Чтение 46–й страницы книги ~Дети Арбата~

- Зачем?

- Искать правду.

Саше он казался сумасшедшим. Какую правду он собирается искать? А может, чего-то не договаривает? Может, у него есть верные люди на дороге? Фридины друзья? Ему нужно пройти еще семьдесят километров, значит, Фролово или Савино, или Усольцево. Но все они на островах, как он переберется через Ангару? Ангара еще не встала и встанет не скоро - течение тут быстрое. И все же на что-то рассчитывает. Видимо, и здесь, в ссылке, есть какие-то свои связи, свои возможности, о которых Саша не подозревает. Государство всегда казалось ему всесильным, всезнающим, всепроникающим. На самом деле это не так, его можно обойти. Зида предлагала ему _другие_ пути. У Соловейчика, возможно, тоже есть свои пути, только Саша их не знает.

- Сколько времени тебе нужно, чтобы сбегать в деревню?

Это была просьба поторопиться. Саша встал.

- Часа через три вернусь.

- Я тебя буду ждать.

Борис снова привалился к дереву и закрыл глаза.

Все, что было раньше - арест, тюрьма, ссылка, - было несравнимо с тем, что совершается сейчас. Тогда он был ни в чем не виновен, теперь он впервые переступает закон. Помогает, будучи предупрежденным. Борис его, конечно, не выдаст, и все же "пособничество побегу" будет на нем висеть. И расплачиваться за это вдвойне обидно: побег Бориса - нелепость, пропадет в дороге или поймают.

Но все равно он обязан помочь Борису. Важно только, чтобы в деревне никто ничего не заподозрил. Просить сало и хлеб у хозяев? Для кого? Явная улика. Единственный, кто может помочь ему, Зида. Если у самой нет, пойдет к соседям. Она всегда покупает продукты, подозрения не вызовет. Шматок сала, хлеба или лепешек, пару десятков яиц вкрутую, сахар у нее есть, есть и конфеты, присланные мамой из Москвы, соль...

Зиде он скажет: достань! Мне это нужно, зачем, не спрашивай и забудь об этом.

Зида ни о чем не спросила. Сходила к соседям, принесла сало, вяленое мясо, лепешек, сварила яйца, достала сахар, конфеты, все хорошо завернула, сложила в холщовую сумку, с какими местные охотники отправляются в лес.

И по тому, что она все сложила в такую сумку, было ясно - догадывается.

В дверях Саша обернулся.

- Я у тебя ничего не брал.

Что бы ни случилось, как бы не повернулось, Зида ни при чем.

Зида кивнула головой.

- Хорошо.

Услышав Сашины шаги, Борис открыл глаза, приподнялся, помотал головой, как бы стряхивая с себя сон, переложил продукты в заплечный мешок, только соль не взял.

- Есть у меня.

Потом встал. Саша помог ему продеть руки в лямки мешка.

- Ну, друг, прощай!

Борис неловко - мешал мешок - обнял Сашу, Они расцеловались.

- Завтра с утра я буду на этом месте, - сказал Саша, - если передумаешь и вернешься, встретимся.

- Не передумаю, - ответил Борис, - ты все сделал аккуратно?

- Об этом не волнуйся.

Орджоникидзе остался недоволен инцидентом с комиссией Пятакова, недоволен тем, что Марк Александрович фактически выдворил комиссию с завода, недоволен нахлобучкой, полученной от Сталина по вине Марка Александровича. Сталин поддержал тогда Марка Александровича, однако никакого документа, который бы узаконил затеянное Марком Александровичем жилищное, коммунальное и бытовое строительство, нет. Есть слова, а слова забываются. Пока нет официального одобрения, Рязанов остается под ударом.

И потому Марк Александрович охотно согласился на предложение редакции журнала "Большевик" написать статью о положении дел на заводе и проблемах, стоящих перед отечественной черной металлургией. "Большевик" - главный партийный журнал, статья поможет заводу: поставщики и смежники воспримут ее, как директиву. И главное: статья даст возможность публично зафиксировать и, следовательно, узаконить затеянное им строительство.

Статью Марк Александрович написал за два вечера. Основные ее положения сводились к следующему.

Американцы разрабатывали проект завода с большой поспешностью, он нуждается в поправках. Марк Александрович перечислил основные. Но одновременно он призывал широко знакомить наших металлургов с лучшими образцами работы американцев и подробно указал, в чем именно мы от них отстаем.

