горлом, волосы приглажены и стянуты сзади в скромный хвостик, никакого
макияжа, никаких украшений. Срывающимся, дрожащим голосом она поведала,
как ее шантажировали злодеи из КГБ, угрожали устроить высылку из страны,
искалечить, даже убить. Подкинули документы, заставили рассказать
полиции и журналистам то, что она рассказала. Английский ее был
настолько ужасен, что внизу бежала строка субтитров.
она, глядя в камеру испуганными детскими глазами, - я поняла, что ему
хотят сделать плохое только за то, что он выбрал свободу, сбежал из
коммунистической тюрьмы. Но у меня не было выхода. Я люблю Америку,
самую лучшую страну в мире. Я не хочу, чтобы меня выслали. Я не хочу
стать калекой, мне страшно умирать, мне всего лишь восемнадцать лет. А
эти люди из КГБ способны на все. У них нет сердца.
выкладывала не менее вдохновенно, чем предыдущую сказку.
продолжается. Завтра твой дебют, потом сразу ее выход, на бис, так
сказать. Чтобы ты немного взбодрился, я приготовил для тебя маленький
подарок. - Он достал из кармана и протянул Григорьеву глянцевый конверт,
на котором был нарисован симпатичный белый зайчик с розовыми ушками, а
над ним кудрявыми золотыми буквами написано: ?Привет, папочка!"
измят, уголок надорван. От письма исходил едва уловимый запах каких-то
сладких индийских благовоний, запах борделя.
Глава 22
был похож на быструю, торжественную барабанную дробь. Дежурная сестра
крепко спала в кресле у кровати. Спал охранник в своей будке у ворот,
спали больные в соседних палатах.
выводили на прогулку отдельно от других. Когда она шла по коридору, все
двери были закрыты. Ее никто не должен был видеть. Слишком часто ее лицо
мелькало на телеэкране и в прессе еще совсем недавно, рядом с лицом ее
мужа.
расстройствами, с депрессией, переутомлением, неврозами и прочими
неопасными душевными хворями. Некоторые здесь просто отдыхали,
восстанавливали силы после всяких стрессов, получали свою порцию покоя,
приятных оздоровительных процедур и вскоре выписывались.
здесь.
дождя. От ветра медленно шевелилась белая капроновая занавеска. Капли
барабанили все сильней. Вспышка молнии осветила просторную палату,
выхватила из полумрака мертвый экран японского телевизора, округлые края
добротной светлой мебели, привинченной к полу. Стол, мягкое кресло,
обитое кремовой искусственной кожей, профиль спящей в кресле сестры,
дрожащую от легкого сквозняка рыжую челку, зеленую шапочку, упавшую на
пол, высокую кровать, снабженную шарнирами и ремнями, лицо Галины
Дмитриевны на подушке.
Влажные карие глаза открылись, и в широких зрачках успела отразиться
мгновенная белая вспышка.
медленная, негромкая, словно спросонья. Странно, что гроза началась
именно на рассвете.
старалась заранее настроиться так, чтобы проснуться в это время, когда
небо едва светлеет, солнце еще не взошло и кажется, что весь мир заснул.
Всего полчаса в сутки, если, конечно, удавалось проснуться, ей не было
стыдно и страшно жить. Никто не мог увидеть ее, заговорить, заглянуть в
лицо.
была пристегнута к кровати, вставала, делала несколько неверных шагов от
койки до окна, прижималась лбом к холодной упругой сетке.
к тому же от больших доз препаратов, которые вкололи после недавнего
приступа, по всему телу разливалась вязкая тяжелая слабость.
за свои безобразные жалобы и крики. Но телеэкран, в котором застыло
испуганное, растерянное лицо ее мужа, ясно стоял перед глазами, и голос
за кадром, глухой, тусклый, не мужской и не женский, продолжал звучать в
ушах.
сумела бы высвободить запястья, затем щиколотки, она бы встала на ноги и
добрела до окошка, держась за мебель. На это ушло бы не меньше получаса,
но первая гроза стоила таких титанических усилий. Белые сполохи света
были, безусловно, важным посланием, адресованным именно ей, Галине
Дмитриевне, и следовало непременно понять его смысл.
разговаривать с ней, смотреть в глаза, сгорать от стыда за то, что вот
она, преступница, убийца, все еще живет, коптит воздух своим черным
дыханием и вынуждает других, нормальных, здоровых, ни в чем не виноватых
людей нянчиться с ней.
Дмитриевна осторожно вытянула правую руку из петли. Руки у нее стали
такие тонкие, что в ремнях давно пора было проделать новые дырочки.
босиком до окошка. Прямо в лицо ей вспыхнула очередная зарница.
пейзаж. Старый яблоневый сад вырубили, посадили ровными рядами маленькие
юные елки. Дальше, за высоким забором, виднелись край поля и опушка
смешанного леса. Сквозь лес, через поле, шла узкая бетонная дорога.
Часть ее была видна из окна палаты, и несколько раз Галине Дмитриевне
удавалось заметить, как катит по ней одинокий сгорбленный велосипедист в
темной спортивной шапочке.
сада, раскидистая, корявая, она продолжала щедро плодоносить. Яблоки
были мелкие, темно-красные, с приторной вяжущей горчинкой.
однажды угостила Галину Дмитриевну джемом из этих яблок. Он был очень
вкусный, густой, прозрачный. Рая объяснила, что надо обязательно
добавлять немного желатина, а также лимонную цедру и капельку ванили.
во сне. Галине Дмитриевне было стыдно даже взглянуть в ее сторону.
Бедная девочка возилась с ней, терпела мерзкие истошные вопли, промывала
рану на лбу, меняла повязку. Знала бы она, ради кого столько хлопот.
и напряженней.
дробь на пионерской линейке, перед выносом флага дружины. Галина
Дмитриевна старалась не закрывать глаз, даже не моргать, потому что
стоило на миг провалиться в темноту - и сразу мерещился широкий школьный
коридор, строй барабанщиков в белых рубашках, красных галстуках, красных
пилотках. Третья девочка слева - Люба Гордиенко. Палочки в ее руках
мелькали с такой скоростью, что их не было видно. Люба смотрела на
Галину Дмитриевну серьезно и печально.
лучше тебя, я была очень хорошая девочка, я много читала, знала наизусть
стихи Есенина, Кольцова и Некрасова, я могла бы столько добра сделать
людям. Но меня нет, а ты все живешь. Тебе не стыдно?
мозгу. Дробь дождя, тихое уютное сопение медсестры не могли заглушить
его. Даже если бы сейчас загрохотали выстрелы, заиграл тяжелый рок, все
равно этот тихий голос перекрыл бы все прочие звуки.
тебе приду, осталось совсем немного.
слишком долго.
телефонной трубке, но потом он стал звучать сам по себе, все громче и
настойчивей. На этот раз слова были произнесены настолько громко, что
Галина Дмитриевна удивилась, почему не просыпается сестра.
заветные полчаса перед рассветом. Галина Дмитриевна знала, что, если не
останется и этой короткой передышки, если присутствие мертвой девочки
заполнит все сутки целиком, от полуночи до полуночи, она не выдержит и
умрет. Так в чем же дело? Она ведь именно этого хочет. Любушка ждет ее,
Любушка простит ее, но только там, а не здесь.
***
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Андреев Николай