сползали все ближе к обращенному в бездну отверстию. Стражники, балансируя
на все более возрастающей крутизне пола, попробовали вырубить в стене
горизонтальную нишу, но попытка эта стоила жизни двоим из них. Спасла нас
длинная веревка, предусмотрительно прихваченная кем-то из десятников (за
эту доблесть он тут же был произведен в сотники). Ловкий, как обезьяна,
молодой законник без всякой страховки выбрался наружу и, чудом пробравшись
по наклонной (со знаком минус) стене занебника, закрепил веревку у входа в
другую пещеру, оказавшуюся, на наше счастье, ответвлением лабиринта.
концов на крутопутье, соединявшем игольники третьего и четвертого ярусов.
В пути мы встречали издыхающих кротодавов и перемолотых в фарш шестируких.
Целые тупики были забиты трупами кротов. Смола, прорвавшаяся в лабиринт
через лопнувшие стенки ходов, превращала в нетленные мумии и живых, и
мертвых. Изгнанные из гнезд термиты обратились в подобие библейских
скорпионов. Казалось, что это сам Аввадон-Губитель, ангел Бездны,
послушный зову Пятой трубы, ведет на род человеческий свое неисчислимое
воинство. Глубочайшие трещины рассекали нутро занебника - из них
поднимался едкий, дурманящий пар. Нам случалось натыкаться на обломки
хижин, огромные бадьи с засохшей солдатской кашей, целые звенья выдранных
с крутопутья лестниц и другие предметы, оказавшиеся здесь совершенно
необъяснимым образом. Из двух десятков наших спутников уцелели всего
пятеро. Да и те покинули нас сразу же после выхода из лабиринта,
устрашившись открывшейся перед нами картины. Ветвяки, торчавшие вверх под
совершенно немыслимым углом, были девственно пусты. Рывок, опрокинувший
занебник, был настолько силен, что все, кто не обладал разветвленной и
цепкой корневой системой, уподобились брошенному из пращи камню.
изредка натыкаясь на голодных, одичавших людей. Чудо, что в этом хаосе мы
смогли отыскать Ставку, вернее, то место, на котором она когда-то
располагалась. Исчезло все: нагромождение хижин, уродливый дворец,
заляпанный кровью Престол, горы отбросов. Исчезли Письмена, исчезли
реликвии. Остались только ямы-остроги, но содержавшиеся в них узники тоже
пропали. Мои контакты с Головастиком ограничивались самыми элементарными
вещами - добыванием пищи, поисками ночлега, защитой от мелких банд
бродяг-каннибалов. Лишь иногда, как будто бы ни к кому не обращаясь, он
бормотал: "Зачем ты это сделают, ну зачем ты это сделал!"
наших припасов, указал примерное направление на занебник, где, по его
словам, собираются все те, кто остался верен Тимофею, кто не забыл своей
принадлежности к служивому и приказному люду, кто собирается восстановить
на Вершени порядок и законопочитание.
разрушения уменьшалась по мере удаления от ее центра. Довольно скоро мы
достигли мест, где ветвяки, как и прежде, торчали горизонтально, где
дороги и плантации кишели кормильцами и где можно было, хоть и с трудом,
выпросить или украсть что-либо съедобное. Нас никто не узнавал, да мы и не
старались афишировать свое прошлое.
некое нагромождение, похожее одновременно и на перевернутый вверх
тормашками собор и на выброшенный на мель Ноев ковчег. То была Ставка, еще
более уродливая, еще более абсурдная, чем прежде.
остановили стражники. На все их расспросы мы отвечали уклончиво.
Головастик назвался советником одного из губернаторов, а я состоящим при
его особе законником. Нас препроводили в какой-то душный, изрядно
загаженный предыдущими посетителями чулан.
выстроились за нашими спинами. Дверь осталась открытой настежь. Кто-то
почти неразличимый в ночи стоял там за порогом и неотрывно смотрел на нас.
Взгляд этот обжигал, давил, завораживал - и так продолжалось очень долго.
тишину. - Давно вас ожидаю. Уже и надеяться перестал.
тюрем. О некоторых нельзя было вспомнить без содрогания, другие
застуживали вполне лестного отзыва. Короче говоря, я считал себя в этом
вопросе докой, более того, первым претендентом на орден "Заслуженный
узник", если таковой был бы вдруг учрежден. Однако метод ограничения
свободы, придуманный Яганом специально для меня, был до такой степени
оригинален, что заслуживает особого упоминания.