Главная же задача черной металлургии на Востоке - закрепление высококвалифицированных, устойчивых рабочих и инженерно-технических кадров. Отсюда необходимость широкого жилищного,

коммунального, культурного и бытового строительства. Марк Александрович перечислил уже произведенные работы (из-за которых и приезжала комиссия), отметил их как достижения, одобренные Центральным Комитетом партии (он имел в виду слова Сталина), и указал, что завод эту работу будет продолжать.

В заключение Марк Александрович в резкой форме критиковал неисправных поставщиков. В середине ноября статья появилась на страницах журнала, а в конце ноября Марк Александрович приехал в Москву на Пленум ЦК партии.

Пленум обсуждал только один вопрос - отмену с первого января 1935 года карточной системы на хлеб и другие продукты.

Озабоченность звучала во всех речах: карточки существовали с 1928 года, обеспечивали хотя и недостаточный, но все же твердый уровень снабжения. Сейчас будет введена свободная продажа, появится рынок, управлять которым разучились.

Сталин не выступал, молча сидел в президиуме.

В последний день пленума в перерыве к Марку Александровичу подошли Орджоникидзе и Киров.

- Вот, - улыбаясь, сказал Орджоникидзе, - с тобой хочет познакомиться Сергей Миронович, твоя статья ему понравилась.

Киров пожал Марку Александровичу руку.

- Да, дельная и умная статья. То, о чем вы пишете, касается не только новых районов, но и старых. Проблема устойчивых кадров становится сейчас первостепенной повсюду. Нравится мне и ваш призыв учиться хорошему у американцев, учиться не зазорно даже у капиталистов. Что касается вашей критики некоторых ленинградских предприятий, то я обещаю исправить положение.

- Спасибо, это будет для нас самой высокой наградой, - ответил Марк Александрович.

Орджоникидзе добродушно сказал:

- Он у нас большой дипломат. В статье официально узаконил свои незаконные расходы.

- Что вы, Григорий Константинович, - возразил Марк Александрович, - просто я зафиксировал то, что сделано я одобрено...

Орджоникидзе не успел ответить. Возле них остановился Сталин. Они даже не заметили, с какой стороны он подошел.

- О чем спор?

- Говорили о статье товарища Рязанова, - ответил Орджоникидзе.

- Что за статья? - спросил Сталин, холодно взглянув на Орджоникидзе, на Марка Александровича, но обойдя взглядом Кирова.

- В последнем номере "Большевика", - ответил Киров.

- Не читал, - по-прежнему не глядя на Кирова, сказал Сталин.

И пошел дальше.

Марк Александрович смотрел ему вслед, видел его узкую, чуть сутулую спину во френче защитного, почти коричневого цвета, и сердце Марка Александровича наполнялось гордостью. Только что, минуту назад он стоял рядом с НИМ, рядом с Кировым и Орджоникидзе, они разговаривали на глазах всего пленума. Сталин не читал его статьи в "Большевике", это естественно, готовя пленум, готовя отмену карточной системы, он не имел времени даже перелистать журнал. Достаточно того, что ее прочитал и похвалил Киров. И дружеское обращение Орджоникидзе показывает, что больше он не сердится, действия Марка Александровича на заводе узаконены, статья сыграла свою роль. Все правильно, его тревоги были напрасны. В эпоху великих свершений вое истинное, полезное неизбежно побеждает, ибо направляется ЕГО мудрой мыслью, ЕГО могучей рукой. Вот ОН идет по заполненному людьми фойе, никто как будто бы и не уступает ему дороги, не делает даже шага в сторону, и все же дорога свободна, перед НИМ дорога свободна, ОН идет спокойно, неторопливо, легко ступая в своих мягких сапогах, никто как будто и не смотрит на него, не оглядывается, но все знают, что идет Сталин. Сталин скрылся за дверью, ведущей в комнату президиума, и только тут Марк Александрович увидел, что Орджоникидзе стоит, прислонившись к стене, дрожащими руками достает из трубочки таблетку нитроглицерина, кладет ее под язык.

- Что с тобой? - спросил Киров встревоженно.

Орджоникидзе перевел дыхание.

- Ничего.

Марк Александрович взял его под руку.

Орджоникидзе мягко отвел его руку.

- Григорий Константинович, зайдем на медпункт рядом...

- Ничего не надо, все прошло.

- Нет, - решительно сказал Киров, - отправляйся домой. Пойдем, я тебя провожу.

