Чтение 46–й страницы книги ~Московский бенефис~

него в ухе серьгу. Верно, было в нем что-то от Будулая. Конечно, Михай
Волонтир был немного помоложе и поздоровее; но все же в голосе старика
слышался заметный молдаванский акцент.

- А это кто? - спросил он, мотнув головой в мою сторону.

- Дима, - сказал я, вспомнив, что в течение всех трех встреч так и не
удосужился представиться Тане.

- Очень приятно, - сказал Будулай, - Анатолий!

- Помнишь, я тебе рассказывала, как меня буржуй подвез и денег не
спросил? - напомнила Будулаю Таня. - Вот он и есть.

- Хороший буржуй деньги на другом делает, - заметил Анатолий.

- Я вообще-то не совсем буржуй, - заметил я. - Я референт, служащий, так
сказать.

- Ладно, - сказал Будулай, - картошку окучивать можно и с высшим
образованием. Сейчас я тебе дам что-нибудь попроще, поможешь мне. А Таня нам
обед сготовит.

Я даже не успел придумать, как отказаться. Анатолий повел нас в дом.

Внутри все было устроено по-русски. Печка, иконы, герань на окнах, ходики
на стене... Занавесочки тюлевые, стол под клеенкой, самодельный, крашенный
голубой краской шкаф для посуды.

Но было кое-что и цыганское - гитара с двумя грифами, висевшая на стене,
кукла на чайнике - черноволосая, в цветастом платке, с серьгами и монистом
из фольговых блесток. И еще фотографии на стенах. Там изображались, судя по
всему, сцены из спектаклей театра "Ромэн". На одной из них я сразу углядел
Анатолия. Он танцевал, хлопая себя ладонью по каблуку.

- Так вы артист, Анатолий Степанович? - спросил я.

- А... - отмахнулся он. - Был молодой - играл. Это из "Цыганки Азы",
пьеса была такая Старицкого. Вот Ляля Черная, знаешь? А вот там Скворцов -
заслуженный РСФСР. Выше Ром-Лебедев, тоже заслуженный, пьесы писал,
драматург. "Дочь шатров" его видел? А главрежем тогда Саратовский был... К
ним много ходило когда-то! Я спился, кочевать ушел, дурак! Потом вернулся,
но тогда уже Коля Сличенко расцвел... Мне уже не светило.

Старик полез в сундук, нашел там какие-то потертые, но не рваные штаны,
полуботинки со стоптанными каблуками и подал мне.

- Вот, спецодежда... Переодевайся!

Когда я брал из рук Будулая ботинки, его лапа, украшенная завитушками
седых волос, неожиданно ослепила меня каким-то блеском и от этого по телу
моему словно бы пробежал электрический разряд...

На безымянном пальце правой руки, у самого основания нижней фаланги
золотился перстень, на котором отчетливо был заметен выпуклый знак "+"...

КОММЕНТАРИЙ К ДУРАЦКИМ СНАМ БРАУНА

Мы окучивали картошку. Я делал свое дело механически, голова в работе
почти не участвовала. Она думала, голова эта, соображала.

Перстень на руке старого цыгана был из той серии, которую я совсем
недавно видел, когда Чудо-юдо со своей Кларой Леопольдовной выпотрашивали
архивированную память Ричарда Брауна, которая каким-то образом перешла к
нему от негритенка Мануэля, Мерседес де Костелло де Оро и капитана Майкла
О'Брайена. Но я видел эти перстни и в натуре, на разноцветных любовницах
Педро Лопеса: норвежке Сан, китаянке Мун и африканке Стар. Солнце, Луна,
Звезда... И Киска что-то об этих перстеньках знала. У девок Лопеса были
вживлены в мозги какие-то микросхемы... Киска соединила их в цепь и вызвала
какой-то космический вихрь, провернула дыру в пространстве, увела целый
"Боинг" в неведомую даль. Если, конечно, самолет не упал в Мексиканский
залив. Ведь все сведения об этой истории пришли ко мне хрен знает откуда.
Может, я вообще их сам придумал?

Я начал ощущать, что теряю понимание того, что со мной было реально, а
что только отражалось в мозгах. Вот она, царапина от осколка стекла,
полученная на Хайди, ныне загладившийся рубчик на лице. Она есть. А что еще
осталось от тех событий? Не в памяти, где живут всякие там марселы, соледад,
киски, пушки, капитаны и прочие, а в реальности? Ничего! Никто мне не выдаст
справку как воину-интернационалисту, делавшему революцию на Хайди. Не было
там меня, Баринова Дмитрия Сергеевича. И Короткова Николая Ивановича там
тоже не было, хотя вроде бы секретарь Андрей Мазилов, или кто он там был,
какой-то снимочек сделал... Не пойдешь же в МИД, на самом деле...
Открестятся как пить дать. Если б мне там глаз вышибли, руки-ноги
пообрывали, и это тоже ничего не значило бы. Согласно документам, я в это
время честно дослуживал после дисбата. И нигде никто сейчас не скажет, что
этого Короткова в дисбате не было. Я ведь даже помню этот дисбат - Мулино,
Горьковская область, неподалеку от города Дзержинска... На каком-то
заснеженном бензохранилище снег чистил, как будто... Может, именно там, на
нарах, я это все себе и придумал? В смысле превращения в Брауна, веселых
прогулок с креолкой по канализации и джунглям, морских путешествий с
янки-лесбиянками... Соледад уж тем более выдумал - пиратка, людоедка и
прочая, прочая, прочая.

Но вот этот перстень, что блестел на руке у бывшего актера, я не
придумал. Я его видел во сне, будучи Брауном, не понимая, как такая ахинея
могла заползти мне в голову. Один сон я видел после пьянки у мэра
Лос-Панчоса, второй - на песчаном островке в нескольких милях от побережья
Хайди. Сейчас не вспомню, когда же там перстень промелькнул? Это все-таки
больше десяти лет назад было.

