Чтение 46–й страницы книги ~Распутин: жизнь и смерть~

Именно в то время с ним познакомилась Александра Георгиевна Гущина, 73
лет, вдова доктора. У нее только что умер муж, жизнь стала ей в тягость.

В "Том Деле" остались и ее показания: "Каждый раз в церкви я встречала
мужчину, одетого в поддевку, который очень усердно молился... манера
молиться у него была особая - он стремительно становился на колени, как-то
странно упирался в пол пальцами... К нему, здороваясь, обращалось с
просьбами помолиться очень много народу".

Ей сказали, что это Распутин. "Как-то он подошел после обедни сам и
спросил: "Что ты такая грустная?" Я рассказала про свои невзгоды, и он
сказал: "Грешно грустить, надо молиться Богу... "

Он пригласил ее к себе. Старуха пришла на Английский проспект и попала на
одну из самых знаменитых фотографий, которая украсит бесконечные книги о
Распутине. Но об этом речь впереди...

КРИК БОЛИ

Весь 1913 год продолжается газетная травля Распутина. Он уже привык
читать интервью, которых не давал, и сопровождавшие их издевательства
журналистов.

Филиппов в очередной раз попытался защитить приятеля в газете "Дым
Отечества": "Целая книжная литература создалась около старца... ворох статей
по поводу его необыкновенного и даже необъяснимого влияния в высших
сферах... Распутин - обыкновенный русский мужик, экзальтированно умный... и
главное, не порывающий своей связи с простым народом и потому сильный в
народе".

Филиппов издевался над журналистами, "которые печатают слухи, что
Распутин мог удалить таких столпов, как Гермоген и Феофан". Даже близкий его
друг не знал об истинных возможностях Распутина в Царском Селе...

Иногда Распутин уступал и все же давал интервью - к ужасу Аликс, ибо
часто они были еще опаснее того, что за него выдумывали журналисты.

"Вот вы пишете про меня небылицы, врете, а я ведь за мужичков. На чем
Россия держится? На мужике... Мы теперь решили ставить архиереев из
мужичков. Ведь на мужицкие деньги духовные семинарии строятся... "

"Мы теперь решили... " - и тотчас поднимается газетная волна. И опять
"цари" должны ее утихомирить.

Под влиянием Филиппова у Распутина появилась мысль - выпускать свою
газету.

"Надумал я самую настоящую, правдивую, народную газету в ход пустить.
Денег мне дадут, люди верующие нашлись... соберу я людей хороших,
перекрещусь, да и - Господи, благослови! - в колокол ударю... " - сообщал
мужик в интервью, опубликованном в "Петербургском курьере".

Похоронила эту мысль, видимо, императрица. Она поняла, что он утонет в
деле, в суете. А он нужен был ей для нее самой, для мальчика, для разговоров
о душе...

Журналисты пытались узнать о его влиянии на решение царя не участвовать в
балканской войне. И он отвечал: "Воевать вообще не стоит - лишать жизни друг
друга, нарушать завет Христа и преждевременно убивать собственную душу.
Пусть забивают друг друга немцы и турки - это их несчастье и ослепление, а
мы любовно и тихо, смотря в самих себя, выше всех станем... " И опять
проклинали его за "предательство братьев-славян". И опять Аликс поручала
Вырубовой поговорить с "Нашим Другом", чтобы тот избегал "гадких
газетчиков".

А они все звонили... И он уже кричал в трубку: "Чего от меня хотят?
Неужели не хотят понять, что я маленькая мушка и что мне ничего ни от кого
не надо?.. Неужели не о чем больше писать и говорить, как обо мне?.. Я
никого не трогаю... Да и трогать не могу, так как не имею силы... Каждый шаг
обсуждают... все перевирают... Оставьте в покое... Дайте жить!.. "

Этот монолог моментально попал в газеты с насмешливым комментарием.

И опять они звонили. И опять он кричал в трубку - отбивался: "Говорю
тебе, я маленькая мушка, и нечего мною заниматься... Кругом большие дела, а
вы все одно и то же: Распутин да Распутин... Молчите... Довольно писать...
Ответите перед Богом! Он един и все видит... Он один понимает... Рассудит...
Коль нужно, пишите... Я больше ничего говорить не буду.... Принимал близко к
сердцу... Теперь перегорел... Наплевать... Пусть все пишут... Все галдят...
Такая, видно, моя судьба... Все перенес... Ничего не боюсь... пишите...
Сколько в душу влезет... Говорю тебе, наплевать... Прощай... "

И этот монолог тоже напечатали.

Что делать - он был "герой дня". Обреченный герой...

Лгал ли он, когда называл себя "маленькой мушкой"? Да, лгал. И... говорил
правду! Эта двусмысленность его положения при "царях" проявилась в истории
тогдашнего премьер-министра Коковцова и прошлого - графа Витте.

МУЖИК ТОПИТ ПРЕМЬЕРА?

После назначения Коковцова премьером Аликс бросила "пробный шар" -
Распутин был послан "посмотреть его душу".