Для Кирова неприветливость Сталина не была неожиданной. Их отношения испортились уже в Сочи, оттуда Сталин, по существу, услал его в Казахстан. Киров был в Казахстана с шестого по двадцать девятое сентября, а когда вернулся в Ленинград, Медведь, начальник управления НКВД, доложил ему, что его заместитель Иван Запорожец, даже не согласовав с ним, Медведем, привез из Москвы, из центрального аппарата своих людей, которых самовольно расставил на ключевых постах в секретно-политическом отделе и вообще демонстрирует, что он автономен и подчиняется Москве. Такое положение нетерпимо, в НКВД не могут быть два начальника, из которых один подчиняется обкому, другой - Москве. И потому Медведь просит потребовать немедленного отзыва Запорожца, а также его людей, назначенных без согласования с местными органами.

Вопрос был щекотливым. Безусловно, эти назначения санкционированы. Вероятно, сделаны даже по прямому указанию Сталина для "выкорчевывания остатков оппозиции", в пику ему, Кирову - не хочешь делать сам, сделаем без тебя, потому-то Запорожец всячески заявляет свою автономность. Потребовать отзыва Запорожца - значит, вступить в прямой конфликт со Сталиным, причем по деликатному _кадровому_ вопросу, где Сталин не терпит ничьего вмешательства.

И все же допустить в Ленинграде существование такого автономного, не подчиненного обкому органа - значит, потерять со временем всякую власть.

Киров собрал у себя в кабинете членов бюро обкома, только членов бюро, без секретарей, без технических работников, без протокола, и предложил Медведю повторить свою информацию, а членам бюро - высказать свое мнение. Мнение было единодушным: потребовать немедленного отзыва Запорожца и его людей.

Киров поднял трубку и связался с Москвой.

- Сейчас доложу, - ответил Поскребышев.

Ждать пришлось долге. В кабинете Кирова было тихо, все молчали, понимали, что Сталин не случайно не берет трубку.

Наконец он взял ее.

- Слушаю.

- Товарищ Сталин, - сказал Киров, - Запорожец самовольничает, не подчиняется начальнику НКВД Медведю. Бюро обкома просит отозвать Запорожца из Ленинграда.

- В чем конкретно самовольство?

- Вот последний случай, - сказал Киров, - привез из Москвы, от Ягоды, пять человек, без ведома Медведя расставил их на ответственные посты в секретно-политическом отделе...

- Видишь ли, - ответил Сталин, - это внутренние перемещения внутри аппарата НКВД.

- Но я секретарь обкома или нет? - с гневом произнес Киров и ребром ладони ударил по столу.

- К чему такие ребяческие вопросы? - возразил Сталин. - НКВД - новый наркомат, и, как во всяком новом наркомате, в нем неизбежна перестановка кадров. Согласовать каждую кандидатуру со всеми местными организациями практически невозможно.

- Бюро обкома и я лично решительно настаиваем на отзыве Запорожца, - заявил Киров.

- Я объяснил все как мог, лучше не умею, - холодно проговорил Сталин.

И положил трубку.

Некоторое время все молчали. Потом Киров повернулся к Медведю.

- Ну что ж, Филипп, в управлении ты хозяин, бюро обкома знает только тебя. Любые сепаратные действия Запорожца пресекай в корне, мы тебя поддержим.

Проводив Серго на квартиру, Киров вернулся на пленум. Прозвенел звонок, перерыв кончился, участники пленума входили в зал. Но Марк Александрович дожидался Кирова.

- Простите, Сергей Миронович, как Григорий Константинович?

- Все пока как будто в порядке, лег в постель, Зинаида Гавриловна вызывает врача.

Но вызывать врача Орджоникидзе запретил. Он чувствовал себя лучше, встал с постели, однако на пленум решил не возвращаться, проект решения ему известен, проголосуют и без него.

Пересел в кресло, задумался...

Сегодня во время двухминутного разговора со Сталиным в фойе он совершенно отчетливо понял истинное отношение Сталина к Кирову. Орджоникидзе хорошо знал Сталина, знал, что означает, когда Сталин, разговаривая с человеком, не смотрит на него...

Наступили сумерки, в квартире зажгли свет, к нему заглянула Зинаида Гавриловна.

- Как ты?

- Все хорошо, но не зажигай у меня лампу, - попросил Орджоникидзе, - я хочу посидеть один.

Он сидел и думал. После сообщения Будягина о странных перемещениях в ленинградском НКВД он несколько раз пытался заговорить со Сталиным о Кирове, хотел прощупать ситуацию, но Сталин уходил от разговора, а потом неожиданно затеял его сам.