Да, имел место этот перстень и на руке цыгана, это точно! Я видел его.
Наверно, сначала видел маленький Димулечка Баринов, еще не знавший, как его
зовут, а потому так быстро привыкший считать себя Колькой Коротковым.
Значит, у Педро Лопеса были не все перстни. И вообще их могло быть не
четыре, не пять, а много больше. Может, их там сериями чеканили...

Я напряг память, пытаясь вспомнить, как выглядел тот цыган, которого
видел во сне Ричард Браун. Слабо удавалось. Тем более что всего в двух шагах
настоящий, живой цыган с таким же перстеньком окучивал картошку.

- Перекур, - объявил Анатолий. - Парит сегодня, мать его за ногу. Куришь,
Митя?

Я вытащил сигареты, предложил было старику, но Анатолий отрицательно
мотнул головой:

- Нет, я этим не балуюсь. Цыган должен трубку курить.

И он добыл из кармана штанов здоровенную трубку в форме головы черта с
рожками и высунутым языком. Затем достал кисет, источавший медовый аромат
"Золотого руна", обстоятельно зарядил трубку... Мне все лезла в голову
цитата: "Забил заряд я в пушку туго".

Анатолий задымил, когда я уже почти сжег до фильтра первую "мальборину".

- Анатолий Степанович, - спросил я, - цыгане детей воруют?

Будулай затянулся, пустил кольцо дыма и сказал:

- Хм... А русские - не воруют? Ты бы лучше спросил - зачем люди детей
воруют? Я бы ответил. Детей и русские воруют, и американцы, и цыгане тоже
иногда. Одни воруют, чтобы выкуп получить, другие - чтобы просто пакость
сделать, третьим - очень ребенка надо.

- А вы сами не крали детей? - спросил я уж очень прямо, глядя на
перстень.

- Нет, - усмехнулся старик, - я не воровал. Это женщины, бывает, уносят
детей. Свой умер - а кормить хочется, грудь болит, вот и крадут. Дуры,
конечно, но бывает такое. Я сам с табором ездил, баро у них был. Одна была,
уже не молодая - уморила своего нечаянно, плакала очень. Похоронили, убежала
куда-то. В Ленинграде мы тогда были, зима, холодно, решили куда-нибудь, где
потеплее, поехать. У нас уже билеты есть, два часа до поезда, а ее нет.
Приходит - ребенок на руках, живой. Говорит - Бог послал. Я ей говорю: "Неси
обратно, дура! Поймают - сидеть будешь". Она уперлась, кричит: "Я уже
кормлю!" А времени нет - отправляться надо. Сели в поезд, поехали в Москву.
Я ушел билеты брать, на Курский вокзал, в Грузию собрались... Прихожу - эта
Груша ревет, ругается. Испугалась милиционеров, сбежала, дите бросила. А они
унесли, наверно, в детдом отдали.

- Знаете, - сказал я тихо, - а ведь это был я. Груша этого ребенка из
голубой колясочки у магазина украла. И одеяльце на мне было ватное,
голубенькое. Его вы сперли, извиняюсь, а меня в тряпки завернули. А в
Москве, на Ярославском, на скамейке бросили...

- Верно... - Будулай с интересом посмотрел на меня. - Так все и было.
Откуда знаешь, а?

- Перстень запомнил, - ответил я, - и вообще все помню.

- Так не бывает, - помотал головой Анатолий - тебе года не было.

- А я вот помню. Скажите, Анатолий Степаныч, а перстень вы сами сделали?

- Нет, - затягиваясь, сказал Будулай, - он мне на войне достался. Трофей.

- А вы воевали? - удивился я. - Вам больше шестидесяти не дашь.

- Семьдесят один мне. С двадцать третьего года рождения. В сорок втором
таких призывали, а я раньше попал. Немцы нас всех резали, как евреев, даже
хуже. Евреи хоть откупаться могли, а мы... Я тогда в оседлом колхозе
работал, на Украине. На тракториста учился. Как снялись - до Днепра бежали.
Через мост какой-то, из пулеметов с воздуха по нас стреляли... Ой, много
убило! Все как в тумане помню. Родителей, сестру, двух братьев - потерял.
Все уезжают, кибитки уходят, а я плачу, смеюсь - совсем с ума сошел. Ничего
не помню, лег на землю, решил, что умру. Очнулся, успокоился только к
вечеру. Мимо какие-то танки шли, а тут опять налет. Бомбят, два танка сразу
аж на куски разнесло, два загорелись - никто не выскочил. А у пятого экипаж
в самом начале бомбежки выпрыгнул, их немец из пулемета убил. Капитан
Олефиренко, он этой ротой командовал, аж чуть не плачет. От роты четыре
танка осталось, и то один - без экипажа. Он его хотел сжечь, а я не знаю,
чем меня клюнуло - подошел. "Командир, - говорю, - я - тракторист, могу
водить. Возьми с собой!" Он глаза вылупил: "Ты цыган? Что, лошадей мало,
танки решил воровать?" Я не обиделся, честное слово, только засмеялся. Танк
ему жечь жалко. Говорит: "Садись, хрен с тобой, заведешь - поедешь. Не
заведешь - с тобой вместе сожгу". Шутил, конечно. Ну, я поехал. Так и стал
танкистом. "БТ-7" этот через две недели сгорел под Полтавой. Но я уже там в
форме был, и книжка у меня была красноармейская. Повезло, раньше выпрыгнул,
чем боезапас взорвался. Башня от меня в двух метрах упала. Меня в другой
экипаж посадили, на "KB". Вот машина была - ничего не страшно.