Чтение 46–й страницы книги ~Злым ветром~

все-таки частное определение вынес. По вопросу о создании условий. Но этим
он только утерся. А уж как всерьез запахло, Светозар наш - р-р-раз! - и на
пенсию.

Беседуя таким образом, мы наконец добираемся до комнат, в которых
разместился трест. Тут мы сердечно прощаемся. Я приступаю к поискам моего
приятеля Пирожкова. И накрепко запоминаю словоохотливого и эрудированного
Виктора Борисовича Степаненко, сейчас инженера отдела капитального
строительства одного из институтов.

Виктор Борисович ныряет в какую-то дверь.

А я вскоре выясняю, что Пирожков болен и на работу третий день не
выходит. И сообщают мне это, представьте, с каким-то неожиданным для меня
уважением к Пирожкову, с какой-то, я бы сказал, внимательностью к нему,
теплотой даже. И я чувствую, что дело не только и даже не столько в том, что
Пирожков заведует сейчас одним из отделов треста (хотя и совсем недавно,
лишь при новом начальстве), сколько в каких-то личных его качествах, которые
всем тут, видимо, импонируют, а я, наверное, просто не сумел разглядеть.

Но тогда тем более досадно, что Пирожков заболел. Я ведь именно через
него и собирался начать знакомство с многообразной, как я убедился, и
кипучей деятельностью "удельного князя" Светозара Еремеевича. Так что
Пирожков мне нужен непременно, в первую очередь именно он.

Я разыскиваю в длиннейшем коридоре телефон-автомат и звоню Пирожкову.
Сначала трубку снимает, видимо, дочь, голосок юный и весьма бойкий. Потом
подходит и сам Пирожков. Мне он несказанно рад. Я даже не ожидал такой
реакции.

- Что, есть новости, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.

- В том-то и дело! И вот... - голос его срывается на страдальческой
ноте, - даже, видите, прихватило.

- Тогда я приеду к вам.

И Пирожков торопливо диктует мне свой адрес.

После этого я звоню Кузьмичу и коротко, а также весьма иносказательно
докладываю ему о своих делах, ибо рядом уже топчутся двое нетерпеливых
граждан, жаждущих поговорить по телефону. Кузьмич одобряет мою встречу с
Пирожковым.

Снова троллейбусы, сначала один, потом другой, кружат меня по Москве. А
мысли мои кружатся вокруг Пирожкова. Как, однако, все закономерно в жизни,
как все логично цепляется одно за другое и один поступок неизбежно влечет за
собой следующий, его даже можно предсказать, стоит только найти какое-нибудь
звено в цепочке событий и верно определить житейские и психологические
связи. К примеру, Пирожков...

Я прямо-таки сгораю от нетерпения повидать его.

Вот наконец и дом, который мне нужен, огромный, светлый и совсем новый,
он растянулся на целый квартал.

Дверь мне открывает девушка в пушистой коричневой кофточке и совсем
коротенькой бежевой юбке. Прямые светлые волосы падают на плечи. Девушка
весьма привлекательна и, видимо, прекрасно это осознает. Она чуть насмешливо
улыбается и, оглядев меня, говорит:

- Здравствуйте. Таким я себе вас и представляла. Заходите.

- С чьих же слов? - спрашиваю я, снимая пальто в маленькой и тесной
передней.

- С папиных, конечно. Он в вас, между прочим, влюблен.

- Ну это не опасно, - шучу я.

- Не волнуйтесь, я в вас не влюблюсь. Вы не в моем вкусе. Слишком
высокий.

Девочка, однако, бойкая. Папаша, помнится, обрисовал мне ее совсем
по-другому. Впрочем, это обычная история.

- Меня зовут Надя, - говорит она. - А вас? Товарищ Лосев?

- Виталий.

- Вы собираетесь меня защищать? - иронически осведомляется Надя.

- А вам требуется защита?

Она небрежно пожимает плечами.

- Папа почему-то так считает.

- А вы как считаете?

- Я? - Надя кокетливо улыбается. - Что ж, такого защитника иметь всегда
приятно.

- Благодарю. А нужен ли он вам все-таки?

Надя смеется.

- Папа вам сейчас наговорит. Он, по-моему, на этом пунктике немного
того... - Она вертит наманикюренным пальчиком около виска. - Как всегда,
тысячи страхов.

- Значит, у вас свое мнение на этот счет?

- У меня всегда свое мнение. А если слушать папу...

В этот момент в передней появляется Пирожков. Он в пижаме и домашних
шлепанцах, редкие седые волосы взъерошены, очки перекосились на тонком
носике, в пухлой руке зажата газета.

- Наденька, почему ты держишь гостя в передней? - сердито говорит он и
оборачивается ко мне: - Извините, пожалуйста. Прошу.