На Политбюро обсуждалось сообщение Кирова из Казахстана о ходе хлебозаготовок, и Сталин как бы между делом, вне всякой связи с обсуждаемым вопросом сказал:

- Я предлагал товарищу Кирову, как секретарю ЦК, переехать в Москву - отказался. Сколько можно сидеть в одном городе? Восемь лет! Хватит! Держать Кирова в Ленинграде - такой роскоши мы не можем себе позволить. Киров - работник союзного масштаба, он нужен всей партии.

И больше ничего не сказал, перешел к следующему вопросу.

А после заседания, когда уже все разошлись и в кабинете остались только Сталин, Каганович, Молотов, кажется, Куйбышев тоже остался, Сталин сказал Орджоникидзе:

- Поговори с Кировым, ведь вы друзья, пусть переезжает в Москву. Нужен русский человек в центральном руководстве. Мы с тобой - грузины, Каганович - еврей, Рудзутак - латыш, Микоян - армянин. Кто у нас русские? Молотов, Куйбышев, Ворошилов и Калинин - мало.

После возвращения Кирова из Казахстана Орджоникидзе ездил в Ленинград и передал Кирову предложение Сталина. Киров опять отказался. Рассказывая о своих трениях со Сталиным в Сочи и о дальнейшем конфликте по поводу Запорожца, спокойно и уверенно сказал:

- Бесчинствовать Запорожцу в Ленинграде не позволим.

Как наивны были все они, как наивны - и он, и Будягин, и Киров. Да разве Сталин не понимал, что Киров не спасует перед Запорожцем? "Выкорчевывание корешков" - всего лишь прикрытие, камуфляж, ничего там Запорожец не выкорчует, не дадут.

Что предпринять?.. Остается только одно: выиграть время. Надо задержать Кирова в Москве хотя бы на несколько дней, на неделю. Все обдумать, посоветоваться с товарищами, может быть, удастся уговорить Кирова на переезд в Москву. И главное: неожиданная задержка Кирова в Москве насторожит Сталина, он, возможно, пойдет на попятную, возможно, отзовет Запорожца.

Киров вернулся с пленума почти в одиннадцать часов. Орджоникидзе сам открыл ему дверь.

- Оклемался? - весело спросил Киров, входя в квартиру. - Как чувствуешь себя?

Орджоникидзе сел в кресло, отдышался.

- Плохо, Сережа, плохо, побудь со мной пару дней.

Киров, собиравший портфель, оглянулся.

- О чем ты говоришь? Первого декабря, послезавтра, мой доклад на партийном активе... О пленуме...

- Какое дело - доклад... - тяжело переводя дыхание, сказал Орджоникидзе, - Чудов, Кодацкий не смогут сделать доклад? Поживи со мной, Сережа, может быть, не придется увидеться...

Киров подошел к нему, взял за руку, посмотрел в глаза.

- Отбрось это от себя. И ложись в постель, вызови врача. Приступ стенокардии всегда сопровождается таким страхом. Возьми себя в руки. Куда мне звонить насчет машины?

- Я сам позвоню.

Орджоникидзе поднялся с кресла, вышел в соседнюю комнату, набрал по внутреннему телефону гараж, позвал к аппарату своего шофера Барабашкина.

- Василий Дмитриевич, подавай машину, отвезешь Кирова на вокзал, - и совсем тихо, прикрыв ладонью трубку, добавил: - Да сделай так, чтобы на поезд опоздал. Понял?

Орджоникидзе вернулся в столовую, Киров уже собрал портфель, надел пальто, стоя, разговаривал с Зинаидой Гавриловной.

- Побудь лучше со мной дня три, - грустно проговорил Орджоникидзе, - а, Сережа, побудь!

- Не могу, я же тебе объяснил, первого декабря - актив.

Внизу у подъезда раздался короткий гудок автомобиля.

Киров обнял и поцеловал Орджоникидзе, обнял и поцеловал Зинаиду Гавриловну, дружески строго сказал ей:

- Не ходи у него на поводу, заставляй лечиться.

Взял портфель и торопливо вышел. Часы показывали половину двенадцатого.

Не доезжая до почтамта, Барабашкин остановил машину, выскочил, поднял капот.

- Что случилось?

- Подача барахлит, Сергей Миронович, сейчас налажу.

- Нет, ждать не буду.

Ошибка Барабашкина заключалась в том, что он остановился вблизи трамвайной остановки. К ней как раз подходил четвертый номер, следовавший по маршруту к вокзалам, и Киров успел вскочить на площадку. В вагон "Стрелы" проводник впустил его за минуту до отхода поезда.

