможен! Оттого-то, связей при дворе не имея, изветов тайных
слушать не станет, а сделает лишь то, что высокая Конференция ему
повелит...
Фермер выехал в армию с протестантским капелланом, по прибытии на
место разбил шатер походной церкви, собрал всех немцев из своего штаба и
начал усердно молиться.
Солдаты сразу возроптали:
- Апраксин - хоша русак был, яво Степаном по-божески звали. Он,
бывалоча, крестился часто и нас к тому понуждал... А эти што? Собрались
тамо, фонарь зажгли и воют, как собаки...
Слухи о недовольстве Фермером дошли до ушей Елизаветы.
- Глаз да глаз! - сказала она.
Конференция усердно обмозговывала один вопрос: в какой из дней лучше
всего приводить к присяге на верность России жителей Кенигсберга и всей
Восточной Пруссии? Воронцов такой день отыскал.
- Имеется отличный день! - сказал он. - Двадцать четвертого января
1758 года королю Фридриху сорок шесть годков стукнет. Я думаю, что неплохо
бы ко дню рождения его и закрепить Пруссию за Россией - на времена вечные,
неизбытные!
...Мело за окнами, мело. Коптя, догорали свечи в высоких бронзовых
жирандолях.

ЗИМА-ЛЕТО РУССКОЕ

Из глубокого рейда по землям Пруссии вернулась конная русская
разведка. "В краю все спокойно", - доложили Фермеру.
И пошли двумя колоннами: одна, правая, - из Мемеля, другая, левая, из
тихой Жмуди. Вел левую колонну - прямо на Тильзит! - генерал Петр
Румянцев, а Фермер ему палки в колеса вставлял, ибо завидовал юной славе.
Трещали лютейшие морозы, снег был искрист и хрупок, солнце светило
вовсю. Черные вороны не спеша срывались с дерев и, распластав крылья,
недвижимо и мертво уплывали в лесную жуть. Кошевка генерала плыла на
полозьях как воздушный корабль, почти неслышно, только всхрапывали кони.
Снега лежали высоко, по сугробам катили пушки, ставленные на лафеты-санки.
Конница шла на рысях, вся в изморози, вся в паре, вся в нетерпении.
Редко-редко попадется корчма. Тишина, безлюдье... И вот она, Пруссия!
Впереди армии пошел гулять манифест к населению: "Не мешать... Не
противиться... Не пужаться!" Войска были приструнены заранее, еще в канун
похода. Апраксин армию разложил, но теперь солдатам внушили твердо: никого
из пруссаков пальцем не тронуть.., упаси бог взять что-либо из дома
прусского! Кошевка Румянцева плыла и плыла...
- Стой! - Шумно вздохнули лошади, стало тихо; генерал выглянул
наружу. - Кто-то едет.., тащится. Надобно бы поспрашивать!
Навстречь эшелону ехал обоз с товарами из Кенигсберга на Ковно.
Румянцев подошел, хрустя снегом, к стеганому возку, где сидели купцы,
греясь водкой. Рванул на себя дверцу. Увидев русского генерала, никто из
купцов не удивился (время военное).
- Что в Кенигсберге, господа? - спросил Румянцев. Ему ответствовали,
что в Кенигсберге и в Пиллау гарнизоны боя не хотят и уходят; жена фон
Левальда, застрявшего с войсками в Померанни, сбирается ехать к мужу.
- К мужу сбирается ехать или от нас убегает? - уточнил Румянцев, и
ему сказали, что, верней всего, убегает. - Благодарю вас, - захлопнул он
дверцу. - Пропустите негоциантов!..
Петр Александрович ночевал в селении Тавроги, когда из Тильзита
прибыла депутация мещан. Городской секретарь просил у Румянцева протекции
и защиты от обид.
- Обид не учиним, - отвечал Румянцев. - Протекцию же посулю не от
себя, а от имени всей матушки-России...
С ходу, не раздумывая, Румянцев взял Тильзит, велел варить щи с
убоинкой, строить баню с паром, разбить лазарет, лекарям велел ног и рук
солдатам раненым не отрезать.
- Я вам головы поотрезаю, - сказал. - Лечить надо! А сам сел за стол
и написал рапорт в Конференцию о взятии Тильзита: "...нашел оной город от
войск прусских совсем испражнен и отверстым к приятию войск ея
императорского величества..."
Русские войска и сами не заметили, как оказались уже в самой середке
Пруссии. Пока все было спокойно. Солдаты объяснялись с пруссаками на
пальцах. Местные помещики-юнкеры с удивительной благожелательностью
приглашали офицеров на свои фольварки, где было тепло и уютно. Первая
скрипка прозвучала где-то в глуши прусской, как робкий призыв к любви. И
был, наверное, первый смельчак, который подошел к дочери хозяина фольварка
и вывел ее, цветущую от смущения, на жеманный и ходульный котильон!
22 января 1758 года русская армия вступила в столицу Пруссии -
Кенигсберг (город, кстати, тогда был дурной и бестолково раскидан по
островам и поймам Прегеля). Члены магистрата, сам бургомистр, камералии и
президент трибунала, при шпагах и в мундирах, торжественно вышли
навстречу. Под гулкие возгласы литавр русские полки входили в город с
распущенными знаменами - с тяжелой парчи осыпался снег. Неистово гремели
барабаны. Фермер въехал в Кенигсберг следом за войсками. Ему вручили ключи