Он распахивает дверь в комнату. Надя небрежно пожимает плечами и
удаляется.

Мы с Пирожковым проходим в комнату, довольно уютно обставленную чешским
гарнитуром, с новомодной хрустальной люстрой под потолком, и усаживаемся в
низкие кресла возле круглого журнального столика.

- Так что случилось, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.

- Случилось то, что я и предполагал, - нервно отвечает Пирожков, и
маленький носик под очками начинает белеть от волнения. - Этот человек опять
позвонил.

Он снимает очки и, близоруко щурясь, торопливо протирает их огромным
синим платком с красной каймой, потом снова водружает на место.

- И вы?..

- И я ему сказал, как мы условились. Что я согласен все сделать для
этого самого гражданина.

- Прекрасно.

- Да?.. Вы полагаете, что это прекрасно?.. А если... Вы только
представьте на минуту... - Пирожков нервно откашливается, и пухлые пальцы
его начинают непроизвольно барабанить по подлокотнику кресла.

- Не надо ничего воображать, - мягко перебиваю я его. - Все будет так,
как я вам обещал. Кстати, кто звонил?

- Все тот же хулиган.

- Он вам сказал, когда приедет этот деятель?

- Сказал, скоро. Вот и все. Жди тут, волнуйся... А знаете, - неуверенно
произносит вдруг Пирожков, - я по тону его понял: этот негодяй доволен, что
запугал меня и заставил капитулировать. Выполнил, значит, задание. И я
позволил себе задать ему один вопрос.

- Какой вопрос? - настораживаюсь я.

- "Вы, - спрашиваю, - мне не будете больше звонить?" А он и говорит: "Я
все, я уматываю, папаша, в город-маму. Фартовая командировочка отломилась.
Адью, папаша. Теперь тебе сам позвонит, как приедет. А мы с тобой, папаша,
увидимся, когда тебя подколоть надо будет. Или девку твою". Ну вы себе
представляете? Я просто слово в слово все запомнил. Это ужас какой-то! И кто
может послать этого хулигана в командировку, скажите мне?

Пирожков растерянно и тревожно смотрит на меня.

- В свое время все узнаем, - спокойно говорю я.

Но про себя я тоже недоумеваю. В самом деле, кто может послать в
командировку этого типа? Уж не Зурих ли? И куда? "Город-мама" - это скорей
всего Одесса. Опять Одесса!

- Пока же будем ждать звонка... Ивана Харитоновича, - добавляю я, ибо
Зурих представился ему как Николов. - Кстати, я хочу вас попросить вот о чем
Расскажите мне, Григорий Сергеевич, какие незаконные махинации совершал ваш
бывший начальник Светозар Еремеевич Бурлаков. И вообще, что вы помните о его
малопочтенных делах?

- Господи, ну зачем сейчас это ворошить? - жалобно говорит Пирожков. -
Уверяю вас, все сроки давности уже миновали.

- Не в этом дело, - мягко возражаю я. - Видите ли, Григорий Сергеевич,
вот вы мне тогда сказали, что встретились с этим так называемым Иваном
Харитоновичем - другим он представляется иначе - впервые, да?

- Ну конечно, боже мой!

- И ничего о нем не знаете?

- Да, да. Я же вам говорил.

- Ну вот. А Бурлаков, как мне кажется, знаком с ним давно и много чего
о нем знает.

- Что вы говорите?! Он знает этого бандита?..

- Так мне кажется. Но чтобы заставить Бурлакова все рассказать, нам
надо кое-что узнать о нем самом.

- Да, да... Я понимаю... понимаю... - в полной растерянности бормочет
Пирожков.

Постепенно, однако, он приходит в себя, успокаивается и начинает
рассказывать. Я вижу, он вполне искренне стремится мне помочь напасть на
след человека, который причинил ему столько волнений и страхов. А заодно
Пирожков дает выход своим давним и гневным чувствам по отношению к
Бурлакову.

Всегда, знаете, в любом большом коллективе есть такой незаметный
человечек, эдакий маленький-премаленький "винтик", который, однако же, все
видит, от которого не очень-то даже и скрывают всякие там нечистоплотные
делишки и секреты, иной раз даже используют на побегушках и для мелких
услуг, считая его абсолютно бессловесным, сверхпреданным и к тому же
недалеким. А человек этот, между прочим, имеет порой и душу, и голову, и
свой взгляд на все, и, кстати, совесть тоже. Такой до поры до времени лишь
оскорбленно молчит и то ли от страха, то ли от врожденной исполнительности
делает все, что ему приказывают. И копится в его душе обида и негодование. И
чувствует он, что не для побегушек и всяких там услуг создан, а может