Саша вышел из дома еще затемно и рано утром был на том месте, где вчера расстался с Борисом. Вот и дерево, под которым он лежал. Саша посвистел, крикнул пару раз на Жучка, давая знать Соловейчику, что он здесь, но никто не отозвался. Саша промотался по лесу до сумерек, но нет, не было Бориса, значит, решил не возвращаться. В следующие дна Саша менял маршруты, делал большие круги. На елях толстыми подушками уже висел снег, покрывал рыхлыми комьями землю, валежник, скованные льдом болотца. Саша шел с трудом, часто останавливался, прислушивался, но лес был безмолвен. Лишь кряхтели изредка замерзающие деревья да цокали клесты, перелетая с ели на ель, стряхивая иней с ветвей да роняя в снег чешуйки и вылущенные шишки.

Как-то Саша поднял с лежки зайца-беляка и он покатил меж деревьев, заложив за спину длинные уши. Попадались белки, видимо, выводки этого года, малоопытные: сидит открыто на ветке с закинутым за спину пушистым хвостом, лущит шишку, быстро-быстро перебирая ее лапками, и глядит сверху на Сашу в упор. Попалась как-то мышкующая лисица, неторопливо трусила по снегу, временами останавливалась, прислушивалась, не пискнет ли под снегом мышь или полевка, и если слышала писк, то сразу бросалась туда и быстро, по-собачьи рыла снег. Однажды Саша увидел, как кормится глухарь: осторожно ступая но пороше, он срывал листья с ветки можжевельника, побеги черники, еще не совеем занесенные снегом, а то и верхушки молодой сотенки.

Неделю бродил Саша на лесу, но Соловейчик не появлялся, значит, далеко ушел, а может быть, и сгинул в лесу, замерз, заболел, провалился под лед или заблудился и умер с голоду.

Но его не поймали. Попадись он, об этом знали бы все. Побег - событие, поимка беглого - еще большее событие, такая новость облетает всю Ангару, начинаются выяснения, допросы: кто помогал, кто прятал, кто давал пищу?

Ссыльные в Мозгове тоже обсуждали побег Соловейчика. Но так как никто, кроме Саши, не знал его, а Саша об этом знакомстве не распространялся, то обсуждали побег _вообще_, его бесперспективность и обреченность. Даже если вырвется из Сибири, все равно пропадет - нелегальное положение в наших условиях невозможно. На этом сходились все.

Но все понимали также, что побег Соловейчика не пройдет бесследно; оставить это без последствий, - значит, поощрить дальнейшие побеги. Если нельзя наказать беглеца, то надо наказать оставшихся, сорвать с обжитого места, лишить хоть какого-то заработка, ссыльные должны знать, что им придется отвечать за каждого беглого, должны сами предотвращать побеги. И действительно, вскоре всех ссыльных из Рожкова разослали по другим деревням.

В Мозгову из Рожкова прислали двух: некоего Каюрова и женщину, как говорили, члена партии чуть ли не с тысяча девятьсот пятого года, со странной фамилией Звягуро. Звали ее Лидия Григорьевна. Старообразная, некрасивая, с выпирающими зубами, она приехала не одна, а с шестилетним мальчиком Тарасиком.

Привезли ее уже по санному пути. Она остановила возчика возле избы, где жил Саша, вошла к нему и сказала:

- Мае о вас говорил Соловейчик. Вы не подскажете, у кого можно снять жилье?

- Надо подумать, - ответил Саша, - проходите, садитесь.

- Я должна отпустить возчика.

Они вышли на улицу. В санях, закутанный в платок, сидел Тарасик. Лидия Григорьевна вытащила его из саней, Саша взял вещи - два потертых чемодана, перевязанных веревкой, все вернулись в дом. На улице скрипнули полозья - возчик уехал.

Лидия Григорьевна развязала на Тарасике платок, сняла с него нечто вроде шубки, сняла шапку, велела сесть на лавку. Тарасик сел, поглядывая на Сашу.

Саша открыл дверь в кухню, попросил хозяйку зайти. В горницу вместе с хозяйкой зашел и хозяин.

Саша показал на Лидию Григорьевну.

- Это моя знакомая, у кого бы поселить?

Старуха посмотрела на мальчика.

- Внук, что ли?

- Внук, - нахмурилась Лидия Григорьевна.

- С ребенком, однако, трудно добыть. Балуются они, дети-то...

- Он не балуется, - сказала Лидия Григорьевна.

- Кто знат, - пробормотала старуха.

- А разве не бывали тут у вас ссыльные с детьми? - спросил Саша.

Хозяйка не ответила, продолжала рассматривать мальчика.