Коковцов вспоминал впоследствии: "Я был поражен получением письма от
Распутина, содержавшего в себе буквально следующее: "Собираюсь уехать
совсем, хотел бы повидаться, чтобы обменяться мыслями... назначьте когда".
Премьер согласился. Состоялась почти комическая сцена - Распутин вошел,
молча сел. Молчание продолжалось. Распутин смотрел на премьера. "Его глубоко
сидящие в орбите, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального
цвета глаза были пристально направлены на меня, и Распутин долго не сводил
их с меня, точно он думал произвести на меня какое-то гипнотическое
воздействие или просто изучал". Но... мужик вдруг забормотал: "Что ж,
уезжать мне, что ли? Житья мне больше нет - чего плетут про меня!"

Здесь премьер, по замыслу Аликс, видимо, должен был уверить Распутина,
что он его защитит. Но Коковцов сказал: "Да, конечно, вы хорошо сделаете,
если уедете... Вы должны понять, что здесь не ваше место, что вы вредите
Государю, появляясь во дворце... давая кому угодно пищу для самых
невероятных выдумок и заключений". В ответ услышал: "Ладно, я - худой, уеду,
пущай справляются без меня, зачем меня зовут сказать то, да другое... "
Долго опять молчал, уставившись на меня, потом сорвался с места и сказал
только: "Ну, вот и познакомились, прощайте".

Когда Распутин рассказал царице о предложении Коковцова уехать, она
тотчас "разлюбила" премьера. Ведь приятие им

Распутина - это не просто приятие "Божьего человека", но, прежде всего,
знак готовности подчиняться ее мнению, готовности примкнуть к лагерю ее
друзей, стать "нашим"...

Царица пожаловалась мужу. И вот уже Николай просит премьера рассказать о
беседе с мужиком. "Когда я закончил мой рассказ, Государь спросил меня: "Вы
не говорили ему, что вышлете его, если он сам не уедет?" И получивши мой
ответ, что... у меня не было повода грозить Распутину высылкой, так как он
сам сказал, что давно хотел уже уехать, Государь сказал мне, что он этому
рад... и "ему было бы крайне больно, чтобы кого-либо тревожили из-за нас"...
Потом Государь спросил: "А какое впечатление произвел на вас этот мужичок?"
Я ответил, что у меня осталось самое неприятное впечатление, -и мне
казалось... что передо мной типичный сибирский бродяга... "

Впоследствии в Чрезвычайной комиссии Коковцов сформулировал свое мнение
еще откровеннее: "Я был. 11 лет в Главном тюремном управлении... видел все
каторжные тюрьмы... Среди не помнящих родства сибирских бродяг сколько
угодно Распутиных... Совершая крестное знамение, он может с такой же улыбкой
взять за горло и задушить".

И Распутин понял: пора выступать против премьера, тем более, что
Коковцова уже не хотела "мама".

Из показаний Филиппова: "Само удаление Коковцова состоялось под
давлением, весьма искусным и упорным, со стороны Распутина, который имел
своеобразный прием, чрезвычайно магически действовавший на
слабохарактерно-заносчивые натуры, к каковым следует причислить Государя:
вскользь, беседуя о посторонних предметах, он характеризовал ненавистное ему
лицо одной фразой или эпитетом, которые оставляли след... "

И хотя Коковцов привел в порядок финансы и обеспечил наступление периода
истинной стабильности, в январе 1914 года его отправили "на покой" в
Государственный Совет, наградив на прощание, как и Витте, титулом графа.

Казалось бы, с падением Коковцова должен был вновь появиться на
политической сцене так благоволивший к Распутину Витте, который "с ним
спелся", как писала генеральша Богданович.

Назначение премьером Витте - любимца прогрессивных партий и промышленного
капитала, могло бы, на первый взгляд, решить все проблемы. С одной стороны,
он был угоден обществу, с другой - у него было достаточно ума и авторитета,
чтобы заткнуть рты врагам "Нашего Друга". И Витте знал, что сообразительный
Распутин все это понимает и будет его поддерживать. Но он не понял, как и
многие, истинную ситуацию: мужик мог влиять на царицу только тогда, когда у
нее не было своего решения. В ином случае Распутин обязан был играть в ее
игру: объявлять мнение Аликс своим предчувствием, своим предсказанием, своим
желанием...

К несчастью для экс-премьера, у Аликс было твердое мнение о нем. Она
ненавидела Витте, ибо он был творцом Конституции, ограничившей в 1905 году
власть царя и будущую власть ее сына - "обокравший Маленького". И как бы ни
был ей полезен великий министр, она не умела и не желала преодолеть свои
чувства. Так Мария Антуанетта не могла преодолеть отвращения ни к Лафайету,
ни к Мирабо, как бы они ни были полезны и ни пытались ее спасти...

Распутин понял и не заикался о своих симпатиях к Витте.

Но когда у Аликс своего мнения не было, наступало его время. Вступала в