Мое тело до пояса прикрывало некое подобие стола или кафедры, а ноги до
середины щиколоток были опущены в выдолбленное в полу углубление и залиты
смолой - как объяснил Яган, самой прочной и самой быстрозастывающей. Уйти
отсюда я мог, только волоча на себе весь дворец.
просторного, богато убранного покоя и размышляет над государственными
делами. Иногда изрекает свеженький указ, но всегда в присутствии Ягана,
своего Лучшего Друга. Механизм нашего сотрудничества был весьма прост.
Яган надиктовывал мне очередной плод своего законотворчества, чаще всего
достаточно людоедский. Я, конечно, наотрез отказывался огласить подобный
бред, и он уходил, нимало не расстроенный. Уходил и больше не появлялся. А
поскольку Яган был единственным звеном, связывающим меня с внешним миром,
его отсутствие весьма скоро начинало отрицательно сказываться на моем
самочувствии. Если голод и жажду еще можно было как-то терпеть, то
неудобства в плане отправления естественных надобностей донимали сверх
всякой меры. Лишить человека возможности пользоваться обыкновенной парашей
намного жестокосердней, чем лишить его чести и достоинства.
возвращался и обычно без труда добивался своих целей. Тут же приглашались
приказные и законники, дабы удостоверить мое очередное гениальное
прозрение. И попробовал бы хоть один из них при этом поморщиться или
зажать нос! Наоборот, зловоние воспринималось этими лицемерами как некий
признак высшей благодати, печать избранности. Не удивлюсь, если обычай
портить воздух вскоре внедрится в самых изысканных кругах местного
общества.
руках. Но оказалось, и этого было для него мало. Планы моего Лучшего Друга
простирались намного дальше.
Прознав о том, что я приказал рубить ветвяки, и уяснив для себя размеры и
темп этой работы, он верно оценил опасность, грозящую войску Отступников.
Однако все его предупреждения никак не повлияли на фанатиков, уже
почуявших близкую победу. Даже грозные признаки надвигающейся катастрофы -
треск и содрогания ветвяка - нисколько не смущали их стратегов. Обдумав
все до мелочей и безукоризненно рассчитав время, Яган совершил побег,
прихватив при этом Письмена, вернее, их вторую часть. Сделал он это чисто
интуитивно, без какой-то определенной цели. Уже потом Яган понял, что не
прогадал. Письмена выручили бы его в любом случае: попадись он
Отступникам, похищение можно было бы выдать за попытку спасти реликвию,
для своих же годилась версия об успешно проведенном диверсионном акте,
имевшем целью подрыв боевого духа противника.
ветвяк рухнул, погубив посланную за ним погоню, а заодно и все войско
Отступников. Ягану, конечно, тоже пришлось несладко. Несколько раз чудом
избежав смерти, он добрался до мест, не тронутых бедствием, и, пользуясь
прежним авторитетом, основал новую Ставку.
однако в один все же посвятил. До сих пор гибель судьбоносной книги
тщательно скрывалась. Столь трагическое известие грозило непредсказуемыми
последствиями. Да и в чисто практическом плане ее отсутствие причиняло
массу неудобств - нельзя было созывать Большой Сбор, невозможно стало на
якобы законных основаниях вершить человеческие судьбы. Заменить истинные
Письмена можно было только Письменами Отступников. В данной ситуации не
оставалось иного выхода, как поступиться принципами. Вот только содержание
книги оставалось тайной за семью печатями. На Вершени давно уже никто не
умел читать. Существовала узкая каста законников, знавшая весь текст
наизусть. Знание это, передаваемое из поколения в поколение, было доведено
до редкого совершенства. Определив по им одним известным приметам
страницу, законник про себя проговаривал весь текст наизусть и, лишь дойдя
до указанного слова, произносил его вслух. Непременным условием выдвижения
в Друзья являлось умение "читать" и толковать Письмена. Само собой, теперь
эти знания оказались бесполезными.
кратчайший срок задолбить новый текст. Впоследствии этим прозелитам
предназначалось заменить старую администрацию. Дабы избежать раскола и
смуты, все те, кто так или иначе был причастен к исчезнувшим Письменам,
подлежали ликвидации.
свободу, - а вполне сносное существование, покой, почитание, а в
перспективе - тихую, естественную смерть. Тут Он, думаю, кривил душой.
Ноги мои, словно скованные льдом корни дерева, уже не принадлежали мне.
Они не отзывались ни на боль, ни на приказы нервных центров. Некротические
процессы уже достигли бедер и в скором времени грозили распространиться на
брюшину.
вторая половина книги. Только получив к ней доступ, я мог завершить дело,
Прозоров Александр
Перумов Ник
Жюль Верн
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Белогорский Евгений